Портативное бессмертие (сборник) - Василий Яновский

Янина лежала рядом с мужем, хозяйственно прислушиваясь к дыханию детей в соседних комнатах; спальни были расположены на втором этаже. Иногда в полночь над крышей пролетал одинокий самолет, и тогда чудилось, что он держит курс в горы, к родному селению.

Именно в это время, хотя Корней принимал самые конкретные меры предосторожности, Янина сообщила, что опять забеременела. Он был в совершенном отчаянии и поэтому, должно быть, побежал к мистеру Ральфу. К счастью, знаменитый гинеколог одного провинциального центра был связан с фирмой «Ральф, Смит и Ральф».

– Мы это устроим, – задумчиво говорил адвокат. – Не стоит благодарности, свои люди. Когда-нибудь и мне понадобится услуга, хах-ха-ах!

Корней повез жену на аборт (в ночь перед операцией они опять бурно лобызались без всяких уловок).

Пасха в этом году была поздней. В середине поста Ральф вдруг сообщил, что в Нью-Йорке ему нужен верный человек для работы директором дешевого кабаре для подростков. Жалованье пока восемьсот в месяц, но большие, если дело пойдет, перспективы.

– Кстати, Иоланда вернулась из Парижа и осела в Нью-Йорке, – рассеянно заметил мистер Ральф. – Вам, наверное, будет приятно с ней встретиться, хах-ха-ах!

Корней к этому времени был готов возобновить знакомство с самим дьяволом, и потому он согласился на все условия. К удивлению, жена сразу признала разумной эту разлуку. (Расходы росли вместе с детворой.) Было решено: через несколько месяцев либо он вернется назад, либо семья переедет в Нью-Йорк.

– Из восьмисот долларов ты нам можешь высылать пятьсот, – решила Янина.

– А почему не семьсот? – изумился Корней. – Мне что нужно? Ресторан ведь там при деле, нетрудно иметь харчи и все что полагается. Ну и другие оказии подвернутся.

Это возмутило жену:

– Только, пожалуйста, без других оказий! – заявила она возмущенно. – Знаю я твои другие оказии.

– Ну и не надо, – быстро согласился супруг. И укатил, чмокнув жену и чад в щечки.

Должность его в Гринвич Виллидже [54] (что можно было предвидеть) оказалась шаткой и темной. Неизвестно было, в чем, собственно, заключаются обязанности Корнея. Ночной клуб (поддерживаемый даже разными психиатрическими и социологическими обществами) был рассчитан на молодежь, официально ставя своей целью борьбу с преступностью в этой среде. Здесь требовался человек сильный, бывалый, способный без особых кулачных расправ авторитетно утвердить себя в роли не то надсмотрщика, не то дядьки, не то старшего друга; кроме того, разумеется, надлежало хорошо торговать дозволенными и недозволенными товарами. (Разрешение на продажу спиртных напитков еще не было получено.)

Противоречия такого рода давно уже не угнетали Корнея; отныне он верил, что утро вечера мудренее, поживем – увидим, выше пупка не прыгнешь… Вся эта мудрость, когда-то вызывавшая его презрение, теперь казалась ему справедливой и, во всяком случае, обеспечивающей насущный хлеб. (А бывало, Корней считал своей обязанностью идти именно по линии наибольшего сопротивления.) Как радикально меняется человек (а личность его остается все той же).

Обнаружилось, что жалованье выплачивали довольно неаккуратно и отнюдь не сполна. Предприятие это зависело от разных других смежных коммерческих начинаний; интересы разных заведений переплетались, и отчетность оставалась неуловимой, неясной. Получив очередной аванс, Корней почти целиком переправлял его Янине, но этого было мало, а объяснить ей истинное положение вещей он боялся, зная, что она со свойственной ей прямолинейностью немедленно посоветует возвращаться назад.

А между тем работы было много, особенно по ночам, когда требовался настойчивый такт или то, что Корней в шутку называл «музыкальным кулаком». Притон этот («Кураре») пока не отпускал вина; юноши обычно приносили свою бутылку и напивались украдкой в компании с полупрофессиональными девочками. Заведение такого рода (под другим именем) процветало раньше в соседнем квартале, но было, наконец, прихлопнуто полицией; кто-то из распорядителей еще сидел в тюрьме. Теперь в «Кураре» работали новые, неизвестные нью-йоркской полиции люди (впрочем, вешалкой заведовала дама, неоднократно злоупотреблявшая наркотиками).

Корней был чужим в этом городе, без уголовного прошлого; пока к нему трудно было придраться. Борьба шла где-то в административных центрах, между должностными лицами, филантропами и рвачами. В подвале же кабачка все находилось в состоянии неустойчивого равновесия, угрожая рухнуть в любую минуту или, наоборот, разлиться по всему многоэтажному кварталу.

По вечерам играл оркестр, подростки серьезно танцевали; лесбиянки нежились у столиков, оставляя это занятие только когда намечалась легальная жертва в виде студентика. Корней следил, чтобы прятали бутылки, не слишком похабничали и не курили гашиш. Под его началом находилось двое молодцов, которые и выполняли в случае нужды грязную работу. Притон закрывался на рассвете. Корней снимал комнатку рядом, на Шеридан сквер.

Незаметно в заботах протекло лето в Нью-Йорке. Корней честно слал домой куцые чеки вместе с еще более тусклыми письмами. «Терпение! – твердил он. – Скоро выяснится, стоит ли продолжать тянуть лямку, но тогда, наверное, подвернется что-нибудь другое».

Надо прямо сказать, что без Иоланды его жизнь в этом тропическом пекле была бы невыносимой. Она застряла в Нью-Йорке, потому что ей было совершенно безразлично, где скучать (так она объясняла); теперь Корней с ней встречался почти ежедневно.

Иоланда жила в одном из огромных домов на Сэнтрал Парк Саус {25} ; если пересекать парк с севера вниз ночью, это здание кажется глыбой сотового воска, из которого искусно вынули мед, а внутри зажгли бледные электрические лампочки. Рядом высятся такие же гигантские вощины, озаренные более ярким или блеклым светом.

Туда, на 24-й этаж, поднимался Корней отвести душу. Под утро Иоланда с компанией веселых трутней и пчелок в мехах часто заезжала в «Кураре» и увозила Корнея на раннюю мессу в церковь Св. Франциска Ассизского, а потом к себе наверх. В этом году уже на Labor Day {26} забарабанили унылые дожди, и усталый Ямб, после бессонной ночи и первого мартини, высунувшись из окна 24-го этажа, почти доставал рукой до пухлых туч, бесшумно плывших у самых небоскребов. После нескольких мартини вперемежку с поцелуями Корней падал буквально замертво на диван, окруженный монументальными пепельницами, похожими на этрусские урны.

Случилось так, что на День благодарения {27} Рада (дочь) внезапно заболела какой-то легкой формой энцефалита и пролежала (если верить письмам жены) в безжизненном состоянии целых три недели. Приближалось Рождество; в среде, где вращался и работал Корней, жизнь в этот период требовала полного напряжения сил. Он, конечно, не мог отлучиться и, заняв у Иоланды пятьсот долларов, переправил их в Чикаго, думая, что это облегчит положение. Действительно, Рада вскоре оправилась, но Янина, не советуясь и не предупреждая, ликвидировала дом со всеми современными удобствами и в начале января прикатила с тремя детьми к мужу в Нью-Йорк.

Глава восемнадцатая, в которой бравые ирландцы борются с огнем

В течение двух часов Корней должен был наладить новую жизнь, найти и снять квартиру, устроиться в ней с относительным комфортом (при трех малышах), и все это – не запуская текущей работы. А в «Кураре» к началу Масленицы, как назло, было шумно, молокососы даже раз затеяли перестрелку, так что требовалось особое внимание и усердие со стороны служебного персонала.

– Напрасно ты это затеяла теперь, – объяснял Корней жене позже, в постели. – Еще бы месяц-два повременить. Как тут прожить: одна квартира стоит сто восемьдесят долларов, спасибо мистеру Ральфу, помог, милый человек.

– Знаем мы этого мистера Ральфа, – цинично отозвалась Янина вульгарным каким-то, охрипшим, простоволосым голосом. Щеки сморщенные, руки огрубели, вообще она быстро старела и чахла.

Корнею необходимо было собраться с мыслями, понять свое положение, решить, чего он хочет и как выйти из окружения. Для этого надо было оторваться от противника и перегруппировать силы. Но как тут оторваться: квартира маленькая, верхний этаж над какой-то мастерской в боковой улочке, почти у самого Сентрал Парк Вест {28} . Снизу доносится сплошной рев детворы, играющей на мостовой чуть ли не все 24 часа в сутки; собственные ребята тоже не сидят смирно.

Какая несправедливость: именно теперь, когда намечались кое-какие выгодные комбинации, вокруг него воцарились пеленки, капризное хныканье и неряшливая жена в халате, болезненно желтая, с обнаженными, но, увы, уже не стальными круглыми икрами (когда-то восхитившими его).

Иоланда, как нарочно, в последнее время по-особому нравилась ему. Она отбилась от своей шумной ватаги, охотно просиживала наедине с ним часами. Понимала его с полуслова и считала достойным лучшей участи. У Иоланды в прошлом был большой и горький опыт неудачной любви, и в течение зимы она поделилась с ним всеми перипетиями своего романа. В свое время она прошла курс глубокого психоанализа и теперь самоотверженно помогала Корнею разобраться в собственном подсознании. Ему нравилось лежать в непосредственной близости от этого пахучего существа, потягивать из бокала зеленую жидкость или целовать ее в умелые губы и жаловаться на свою судьбу.