Опричнина. От Ивана Грозного до Путина - Дмитрий Винтер

Конфуз от всего, что произошло, был столь явным, что приходилось за него оправдываться, в том числе и перед иностранцами (например, перед теми же поляками чуть позже, во время упоминавшейся кампании по выбору короля). Вот как объяснял царь произошедшее польским послам: «Их (крымчаков. – Д. В.) было 40 000, а у меня только 6000 (тут речь явно идет только об опричниках. – Д. В.). Ну равные ли силы, сами посудите? Я ничего не знал: вперед отправил шесть воевод с большими полками, а они мне не дали знать о крымцах… Я и тут ни на волос не испугался татар, а только увидел, что мои люди мне изменяют и предают меня, и потому немного свернул в сторону от татар (совсем немного – всего лишь до Углича добежал. – Д. В.). Тем временем татары напали на Москву; если бы в Москве была только тысяча человек для обороны, и тогда б Москву отстояли; а когда большие не хотели обороняться, то куда уж было обороняться меньшим (самокритично; кстати, еще к вопросу, почему 80 или больше тысяч москвичей не смогли отстоять город. – Д. В.)[684].

А ведь Иван Грозный не всегда был трусом! Справедливость требует отметить это. Так, во время московского пожара он, по словам Н. М. Карамзина, «сам тушил огонь, подвергался величайшей опасности, стоял против ветра, осыпаемый искрами, и своею неустрашимостью возбудил также рвение в чиновниках»[685]. Вполне достойно держался царь и пятью годами ранее, во время упоминавшейся битвы 1555 г. с крымчаками, когда он рвался сам возглавить войско, и воеводы с трудом его удержали от такого шага[686]. Может быть, он стал трусом, когда повернул от «либеральных» реформ к террору?

Но вернемся в 1571 год. Сам царь занимался поисками «виноватых» и по своему обычаю взял «запись» с князя Мстиславского (помощник погибшего Бельского) о том, что тот со своими товарищами сносился с ханом и изменнически позвал его на разорение Русской земли. Н. И. Костомаров считает это нелепостью, хотя бы потому, что Мстиславский не был наказан, хотя такую измену «не простил бы и более добрый государь». И в самом деле, обвинения в измене конкретно Мстиславского выглядят нелепо. А обвинения других – с учетом всего сказанного?

Разгром был страшный. И царь вынужден был слушать надменные речи крымского хана: «Жгу и пустошу все за Казань и за Астрахань. Будешь помнить… Пришел я на твою землю с войсками, все пожег, людей побил; пришла весть, что ты в Серпухове, я пошел на Серпухов, а ты из Серпухова убежал; я думал, что ты в своем государстве, в Москве, и пошел туда; ты и оттуда убежал. Я в Москве посады сжег и город сжег и опустошил, много людей саблей побил и в полон взял, все хотел венца твоего и головы; а ты не пришел и не стал против меня! А еще хвалишься, что ты московский государь! Когда бы у тебя был стыд и способность (дородство), ты бы против нас стоял! Отдай же мне Казань и Астрахань, а не дашь, так я в государстве твоем дороги видел и узнал; и опять меня в готовности увидишь»[687]. Дошло до того, что татарский посол от имени хана подарил царю кинжал на случай, «если царь захочет от безысходности перерезать горло»[688].

Таким тоном татарские ханы не говорили с русскими князьями уже лет двести. И не было такого позора: так, в 1408 г. великий князь Василий Дмитриевич, имея к своим услугам куда меньше сил, отстоял Москву от ордынского хана Едигея[689]. А уж с ордынскими ханами крымские так не говорили никогда (ну разве что в последние пару десятилетий существования Золотой Орды, с 1480 по 1502 г.): ведь Крымское ханство было всего лишь отпавшим улусом Орды! Притом сам Девлет-Гирей отнюдь не был храбрецом: еще в 1552 г. он осадил Тулу, думая, что царь с главными силами уже у Казани, узнав же, что тот еще под Коломной, спешно отступил[690].

Впрочем, у крымского хана был и еще один повод для высокомерия: Гиреи – все же Чингизиды. А «Мамаевич» (тем более по женской линии) Иван Грозный, с точки зрения татар – просто узурпатор! Правда, некоторые кияты, имевшие, как уже говорилось, один корень с Чингисидами еще в раннем Средневековье, считали себя членами «золотого рода» Чингисхана (например, живший в конце XIII в. Ак-Буга)[691]; возможно, что и основатель рода Глинских Мансур был сыном Мамая от второй жены, чингисидки. Однако сам Иван Грозный, насколько известно, на то, что в его жилах течет кровь Чингисхана, не претендовал[692].

1572: первое спасение Отечества

Но вернемся к отношениям с Крымским ханством. Н. И. Костомаров говорит, что Иван послал к хану гонца с челобитьем, предлагал деньги, соглашался отдать Астрахань, только просил отсрочки[693]. Р. Г. Скрынников излагает дальнейшие события иначе: царь просил мира и союза, обещая отдать Астрахань (по одной из версий, предлагалось хану послать в Астрахань одного из сыновей, при котором, однако, будет и русский боярин) и даже платить дань, однако крымский хан отказался от переговоров, так как Астрахани, которую два года назад туркам и татарам завоевать так и не удалось, теперь показалось мало. Девлет-Гирей уже вынашивал план ни много ни мало полного разгрома и подчинения Руси[694].

И в самом деле, в следующем, 1572 г. крымчаки шли на Россию уже не как грабители, но как захватчики: если верить Г. Штадену, вся страна была «расписана» на улусы между мурзами ханства, «кто какую землю должен держать… Крымский царь похвалялся перед турецким кайзером, что возьмет всю Русскую землю в течение года, великого князя пленником уведет в Крым и своими мурзами займет Русскую землю»[695]. Немец, скажем так, преувеличивает? Но вот письмо крымского хана царю от октября 1571 г. с весьма прозрачным намеком: «Что нам Астрахань даешь, а Казань не даешь… одной и той же реки верховье у тебя будет, а устью у меня как быть?»[696] Смысл ясен: все течение Волги должно быть у одного правителя, догадайтесь сами, у какого (с точки зрения хана). Да и Р. Ю. Виппер все в том же сочинении сталинского периода признает, что Штаден «учит нас оценивать по-настоящему эпоху крымской опасности»[697].

И крымчаки имели серьезные основания надеяться на победу. Не говоря уже о том, что страна была дезорганизована опричным террором, Россию, как уже сказано, терзали голод и чума. Только что, в 1571 г., русские в Ливонии потерпели поражение под Ревелем. Осаду этого города пришлось снять из-за того, что разразилась эпидемия чумы, а также из-за того, что, как мы уже знаем, 15 декабря 1570 г. Швеция в Штеттине заключила мир с Польшей, Данией и Ганзой, на основании которого, помимо всего прочего, все владения Мангуса в Ливонии должны были отойти к Дании (Россию, как уже говорилось, из Штеттинского мирного конгресса исключили и все решили без нее)[698]. После того Дания не поддержала Россию, а ободренные поляки 17 сентября 1571 г. объявили в блокаде Нарву[699].

К антирусской коалиции примкнула и Ногайская Орда. То же самое сделали многие адыгские князья на Северном Кавказе. В итоге России пришлось-таки после 1571 г. оставить Сунженский городок на Тереке;[700] по другой версии, это было сделано еще до сожжения Москвы, в апреле 1571 г., и тогда же впервые со времен Ивана III зашел разговор о дани татарам, правда, теперь крымским[701]. Сунженский же городок вновь будет основан только в 1819 г. как город Грозный. Началось и восстание тюркских народов в Поволжье[702].

В это же время примкнуло к коалиции против России и Сибирское ханство. Хан последнего Едигер, как уже говорилось, еще в 1555 г. добровольно признал себя вассалом России[703]. Однако в 1563 г. враждебная московской ориентации часть сибирской знати пригласила на ханский престол Шейбанида Кучума. Татарские легенды называют его потомком Чингисхана в 13-м поколении[704]. Приглашавшие рассчитывали заручиться поддержкой исламских государей и с их помощью дать отпор русским и казахам. В 1563 г. Кучум вступает в Сибирское ханство, свергает с престола Едигера и сам становится ханом. Однако и он (вопреки цитированному выше заявлению Р. Г. Скрынникова) не решился сразу порвать вассальные отношения с Москвой, сделал он это только после крымского нашествия 1571 г. В этом году Кучум в последний раз послал в Москву ясак[705], а в 1573 г. его сын Маметкул по приказу отца перебил русское посольство к казахам, возглавлявшееся неким Третьяком Чубуковым[706]. Это означало войну. Во второй половине 1570-х гг. конные отряды Кучума и его вассалов – мансийских князьков вторгаются в земли Перми Великой, сжигая и опустошая городки и крепости, убивая и уводя в плен как русских людей, так и местное население.