Властелин рек - Виктор Александрович Иутин

в гробу, холодным, умиротворенным, торжественным, и стало невыносимо больно. Ненависть, кою Никита Романович давно испытывал к Иоанну, после гибели царевича укрепилась еще сильнее — безумный царь сам погубил и династию, и свою страну. Что ждет Россию дальше? И кажется, за блеском куполов белокаменных церквей, венчавших великую Русь, боярин уже видит черный густой дым грядущих бедствий и несметные вражеские полчища, что, подобно псам, безжалостно рвут на части несчастную державу. Господи, убереги!

— Знаешь, о чем я все чаще думал в последние годы? — проговорил Никита Романович, глядя перед собой. — Что надобно было послушать тогда Протасия. Примкнуть к нему…

Федор нахмурил чело. О казненном троюродном брате его давно не говорили в кругу их семьи, а отец, оказалось, носил тяжкие мысли о нем все это долгое время.

— Надобно было тогда действовать, приложить все усилия и заставить Иоанна отречься, отдать престол царевичу Ивану! Да! Надо было! Может, смогли бы мы спасти державу от этого позорного мира, а возможно, и выиграть войну. Не хозяйничали бы шведы в Новгородской земле, не потеряна была бы Ливония и выход к Балтийскому морю! Может, был бы на пресные более мудрый и великодушный правитель, с коим вкупе подняли бы Россию с колен! Разве посмели бы черемисы, сибирские и крымские татары грабить наших послов, зорить юрода и деревни, ежели бы страна была сильной? Разве нро-сили бы помочь папу римского и латинян замирить нас с ляхами? О, ежели бы я тогда мог поступить иначе…

Федор был в смятении и ужасе — за всю свою жизнь он впервые видел слезы отца. Они сначала копились в уголках его глаз, блестели росой, затем хлынули ручьем по дряблым щекам.

— Я отдал Протасия палачам, вступившись за царевича Ивана, дозволив царю опозорить меня, когда стрельцы до нитки обобрали наш дом… Я дозволил свершиться всему ужасу и смертям, что были потом… Нет мне прощения!

Старый боярин крепко зажмуривал полные слез глаза и хрипло всхлипывал, кусая кулак. Федор мрачно глядел на отца, молчал. Утерев слезы и глубоко вздохнув, Никита Романович молвил:

— Я всегда стремился защитить свою семью. Всех вас. Это было моим долгом и делом всей жизни. Потому я обходил стороной все крамолы и заговоры против государя, лишь бы тень подозрений не пала на наш род. И я заклинаю тебя, Федор, защищай свою семью. Делай все возможное. Слышишь?

Федор рухнул на колени перед ложем отца и, схватив его все еще крепкую длань, поднес к губам. Никита Романович другой рукой дотронулся до темных вихрастых волос сына, огладил их. Тут до уха Федора донесся уже твердый, наполненный прежней силой голос отца:

— Я не дозволю никому отобрать то, что нам должно принадлежать. И я не забыл всех тех, кто строил нам козни. Не забыл…

Федор, стоя на коленях, поднял свой взор и увидел, что Никита Романович глядит куда-то в открытое окно, и во взоре его разгорается пламя, страшное и безжалостное.

— Ирина бездетна, за все эти годы она так и не смогла родить. Здесь брешь стены, кою Годуновы возводят вокруг несчастного царевича Федора. Подождем… Мы будем ждать…

* * *

Только при возвращении в Москву Поссевино осознал, что сложность его миссии еще впереди. Главная цель — признание царем главенства папы римского над собой — казалась уже не столь очевидной.

Его спутники, Стефан Дреноцкий и Микель Мориено, коих Поссевино оставил подле великого князя, должны были в его отсутствие проводить с приближенными Иоанна беседы о вере, прознавать о государственных делах в Московии, в общем, быть глазами и ушами Антонио. Но тут иезуита ждало разочарование.

— Государь приставил к нашим покоям стражу и велел не покидать наше обиталище, — жаловался, жалко выпучив глаза Мориено, Дреноцкий утвердительно кивал за его спиной, взволнованно глядя на Поссевино.

— Нас держали здесь, словно чумных, — добавил Мориено. — Ни проповедовать, ни прознавать о делах в Московии мы не смогли.

— Вы не ответили ни на одно мое письмо! — выпалил закипающий от гнева Поссевино, сжав кулаки за своей спиной.

— Нам не доходили твои письма, брат Антонио, — сокрушенно ответил Дреноцкий.

Поссевино был в ярости. Его не задобрили ни многочисленные подарки от государя — связки пушнины, дорогие ткани, породистые скакуны — ни обещание московских бояр того, что государь согласится заключить с папой союз против турок. Они сказали, что уже подготовлены были грамоты для понтифика, германского императора, венецианского и австрийского властителей, с коими Иоанн согласился быть заодно против басурман. Все это было уже неважно для иезуита — он жаждал встретиться наконец с государем лично и обсудить с ним вопрос о вере.

— Наш государь не имеет обычая частным порядком беседовать о таких важных вещах, каким является дело религии, — отвечал находившийся среди встретившихся с иезуитом бояр Никита Романович. — Кроме того, государь опасается, как бы между ним и тобой, Антоний, не возникла из-за этого пря, что умалит совершенное тобой великое дело о заключении мира с королем Стефаном…

— Я надеюсь не подать никакого повода к разногласиям со столь великим государем, — натянув маску добродушия, отвечал с легкой улыбкой Поссевино, замечая нездоровый вид боярина Никиты Романовича. — Все это делается только лишь для того, чтобы завязать более тесные связи между вашим государем и христианскими правителями. Если же государь считает важным, чтобы вы присутствовали при беседе, то скажите ему, что я и не помышлял о том, чтобы удалить вас оттуда.

Никита Романович пристально глядел в восковое лицо иезуита. Опытный царедворец, он чувствовал, как тяжело Антонио дается самообладание, видел недобрый блеск в его черных глазах, читал в его взгляде презрение и чувство превосходства над государевыми вельможами.

Когда бояре покинули иезуита, Богдан Вельский с раздражением выплюнул:

— Вот пес, такой не отцепится. Словно клоп присосался!

Тотчас слова Поссевино передали Иоанну, и тот велел пригласить посла в думную палату на следующий день.

Разодетые в парчу и атлас бояре и окольничие сидят по лавкам вдоль стен, переговариваясь полушепотом. В своем высоком кресле под иконами восседал Иоанн, облаченный в шитые золотом одежды, сверкали драгоценными камнями его сафьяновые сапоги. Одной рукой он держал свой посох, словно опираясь на него.

Войдя, Поссевино, строгий и мрачный