Буйный Терек. Книга 1 - Хаджи-Мурат Мугуев

— А-а! Вот оно в чем дело! — протянул Голицын и коротко засмеялся. — Завтра этот подпоручик в полдень будет здесь. Так ты, Прохор, сделай следующее… — И Голицын стал что-то говорить камердинеру, усиленно повторявшему: «слушаюсь, будет исполнено».

Подпоручик с бьющимся от волнения сердцем вошел в дом. У низкой двери его встретили кучер Матвей, лакей Дормидонт и казачок Савва, парень лет шестнадцати, на обязанности которого было носить кофей актеркам и помогать повару Сергею на кухне.

Все трое молча сняли шапки.

— Дома их сиятельство? — напуская на себя храбрость, важно спросил Петушков.

— Дома, — сиплым тенорком ответил Савва и посторонился, пропуская офицера. За его спиной все трое переглянулись и молча последовали за ним. Такое странное сопровождение удивило Петушкова.

— Я знаю, братцы, дорогу. Я уже бывал здесь, — оглядываясь на провожатых, скороговоркой пояснил он.

— Приказано проводить! — за всех ответил Дормидонт и открыл дверь в горницу, в которой всего неделю назад Петушков так развязно угощал девушек князя.

В горнице стоял, по-видимому, ожидая его, камердинер Прохор, искоса глянувший на Петушкова. Камердинер поклонился.

«Чуть голову нагнул, хам!» — определил Петушков и развязно спросил:

— Здравствуй, любезный! Как тебя, кажется, Прохор?

Камердинер не спеша и с достоинством сказал:

— Прохором крестили, а которые и Прохор Карпович величают, сударь!

«Скотина!» — подумал подпоручик и, весело улыбаясь, продолжал:

— А-а, значит, Карпыч, будем знать, любезный… а что князь, дома?

— Их сиятельство князь Илларион Иваныч изволят быть у себя! Пообождите малость, я доложу их сиятельству. — И он не спеша, степенно вышел во внутренние комнаты дома.

«Какой важный, сволочь! Сударем назвал! Мало, видно, оплеух получил от этого бурбона», — вспоминая поручика Гостева, думал Петушков, усаживаясь на мягкий табурет.

Дормидонт, Савва и кучер повернулись и молча вышли, закрывая за собой дверь. Прошло минуты три. Князя не было, не видно было и Прохора. Петушкову стало неловко, его начинало забирать беспокойство.

«Какие-то гайдуки, чистые башибузуки! Черт их знает, чего они там толкутся за дверью…»

Подпоручик, опасливо покосившись на дверь, сделал от страха независимое лицо и с шумом закинул ногу на ногу. Прошло еще минут пять.

«Не уйти ли? А еще аристократ, князь, держит себя как какой-то моветон… Не интересуешься, так не зови, а если позвал, будь аккуратен, скотина! Верно, у них там в Петербурге, в свете все такие ничтожные подлецы, — злясь и на себя, и на князя, мучился Петушков. — Если бы не эти три хама за дверью, давно уже сбежал бы. Надо ж было язык развязывать, дурак, фанфарон, осел карабахский, — ругал он себя, — получил теперь афронт от этого петербургского фазана…»

В эту минуту в горницу, одетый в легкий шелковый с кистями халат, в бархатной шапке-венгерке с голубыми кистями, в розовых сафьяновых чувяках, бесшумно вошел Голицын. За его спиной с угодливо-заискивающим лицом стоял Прохор.

Петушков вскочил и, делая легкий поклон, согнул перед Голицыным плечи.

Князь, не глядя на него, прошелся по комнате, и словно не видя подпоручика и его поклона, вполголоса сказал камердинеру:

— Опусти плотней шторы. Да вели принести похолоднее морсу!

Прохор затянул темные плотные занавеси.

Голицын сел в глубокое походное кресло, вывезенное им из Петербурга и сделанное там по специальному заказу.

Петушков был растерян и все стоял в неловкой, почтительно-угодливой позе.

— Итак… вы что-то хотели доложить мне, подпоручик? — рассаживаясь поудобнее, не давая руки гостю и не предлагая ему сесть, спросил Голицын.

— Я… князь… ваше сиятельство… — запутавшись и волнуясь, пробормотал Петушков, — хотел совершенно-с верно, доложить вам про… — Он замолчал, тупо глядя на князя.

— Так о чем же? — разглядывая свои холеные ногти, спросил Голицын. — Помнится, вы изволили назвать поручика Небольсина и мою крепостную актерку… Так, кажется, сударь?

— Совершенно верно-с, только изволите ли видеть… возможно, что я и ошибся, ваше сиятельство… время было ночное, опять же темнота, легко обознаться.

— Так, собственно, зачем же вы все-таки говорили мне об этом, ежели были и ночь, и темнота, и прочее?

— Что офицер был именно Небольсин, это верно, ваше сиятельство, а насчет женщины… возможно, ошибся… — окончательно струхнув, пробормотал Петушков.

— В крепости есть много женщин, и солдатки, и маркитантки, и офицерские жены… Поручик Небольсин мог встретиться с любой из них. Не так ли?

— Так точно… Совершенно-с справедливо, ваше сиятельство, — думая лишь о том, как бы только выбраться отсюда, поспешил согласиться подпоручик.

— Вот видите, а вы сразу же о моих девушках выразить порочащий репризант изволили. Не-хо-ро-шо! — медленно и веско сказал Голицын, вставая. Он снова прошелся по горнице и негромко крикнул:

— Прохор!

Дверь приоткрылась, и в ней показался камердинер, а за ним головы трех встречавших Петушкова людей.

— Водки! — коротко приказал князь, снова усаживаясь в кресло.

«Пронесло!.. Слава тебе господи! Выпью с ним водки — и домой», — облегченно вздыхая, подумал Петушков.

Прохор тихо шагнул в комнату, держа в руках поднос и на нем большой пузатый графин с золоченой стеклянной пробкой.

— Налей! — вытягивая ноги и поудобней располагаясь, приказал Голицын. Камердинер поставил на стол поднос и тщательно, до краев наполнил простой граненый стакан водкой.

— Угости! — небрежно кивая головой на подпоручика, процедил князь.

— Извольте выкушать, ваше благородие! — поднося к лицу онемевшего от такого оскорбления Петушкова, преувеличенно вежливо сказал Прохор.

— Извините, ваше сиятельство, — дрогнувшим голосом сказал Петушков, — не пью-с… один никогда… ежели в компании… — пролепетал он, делая ударение на последнем слове.

— Ах, да… — поднося руку ко лбу и слегка поглаживая его, как бы вспомнил Голицын. — Действительно, в компании куда приятней!..

Он лениво повернул голову к дверям и негромко крикнул:

— Эй, кто там… войдите!

В горницу разом вошли все это время, по-видимому, поджидавшие этого приказания Савва, кучер Матвей и Дормидонт. Они шагнули вперед и разом остановились возле ошалевшего Петушкова.

— Наливай и им! — приказал Голицын.

Камердинер, почти не скрывая подлой, издевательской ухмылки на лице, наполнил еще три таких же стакана и поочередно поднес каждому из людей.

— За здравие их княжеского сиятельства! — торжественно и елейно сказал Прохор.

— Я… я не буду пить, — отступая на шаг, пробормотал побледневший от оскорбления Петушков.

— Почему? — так же лениво спросил, поднимая на него глаза, Голицын. — Вы просили компании… вот она… — указав пальцем на молча стоявших со стаканами в руках дворовых, сказал он.

— Это… это оскорбление, ваше сиятельство… Я офицер, дворянин. Честь не позволяет мне оставаться тут…

— Стойте! — негромко, но очень резко остановил его Голицын. — Вы не офицер и ни о какой чести не смеете заикаться, сударь!! Вы доносчик со свойствами человека из подлого сословия… Дворянин не клевещет на дворянина, офицер не доносит на офицера — это делают хамы из низкого звания, такие, как они, — он презрительно показал на молча стоявших крепостных. — Поэтому вы сейчас же выпьете с ними водку и, клянусь вам своей настоящей стародворянской и княжеской честью, что, если через минуту вы не выпьете с ними, я прикажу им выпороть вас и затем вытолкать из дому взашей, а завтра подам рапорт на высочайшее имя об исключении вас из офицеров русской армии! — Он привстал и, глядя в упор на готового завыть от обиды и боли Петушкова, спросил: — Ну?

Петушков закрыл глаза, сотрясаясь от внутренних рыданий, дрожащими пальцами сжал стакан и, расплескивая водку, поднес ее ко рту.

— За ваше здоровье, сударь! — услышал он голоса стоявших возле него дворовых, кто-то чокнулся с ним, но Петушков уже ничего не видел. Проглотив горькую, обжигавшую ему горло противную водку, он выбежал из горницы и пришел в себя только на улице, когда неверными, сбивающимися шагами отбежал далеко от дома Голицына.

— Убью мерзавца! На дуэль вызову, пристрелю на улице как собаку! — шептал он, не замечая, как слезы катятся по его щекам. И чем больше распалялся подпоручик, чем страшнее находил он казни обесчестившему его Голицыну, тем слабей и беспомощней казался он себе, прекрасно понимая, что не только не убьет князя, но даже постарается вовсе не попадаться ему на глаза.

Подпоручик остановился, огляделся и, стерев рукавом и ладонью постыдные слезы, полушепотом грязно и матерно обругал князя Голицына и всех тех, с кем только что пил водку. Потом, несколько успокоившись, прошел в слободку. К вечеру его, вдребезги пьяного, на ротной фуре привезли на квартиру, где его раздел и уложил в постель денщик.