Дикарь (ЛП) - Шеридан Миа

— Ясно. — Она склонила голову набок. — Что ты узнал из него?

Он растерянно улыбнулся и поднял брови, проводя рукой по своим густым, взъерошенным волосам. Он сам их подстригал. Без зеркала. Немного дикий вид в сочетании с мальчишеским выражением его мужественного лица заставили её сердце подпрыгнуть.

— Что там много еды. Почти на каждой странице была фотография, где продавалось что-нибудь съедобное.

Харпер улыбнулась. Она могла только вообразить, что он чувствовал, разглядывая картинки, учитывая, что многие годы он ел только рыбу, мясо… и то, что мог добыть в лесу.

— Ты хочешь попробовать что-то новое?

Он выглядел неуверенно.

— Понятия не имею. Может быть, пицца. Люди, которые его ели, выглядели счастливыми.

То, как он неправильно это произнес, сохраняя при этом совершенно серьезное выражение лица, рассмешило Харпер.

— Тогда я принесу тебе пиццу. Нужно будет добавить её в список покупок.

Лукас некоторое время смотрел на неё, вопросительно склонив голову набок.

— Зачем ты приехала сюда, Харпер? Это потому, что ты помогаешь полиции?

— Нет, я не работаю на них или что-то в этом роде. У меня есть свое дело, как я тебе уже говорила — сопровождаю любителей природы по диким местам. А сейчас я помогаю агенту Галлахеру проводить некоторые поиски в наших лесах и по возможности отвечаю на возникающие вопросы. Честно говоря, Лукас, ты, наверное, лучше меня сможешь помочь агенту выяснить, кто убил Исаака Дрисколла.

Он посмотрел ей за спину, в окно, расположенное на дальней стене.

— Мне всё равно, кто убил Исаака Дрисколла. — Он встретился с ней взглядом, и что-то вспыхнуло в его глазах: ненависть.

Харпер была ошеломлена.

— Мне показалось, ты говорил, что вы с ним были едва знакомы?

Огонь в глазах Лукасах начал постепенно угасать, пока полностью не растворился в синеве его глаз, оставив лишь безнадежность и легкую грусть во взгляде.

— Я не понимаю, Лукас…

Он посмотрел на неё.

— Дрисколл был обманщиком. Подлецом. Теперь, когда его нет, моя жизнь станет трудней, но я точно не буду скучать по нему.

 «Сообщил ли он об этом агенту Галлахеру или признался в этом, потому что стал немного доверять ей?» — подумала Харпер.

— Если у тебя есть информация, которая может привести к…

— Нет, — отрезал Лукас, ясно давая понять, что не желает продолжать данный разговор.

— Если окажется, что тебе нельзя больше оставаться на этой земле, в этой хижине, где ты будешь жить?

Лукас помолчал, а затем просто пожал плечами, словно его нисколько не волновала перспектива стать бездомным.

— Я выживу.

Выживание в одиночку звучало как что-то очень мрачное, печальное и безумно одинокое.

«Неужели он собирался просто найти… пещеру или что-то в этом роде? Я не могу этого допустить».

Харпер нервничала. Она чувствовала, что Лукас был добрым. И чем больше проводила с ним времени, тем больше в этом убеждалась. Но нельзя было отрицать, что он хранил не одну тайну. И она не позволит какому-то сексуальному притяжению помешать ей задавать вопросы, на которые, как она чувствовала, требовались ответы, если она действительно собиралась стать… эм… «связным».

Харпер нервно прикусила щеку, наблюдая, как Лукас смотрит на противоположную стену отсутствующим взглядом, очевидно, думая о чём-то своём.

— От всякой беды есть два лекарства — время и молчание.

Лукас напрягся, его взгляд метнулся к Харпер, глаза вспыхнули, словно он узнавал эти слова, эту фразу. Мгновенно спохватившись, он отвел взгляд и когда снова посмотрел на Харпер, его лицо ничего не выражало. Но она успела заметить. Его осведомленность не ускользнула от неё. Он не был достаточно быстр, чтобы сориентироваться и спрятать свои истинные эмоции от неё.

— Лукас, ты умеешь читать. Ты читаешь не хуже других. Почему ты солгал?

Теперь он смотрел настороженно, словно ожидая, что Харпер набросится на него.

— Я только что процитировала Александра Дюма, но думаю, ты это знаешь. — Она замолчала на мгновение, а затем продолжила. От волнения у неё перехватило дыхание: — Лукас, у тебя есть рюкзак? Он принадлежал моей маме.

Лукас помедлил несколько секунд, затем выдохнул, словно поборов какие-то внутренние сомнения, встал и подошёл к углу хижины, тому, что ближе к двери, опустился на колени и поднял с пола доску.

Харпер в замешательстве наблюдала, как он что-то вынимает из-под пола, а заметив бирюзовый цвет, чуть не закричала, но в последний момент закрыла рот руками.

«Я была права. Я всё правильно запомнила!»

Харпер порывисто вскочила, опустилась на колени рядом с Лукасом, взяла рюкзак и прижала его к груди.

– Спасибо, — прошептала она.

«Ещё одна частичка от прошлого, от мамы».

Но стоило Лукасу посмотреть на рюкзак, как в его взгляде появилось выражение острой потери… словно рюкзак и его содержимое были так же ему дороги, как и ей.

— Он принадлежал твоей маме, и должен быть у тебя, — сказал он, скорее из желания успокоить себя. — Мне жаль, что я не отдал тебе его вместе с кулоном.

Харпер смотрела на Лукаса с сочувствием, понимая — не смотря на желание помочь ему, дать ему что-то, она в очередной раз лишь забирает.

Она медленно открыла рюкзак, достала несколько листков бумаги и стопку тетрадей в спиральном переплете. Слёзы застилали глаза, когда она листала блокнот. Почерк её мамы сразу же всплыл в памяти и показался до боли знакомым и родным, хотя она так давно его не видела.

Харпер заметила, что страницы были потрёпанными, будто тетради перечитывали снова и снова. Некоторые фразы выцвели, словно по ним постоянно водили пальцем, возможно, пытаясь запомнить. Во многих местах под словами её мамы были написаны похожие строки, как будто кто-то пытался воссоздать их или, возможно, практиковать свои собственные. На полях также были рисунки — деревья, листья, волки и другие лесные животные, связанные друг с другом, закрученные так тесно, что приходилось присматриваться, чтобы разобрать отдельные элементы. Харпер обратила внимание, что со временем тот другой подчерк изменился, стал уверенным и чётким, а любительские рисунки обрели более яркую форму и реализм. Лукас, конечно, не был Пикассо, но в простоте его работ была какая-то прелесть и очарование. И она знала, что видит на этих страницах: то, как он рос и взрослел, и ее сердце ойкнуло.