Звезда победы - Виктор Стариков

Сергей Иванович очень изменился. Взгляд его стал твердым, весь он поплотнел, возмужал. Он теперь командовал саперным батальоном на фронте. Сюда приехал на несколько дней, пока сформируют эшелон с оборудованием, который он должен был сопровождать к фронту.

— Удивительно тихо у вас, — говорил он за столом. — Знаете, что меня поразило больше всего на Урале? Огни и небо. Вечером во всех окнах вдруг засветились огоньки, веселые разноцветные огоньки. Таким от них домашним покоем повеяло. А небо чистое, голубое, и никто не думает, что могут появиться самолеты. Отвыкли мы от такой мирной жизни. Я вот ехал сюда и так мне хотелось войти в ваш дом и застать всех за столом, посидеть с вами хоть немного. А так оно и вышло.

Зина пошла его провожать.

10

Под ливнями весеннего дождя, накинув на голову платок, к дому бежала Варя. Клемёнов увидел ее из окна и понял: случилось что-то важное.

Девушка вбежала в дом, и нельзя было понять, смеется она или плачет. Вернее, она одновременно смеялась и плакала и никак не могла перевести дыхания. Высокая грудь девушки вздымалась, и она все приговаривала:

— Ох, не могу… Семен Семенович… Ох, как бежала… Вы что-нибудь знаете? Жив Володя! Письмо прислал…

И вынула из-за кофточки бумажный треугольник письма.

У Семена Семеновича затряслись руки.

Он осторожно взял письмо и пошел в комнату, надел очки, и строчки запрыгали у него перед глазами.

— Нет, не могу. Читай, Зина!

Владимир был жив и писал Варе из госпиталя. Его подразделение забросили на самолетах в глубокий тыл противника, и оно пробыло там несколько месяцев. Владимира в этом походе ранило. Теперь он в госпитале, надеется, что скоро поправится и, может быть, сумеет на несколько дней заехать домой.

На следующий день почтальон принес письмо от Владимира и Клемёновым.

Приехал на побывку домой Владимир в августе.

Это лето было необыкновенным. Отгремели курско-белгородские бои. Немцев теснили на запад широким фронтом. Каждый день по радио передавали сводки о десятках освобожденных сел и городов. Донецкие металлурги уже собирались покинуть Урал. Москва салютовала героям боев, и казалось, что московские ракеты рассыпают свои звезды и в темном небе Урала.

Только переступив порог, Семен Семенович понял, что в доме произошло событие, какого еще и не бывало: с фронта приехал сын.

Владимир повзрослел, лицо его огрубело, над переносьем залегла глубокая морщинка, только глаза были такие же веселые. Говорил он громким басом. Новенькая гимнастерка с погонами старшины обтягивала его литое тело. Да, уехал почти юноша, а вернулся мужчина. Увидев отца, Владимир встал, чуть не упершись головой о потолок, и уронил костыль.

— Без ноги? — испуганно спросил Семен Семенович.

— Со мной, — громко и радостно сказал Владимир. — Кость немного задело, сейчас почти все заросло. Еще похожу на своих ногах.

Отец стоял перед ним маленький, высохший, еще более побелевший за эти месяцы разлуки и часто моргал глазами, но не плакал.

Они обнялись и расцеловались.

От сына пахло махоркой, новым обмундированием и лекарствами. На гимнастерке висела та самая медаль, о которой он писал им давно, и орден Красной Звезды. Орден Владимир получил в госпитале.

Мать уже собирала на стол, расставляла закуски.

Они долго сидели за столом. Владимир рассказывал, как они на самолете были заброшены за двести километров от линии фронта в тыл противника и два месяца бродили там с партизанами, как потом его ранило осколками мины и товарищи поочередно несли его на носилках.

Семен Семенович молча, ужасался и все думал: «А красив парень… Куда Степану до него. Тот лядащий, худой, а этот богатырь».

После обеда Владимир о чем-то пошептался с матерью и собрался уходить. Он уже взял костыль, но увидел в передней отцовскую палку.

— Это твоя? — спросил он.

— Возьми, возьми, — предложил Семен Семенович.

Владимир постучал палкой в пол, словно пробуя ее прочность, и покачал головой. Да, стар, очень стар стал батя. Все же его радовало, что отец держится, все еще не бросает доменного.

Прихрамывая, он медленно вышел из дома и, озираясь кругом, пошел по улице, вглядываясь в силуэты домен и темный дым над ними. Как хорошо дома, как хорошо! Верно говорят, что человека, как птицу, всегда к своему гнезду тянет.

А отец тем временем уже вышел на кухню, где жена готовила тесто для пирогов.

— Куда Володька пошел, сказал?

— К Варе.

— Ну! — радостно изумился он.

Вечером вся семья собралась в дом. Пришли два товарища Владимира, один, тоже работавший горновым, другой — мастером в прокатном. Молодая поросль, поднявшаяся в дни войны.

Владимир появился позже всех и не один. Он вошел в комнату, ведя так бережно под руку Варю, как будто не у него, а у нее была перебита нога. Варя была в каком-то ярком платье, краски так и полыхали огнем, на шее желтели бусы. Платье очень шло к ней. Лицо у нее было счастливое и гордое, и в то же время нежно-тихое. И слов не нужно было, чтобы понять ее чувства.

Варю встретили, как дочь, обоих усадили в центре стола на почетном месте и нашли для них одинаковые рюмки.

Семен Семенович с гордостью оглядел всех. Вот какая у него все же семья, все трудятся, все работают, громят немцев. Он дает чугун, старший сын строит завод и каждый день шлет на фронт вагоны — да, вагоны! — снарядов, дочь заведует музыкальной школами, учит детей фронтовиков, младший — герой-орденоносец. Можно гордиться такой семьей. Слезы навернулись у него на глазах, и он поспешил выйти из-за стола.

Мастер выбрался на улицу и остановился на крыльце. Августовское черное небо трепетало от заводских огней. Вдали зарево стояло над заводом, построенным Степаном. В ночи ясно слышался тяжелый перестук прави́льных молотов на старом металлургическом. Все звуки, даже шипение спускаемого пара на кукушке, бегавшей на золотой прииск, доносились отчетливо.

Владимир, заметивший исчезновение отца, тихонько вышел на улицу и увидел его у крыльца.

— Ты что, батя? — спросил он, трогая его за плечо.

— Иди к Варе. А я ничего, постою и приду. Вот голова что-то… Иди, иди.

Но сын не уходил.

— Скоро прикончат Гитлера, — сказал Владимир, как-бы разговаривая с собой. — По-другому у нас жизнь пойдет. Соскучился я по дому и заводу. Сколько я там о вас передумал. Плохо я жизнь понимал, война многому научила. Ох, лютые до работы и жизни люди вернутся.

Семен Семенович, тронутый любовью сына к дому, посмотрел в его блестевшие от огней завода глаза и тихо сказал:

— А я уж совсем подносился. Придется из доменного уйти, не дождаться мне тебя. А без дела сидеть не могу… К ремесленникам пойду, буду мальчишек учить.

— Ты на своем веку наработался… Я и то удивляюсь, как ты все еще держишься. Откуда у тебя силы берутся?

— А у нас все Клемёновы крепкие были. Дед твой до девяноста лет у печи стоял. Может, от огня и сила у всех была. Степан вот далеко от огня, а ты против него богатырь.

Так вот и стояли под черным небом отец и сын, впервые так потянувшиеся друг к другу, пока их не позвали в дом.

Владимир прожил дома около трех недель.

Несколько раз он заходил на завод, в доменный, и подолгу простаивал на литейном дворе. Тянуло его к печам, к суете работы, в мир, который он знал и любил.

Вечерами Владимир возвращался поздно. Не стоило и спрашивать, где он проводит вечера. Все и так было ясно — у Вари. Она похорошела и расцвела в эти дни, была счастливая и радостная. Девушка и сама сознавала эту новую свою красоту и радовалась ей, смело и открыто смотрела в глаза Семена Семеновича, не стыдясь и не пряча своей любви. И мастер думал: «Пусть будут счастливы! Только бы с войны он вернулся».

В последние дни, которые доживал Владимир дома, он стал беспокойнее и все больше и больше говорил об отъезде.

— Хватит отдыхать, а то без меня войну кончат.

Наши войска в ту осень подходили к Днепру. Степан, всегда такой уравновешенный, спокойный и уверенный в себе, нервничал, все писал кому-то письма, но, кажется, никуда их не отправлял.

Отец решился спросить его, думает ли он поехать, когда будет освобожден его город, узнавать, что стало с его семьей.

Степан неохотно ответил:

— Как я могу поехать? Завод на руках, строительство… Сообщат, если живы. Да и твой адрес у нее есть.

Вопрос отца был неприятен ему. Он не знал, как ему поступить. Не мог он бросить завод, который с трудом выполнял большой план по снарядам. У него поднималась рука написать письмо в Москву с просьбой разрешить поездку для поисков семьи, но не поднималась рука бросить письмо в почтовый ящик. «Тысячи людей свои семьи потеряли, — думал Степан. — Ведь не пускают же за семьями солдат с фронта».

— А ты попроси, тебя и отпустят, — настаивал отец.