Полнолуние - Николай Плевако

Туча, словно тряпка, скользила по голубому стеклу неба. Окно расширялось, светлело, и вот уже брызнуло солнце, и весело заблестел «газик», обмытый дождем, и кукуруза, и речные плесы вдалеке.

Бородин завел машину. Потянулись поля, блеснула между камышей речка, захлестали по ветровому стеклу ветки в Качалинской роще, но не надолго: машина снова вырвалась на степной простор. И потому, что рядом сидела, о чем-то оживленно рассказывая, Елена, Бородин, как никогда прежде, почувствовал родными эти степи, словно получил здесь наконец постоянную прописку.

Оставив на дороге машину, они подошли к реке. Вода в заливчике была чистая и недвижная. С дерева сорвался дубовый лист и медленно опустился на воду, но двоим на обрывчике показалось, что он поднялся со дна: так зеркально блестела река. Бородин и Елена смотрели, как уплывает от них дубовый лист. Он долго держался у берега, то удаляясь, то приближаясь, и, захваченный круговертью возле затопленной коряги, чуть было не пошел ко дну, но вот его подхватила быстрина, вынесла на стрежень, и разлапистый лист стремительно понесся вниз по течению, выделяясь на воде буро-зеленой окраской. Провожая его взглядом, Елена думала: «А куда меня несет, к какому берегу? Хорошо бы заглянуть лет на пять вперед…»

* * *

После этой встречи каждый день она пробуждалась от чего-то легкого, светлого, что не оставляло ее и у рукомойника, и за завтраком. Первый раз она так близко, без посторонних, была с Бородиным и запомнила каждое его слово, каждый жест, а рука на плече будто до сих пор лежала. Он положил ее на какую-то секунду — просто, непринужденно, но Елена чутьем женщины поняла, что тогда подумал Бородин, и теперь, вспоминая об этом, краснела. Ей казалось, что все замечали ее выпиравшие ключицы. «Всем хороша— и добра, и лицом приятна, да худа уж очень», — подслушала Елена разговор двух хуторских кумушек. «Ничего. Выйдет замуж, враз поматереет», — сказала другая.

Елена досадовала, что никто не замечал ее стройных ног, ее в меру полных, округлых бедер, ее нежной белой кожи, которая розовела, чуть потрешь щеки ладонями. «Не огрубею ли я на председательской должности?»— с тревогой подумала она, вспоминая мужиковатых баб.

Еще вчера, ложась спать, она подумала о голубом трикотажном костюме с юбкой гофре, который купила в сельмаге. Костюм там висел давно, его перемерили все хуторские молодки, но возвращали продавцу: не подходил по росту. Продавец хотел уже отправить костюм в райцентр на склад, когда Елена нашла его как раз по себе и по росту и по цвету. Сами собой сложились слова:

Ничего, что я худая.Это только кажется:Буду в клубе голубая,Не один увяжется!

И вот обновка в руках. Бегом Елена вернулась домой, закрыла дверь на засов, разделась. На печке паровала выварка с водой. Обмылась, набросила на плечи широкое мохнатое полотенце. Стояла перед трюмо, глядя на свои розовые напаренные бедра, поворачиваясь то в профиль, то в фас, с легкой грустинкой, но больше с надеждой думала: «Кому-то я все же понравлюсь». И, застыдившись, ушла от зеркала в другую комнату.

За последний год Елена заметно повзрослела, но в душе по-прежнему оставалась простой хуторской девушкой. Стыдливость не оставляла ее до сих пор. Она смущалась под взглядом мужчины и просто от того, что сама себе казалась нескладной. То руки некуда деть, то вроде из платья уже выросла и каждый это видел и лишь из вежливости не смеялся над ней. С обувью тоже была беда, никак не подберешь по ноге, в семнадцать лет покупать приходилось уже тридцать восьмой номер, и Елена завидовала своим подругам, которые носили маленькие модные туфли. Высокий рост свой она тоже считала недостатком. Сверстницы доходили ей лишь до плеч, и хороводить с ними было уже неловко. И дома многое приобрело другой смысл. Многие обиходные слова теперь казались непристойными, намекавшими на что-то нехорошее. А недавно увидела себя во сие: среди белого дня пробиралась задами домой (на речке куда-то запропастилась одежда). На огородах пололи бабы, а Елена бежала по тропинке, горя от стыда под перекрестными взглядами.

«…Знаю, знаю твои трудности, — вспомнила она доверительный разговор с Бородиным возле речки. — Приходи как-нибудь вечером, потолкуем».

Последние слова доставили Елене немало беспокойства. Она все время раздумывала, случайно или преднамеренно Бородин назначил вечернее свидание, не вкладывал ли он в это какой-нибудь смысл? Вскоре ей понадобилось в райцентр. Приехала она намеренно вечером и остановилась в гостинице, то и дело поглядывая в окно: скоро ли стемнеет? Посмотрела на часы. Было уже девять. В неясной тревоге Елена достала из чемодана голубой костюм, переоделась; выйдя на крыльцо, остановилась в нерешительности: темно, глухо, даже со стороны клуба никаких звуков. Елена не знала, как быть. Приход в эту пору к Бородину, только что казавшийся легким и естественным, теперь, на крыльце, перед стеной темноты и неизвестности, представлялся невозможным… А как бы хорошо провести вечер вместе, чувствовать локоть Бородина, слушать его приятный голос, его рассказы о прошлой войне! Да мало ли о чем можно с ним говорить?.. Елена сбежала с крыльца, вышла за калитку, но чем ближе она подходила к дому Бородина, тем невероятнее казалось ее намерение. Он сразу поймет, зачем она пришла, разумеется, вовсе не для того, чтобы «потолковать», и Елена ясно представила его двусмысленную улыбку и остановилась, ни на что не решаясь. Конечно, лучше было бы зайти к Бородину сразу же на другой день после встречи в поле, но Елена тогда не могла, помешали дела. Неделя прошла в заботах, хотя она все время помнила о приглашении Бородина и все время размышляла над ним. А он? Ждал ли он Елену?

Окна в доме секретаря не светились. Наверное, до сих пор не вернулся из колхозов. Поскучнев, Елена пошла дальше по улице, к клубу. На танцах ничто ее не интересовало, все выглядело серо: и обтертые спинами панели, и засиженные мухами плафоны, и неуклюжие пары, шаркающие ногами по грязному полу.

Какой-то паренек подскочил к Елене, пригласил на вальс, но она отказала и ушла из клуба. Было грустно. Поравнялась с домом Бородина и увидела освещенные окна. Перешла на другую сторону улицы, чтобы разглядеть комнаты. Бородин ужинал. Был уже одиннадцатый час. Елена побоялась в такое время постучать в чужой дом и, убитая горем, в гостинице уткнулась в подушку. Она предполагала, что Бородин всего лишь хорошо расположен к ней, что если и есть что-то большее, то какие-то сомнения не дают развиться этому большему в любовь.

Утром Елена пошла в райком. Девушка-секретарь с сожалением развела руками:

— Василий Никандрович срочно выехал в область. Всего полчаса назад.

Елена до обеда управилась в районных организациях и заспешила домой: там еще больше было дел.

2

Почерневший письменный стол, застланный поблеклым кумачом в пятнах чернил, в углу — свернутое красное знамя и рядом на стене — в деревянной рамке пожелтевшее «Свидетельство» о каких-то заслугах колхоза в прошлом, да вдоль стен грубые стандартные стулья, нанизанные на рейки для прочности, — вот и все убранство председательского кабинета. Прежний хозяин в нем бывал редко, а в горячую пору уборки или сева не заглядывал сюда по неделям, и кабинет выглядел необжито, по-казенному уныло, вторые рамы в окнах никогда не выставлялись, и от долгих зимних заседаний правления остался стойкий запах табака и пота.

Елена вспомнила, как зашла первый раз рано утром в эту заждавшуюся хозяина комнату и подумала, что вот теперь она многое может сделать в хуторе, была уверена, что поведет дело умнее, чем предшественник, и, как ей представлялось, без особых трудностей сможет осуществить свои задумки.

В хорошем расположении духа она прошлась из угла в угол, потрогала красное знамя, прочитала «Свидетельство». Сколько раз она бывала в этом кабинете студенткой, потом зоотехником, а теперь вошла хозяйкой— свободно, уверенно, не чувствуя никакого стеснения. Она развернула на столе карту колхозных угодий, поделенную на разноцветные квадратики. Желтые квадратики — это поля кукурузы, коричневые — пшеницы, черные — пары, зеленые — травы. Елена позвала бухгалтера, совсем молодую, но серьезную и строгую женщину, повязанную крест-накрест цветным шалевым платком.

— Есть у нас производственный план?

— А как же!

Бухгалтер вроде бы обиделась. Она принесла конторскую книгу, испещренную цифрами. Производственный план был составлен добросовестно, как сразу отметила Елена, только прежний председатель в него редко заглядывал и держал больше для начальства. Елена углубилась в чтение, водя пальцем по серой бумаге с влипшими в нее какими-то остюгами. «Получше можно было бы найти тетрадь, — подумала она с неудовольствием. — Верно говорят: „Достались по наследству перья после бабушки Лукерьи“».