Полнолуние - Николай Плевако

Подъезжая к третьей бригаде, Елена издали увидела погнутые лопасти ветряного двигателя, когда-то подававшего на ферму воду. Они обвисли, как пустые рукава. Воду скотине возили в бочках, разливали ведрами.

— Когда ветряк отремонтируете? — спросила Елена бригадира «три» с неказистой фамилией Засядьволк. Он был в сером заношенном бумажном костюме и брезентовых тапочках на босу ногу, сидел в двуколке, а Елена ниже, на линейке. — И солому надо свезти с полей поближе к фермам. Фуража маловато.

— Тракторы все на зяби, — наконец сказал долго молчавший бригадир.

— Возите на волах.

— Народу много нужно.

— Поищите. Девять возов колхозу, десятый — колхознику. Охотники найдутся. Даю вам неделю срока. Управитесь?

Бригадир молчал, и было непонятно, готов ли он выполнить приказание или остался при своем мнении.

— Ветряк на ферме, по-моему, нетрудно исправить, — продолжала Елена.

— Нетрудно, — согласился бригадир.

— За чем же остановка?

— Труб нету. Полопались прошлую зиму. Ветряк теперь ни к чему.

— Неужели достать негде?

— Пробовали, не достали.

— Сколько же нужно труб?

— Метров пятьдесят, а может, больше.

— Всего-навсего?

— В райцентре один шибай предлагал трубы, — вмешался в разговор Захар. — Деньги требовал на кои. А бухгалтерша не дала, говорит, только перечислением.

— Правильно. Для этого есть Сельхозтехника, — сказала Елена. — Я завтра свяжусь с тамошними руководителями.

— И не пытайтесь! Двадцать раз уже связывались, — воскликнул Захар. — Если и бывают у них трубы, то не про нас. Верно, товарищ Засядьволк?

Бригадир подобрал вожжи, промолчал.

— Где же еще можно достать трубы? — спросила Елена.

— А нигде. Только частным порядком, — сказал Захар.

Получался какой-то заколдованный круг, из которого невозможно было выбраться. Иной раз приснится сон. Плутаешь по лабиринту, отчаявшись, и просыпаешься в холодном поту. «Фу, это ж только сон», — облегченно вздохнешь. Но притча о трубах была явь, не сон. Какая-то скрытая сила противодействовала Елене. И Захар Наливайка, и этот угрюмый бригадир своими доводами, как бы оправдывавшими беспорядки на ферме и в поле, тоже ставили Елену в тупик.

Она отдала еще кое-какие распоряжения, не надеясь, однако, что они будут выполнены, и повернула линейку в хутор. На нее вдруг нашла грусть, представилась впереди длинная череда дней, встреч и разговоров, скучных, убийственно однообразных.

— Неразговорчивый здешний бригадир, — сказал Захар, посмеиваясь, — Бирюк, одним словом.

— Что?

— Бирюком называют здешнего бригадира. Нелюдимый он какой-то.

— А-а…

— Но дело знает. С ним надо только по-хорошему. Без шума. Всегда сделает.

— Что-то сомневаюсь, Захар.

— Нет, верно. Поживете — увидите. Смотрю я, трудно вам будет привыкать к председательству, Елена Павловна.

Захар словно угадал мысли девушки, и она с любопытством посмотрела на ездового, на его таинственную улыбку, обращенную куда-то вдаль, к темным садам и белым хатам показавшегося за бугром хутора. Рыхлые тучи низко висели над землей, дул влажный ветер, было зябко, и запыленный бурьян у дороги увял, но дождя все не было.

— Почему-то председатели в нашем хуторе не приживаются, — сказал Захар. — Глухое место. Быстро заскучать можно или еще в какую-нибудь хандру впасть.

— Это верно. Без дела тут очумеешь в два счета. Одна у меня радость, Захар, — работа. Давай подстегивай лошадей. Надо со строительными делами поскорей развязаться: зима не за горами. — А про себя думала: «Приживусь, Захар, приживусь, хотя и тоска находит. Но кажется мне, что это поначалу».

В правлении она насела на бухгалтера:

— Надо купить трубы!

— А какой документ я пришью в отчет?

— Вам нужна бумажка, а колхоз на сотни рублей убытки несет.

— Черную кассу я открывать не буду, хоть вы тут разбейтесь об стенку головой.

— Ну и дела! Куда ни кинь, везде клин.

— Вы бы, Елена Павловна, к Бородину съездили, — заметил Чоп, сидевший у стола с какими-то своими нуждами к бухгалтеру.

Елена вспомнила, как на отчетно-выборном собрании этот иконообразный и смиренный с виду старик не спеша пробрался к сцене и, не поднимаясь на нее, скромно стал под трибуной, теребя в руках фуражку и бросая плутоватые взгляды в переполненный зал. Колхозники притихли, даже в самых дальних рядах, куда председатель собрания не раз грозил пальцем, настороженно умолкли.

«Я так мыслю, товарищи, — начал Чоп. — Если ошибаюсь, то пусть меня поправят… Предположим, мы сейчас примем многоуважаемую Елену Павловну Сайкину в члены колхоза согласно ее заявлению. А вдруг собрание потом не изберет ее председателем. Она же не захочет остаться в колхозе… Не останешься ведь, Елена Павловна, а?»

«Ты дед, не загадывай, а говори дело», — посоветовал кто-то из задних рядов.

«Я и говорю: неудобно как-то получается… Вдруг не изберут Сайкину председателем, она не останется в колхозе — это точно. Ну а сейчас избрать Сайкину мы не можем: она еще не член артели. Вот задача, товарищи».

Зал весело загудел:

«Мягко дипломат стелет…»

«Морочит людям голову».

«Все ясно, дед. Садись!»

Елену, конечно, избрали председателем, но выступление Чопа не прошло бесследно и как анекдот распространилось по району.

— Вы председатель молодой, — продолжал Чоп серьезно, без тени иронии. — Бородин вам должен помочь хоть на первых порах.

Елена слушала настороженно, пытаясь понять, доброжелательно ли советует ей Чоп, но тот явно хотел исправить свой промах на собрании.

— Я и сама об этом думала, — сказала Елена. — Неотложных дел немало набралось в районе.

— Вот и езжайте! Пусть тамошнее начальство голову поломает. А то сунули человека в пекло, а сами в сторонку!

Елена недолго колебалась: неурядицы прямо-таки ее одолели. В райкоме размашистым шагом, через ступеньку, поднялась в приемную Бородина, удивляясь, как это прежде не сообразила, что именно здесь раз и навсегда может избавиться от всех затруднений.

— Минутку. Вы по какому вопросу? — остановила ее девушка-секретарь, когда Елена взялась за ручку двойной, обитой дерматином двери. Узнав, в чем дело, она посоветовала спуститься на этаж ниже, в отдел колхозного строительства.

— Мне к самому Бородину.

— К Василию Никандровичу сейчас нельзя. Приехало областное начальство.

— Я подожду.

— Как хотите. Но я вам советую вначале спуститься этажом ниже.

— Нет, лучше подожду.

Елена отошла от двери, за которой слышался негромкий говорок и постукивание счетов, и села у окна, несколько раздосадованная: при таких рогатках наждешься, намаешься. Через дорогу от райкома партии распахнуло свои широкие двери приземистое старое здание раймага, оживленное в этот предвечерний час. Из него вышли две женщины, остановились посреди улицы, разглядывая купленную шерстяную кофточку, поднимая ее на свет и растягивая на ладонях… Какое им дело до забот Елены! А она почему-то должна думать и о трубах, и об этих женщинах, и обо всем колхозе. Какой огромный груз она взвалила на плечи! Не надорвется ли? Все чаще она задавала себе этот вопрос, наталкиваясь на трудности, и, не отвечая на него, боясь спасовать, еще ожесточеннее влезала в работу, которую не могла ни измерить, ни увидеть ее конца.

Елена взяла со стола районную газету, попробовала сосредоточиться на чтении, но поминутно прислушивалась к разговору за дверью. Наконец два толстяка с тугими кожаными портфелями, отдуваясь и вытирая лбы носовыми платками, вышли из кабинета.

— Можно? — спросила Елена девушку, откладывая газету.

— Там еще трое, — сказала та, на секунду перестав печатать на машинке, и снова всеми пальцами дробно застучала по клавишам. Елена подумала, что, может быть, в самом деле лучше спуститься этажом ниже, попытаться вначале там устроить свои дела.

Зазвенел звонок, девушку вызвал первый секретарь. Вскоре она вышла из кабинета и побежала по коридору, кого-то разыскивая.

— А вы все ждете? — недовольно взглянула она на Елену, снова садясь за свою машинку. — Там вопрос решается очень серьезный, не меньше часа потребуется.

— Ничего. Время у меня есть, — сказала Елена. Но прежнего воодушевления уже не было. «Люди занимаются большими проблемами, а я тут со своими трубами, — подумала она. — Взбрело же в голову именно к Бородину, как будто на нем свет клином сошелся…» Она с тоской посмотрела на обитую дерматином дверь, за которой так легко осуществляются надежды, а запутанные в гордиев узел дела разрешаются с необыкновенной прямотой, где люди разговаривают друг с другом на редкость откровенно и честно.

Дверь распахнулась, и в приемную выглянул сам Бородин: