Железные Лавры (СИ) - Смирнов Сергей Анатольевич

- Его убили? Скажи, монах, - едва двигая заледеневшими до синевы губами, вопросила вдова.

- Ваш супруг, госпожа, повторю, был истинным воином, а лучшей кончины славный воин не чает, - само вырвалось у меня.

- Значит, убили. У него ничего не вышло, - даже не вздохнув, сказала вдова Корнеллия и добавила те слова, что сразу освободили меня от всех велений и заветов графа: - Значит, мне не мучиться ожиданием его гибели вновь и вновь, а хуже – его казни.

Третий дом на кружном пути по родной земле был моим, на беду – отныне и присно весь моим. Но теперь, по возвращении в мир земной с кладбища, уже знал, что делать с домом, чтобы не оказался он смертельным якорем души. Тем якорем, что не позволит отдаться бурному потоку вполне – зацепится за камень на дне и мёртвым грузом потащит живое тело вниз. Желал только разок единый навестить дом и оставшихся в нем женщин, тоже – вдову и двух сирот, надо было что-то сделать с их нынешним страхом, как-то уврачевать его.

Однако своего порога мне в тот день так и не суждено было достичь: угодил в засаду. О чем меня со всей любезностью осведомили сами охотники, окликнув:

- Иоанн! У нас тут на тебя засада! Уж едва не околели!

Голоса Ксенофонта, старого моего приятеля по дворцовому детству, нельзя было не узнать, хотя не виделись с ним года три: он сохранил отроческую нежность гортани, а по виду – и нежность подбрюшья. С Ксенофонтом стоял и другой мой приятель – тёзка моего отца, Филипп. Тот обогнал нас всех ростом, хотя когда-то был мальком, и ныне поздоровался со мной по чину своего нового роста – приличным басом.

Мы обнялись, они пошмыгали носами – вовсе не от простуды ожидания или радости встречи.

- Тобой, как и раньше, занюхивать рыбьи потроха! – по своему обыкновению беззлобно пошутил Ксенофонт.

Одеты оба были скромно для дворцовых, но роскошно для мокрой зимы улиц: нетрудно было догадаться, что, хоть и учатся в высшем гимнасии, но уже метят на проторенную лестницу, по отцовским стопам, порядком истершим ее ступени.

- Соболезнуем, Иоанн! – сипло, но гулко вздохнул Филипп.

- Соболезнуем, но и поздравляем! – как всегда оставил за собой право на искреннее дружеское лукавство Ксенофонт.

Только кивал им, придерживая суму со святым образом.

- Ты теперь богат, - сказал Филипп, кивнув на суму и не зная, что в ней.

- Богат, - не соврал я по всем статьям.

- Ты теперь богаче нас обоих вместе взятых – как раз по такой твоей одежке, - беззлобно съязвил Ксенофонт.

Улыбаясь, они вперились хором взоров в полы моей рясы, внизу висевшей вороньими лоскутами.

- Почему бы тебе теперь не жениться на моей сестре? Еще богаче будешь. Ты же еще не пострижен, мы знаем, хоть и прикидываешься для важности, - сказал совсем без усмешки Ксенофонт.

- А если на моей, то – еще богаче, - тотчас перескакал его Филипп.

Зубы они мне заговаривали – что-то им нужно было от меня, какая-то тайная общая цель водила их согласными взорами. Но все равно мне было радостно встретить старых друзей, пусть и устроивших мне уличную засаду: это с ними бегал когда-то по дну заполненного бассейна. А сколько шалостей – невинных и опасных через одну – осталось в нашей памяти, не тревожа совесть, ведь детская память неподсудна. Как еще только стоит Дворец!

- Вот какого видите – таким прямо сейчас и пойду свататься, - принял я их предложение. – Только кости бросим – к какой сначала.

И добавил:

- А вы за сестер-то не боитесь?

Друзья мои завистливо переглянулись. Уж им-то были известны мои давние и давно отпущенные похождения. Их зависть и питала теперь мою всеядную и такую прожорливую гордыню.

- Ты всегда был куда хитрее нас, Иоанн. То мы с поклоном и признаем.

И вправду оба будущих вельможи поклонились драному монастырскому послушнику.

- Трудно богатому войти в Царство Небесное, верно? – куда-то целился издалека Ксенофонт. – А ты умно схитрил. Сначала пробрался в Царство Небесное, как мы видим, а уж потом внезапно стал богатым. Прозорлив ты, друг. Вот и думаем мы теперь поучиться у тебя чему полезному. А для начала первыми послушать о твоих приключениях. Сам видишь, нарочно мерзли и мокли тут по случаю.

- А как вы узнали, что я вернулся? – полюбопытствовал.

- А что, на причале вовсе не было никого, когда корабль с карловым значком приставал? – усмехнулся Ксенофонт. – О тебе после кончины брата твоего, пухом ему земля, не только весь Дворец, но и весь Город знает-судачит. История достойная…

Тот ли бес, что стоял в сторонке, покинул свое место? «Отгребай! Отгребай!» - как будто слышал я глас моего Ангела-хранителя. Зацепился я за корягу у берега – скорее надо было отцепиться и оттолкнуться от нее в бурный поток. Но как было обидеть сырым благочестием старых друзей – вот был бы еще один взмах гордыни!

- Пойдемте под крышу, просохнем. – Вдруг даже обрадовался я тому, что ввалюсь в свой дом нечаянным хозяином не один, а с веселыми друзьями. – Только вот понятия не имею, чем смогу угостить.

- Не станем пока тревожить твой грустный муравейник. А то по первому-то разу на то будет похоже, будто торжествующий истец-наследник заявился с двумя своими свидетелями праздновать только что удачно отсуженную собственность.

То сказал Филипп, метивший на должность законника во Дворце, - и здесь, на этом месте, попал в цель, как бы и не щуря око. Что можно было ему сказать в ответ?

Друзья уже знали, как выручить меня – с тем и засаду строили.

- А в «Три Оливки»? – И в глазах Ксенофонта сверкнули разом все соблазны мира. – Чуть дальше, чем твой дом, зато и куда теплее там, чем сейчас у тебя дома, за то ручаться можно.

И мы пустились по дождливой улице, едва ли не как в детстве – через полный бассейн.

В «Трёх Оливках» в тот час и в ту погоду было удивительно, если не подозрительно мало народу. Кроме застарелого духа пивных отрыжек и рыбного копчения, въевшихся в столы и стены, чудился мне еще странный железистый запах. Так, вспоминалось, отдавал мне в нос, когда я держал его, кинжал ярла Рёрика, хранимый им близко к потному паху. Впрочем, над собой смеялся: кому чудится заговор – тому и птичий кал, упавший на темя, покажется значимой метой, местом, по коему ударит за углом убийца. Вот и редкие посетители, мнилось, то и дело поглядывали на меня, как рыбаки на поплавок.

Угощали друзья – у новоиспеченного богача ни обола с пояса не отколупнуть было. Но уж и я постарался – мои честные, баснословные рассказы стоили куда больше маринованного осьминога (вот еще один знак!) с оливками и к нему сыра, который теперь жевался во рту дрянью после благословенного овечьего круга, прожеванного в Силоаме. А ведь «Три Оливки» сырами славились! Вино было приличным, но оно разбавлялось без остатка памятью о философском фалерно – как же ее вытравить, греховную память? Разве адским пламенем выжечь?

Друзья сверкали взорами, восхищались, завидовали.

- В театре такого не увидишь. А самому искать страшно, - лаконично определил смыслы и виды переделок, в коих я успел побывать, Ксенофонт. – Тебе так повезло, друг, что живым нам все это рассказываешь. А уж как нам-то повезло слушать тебя живого едва не первыми! Или первыми?

На ответ, что я успел побывать у геронды Феодора, он рассупонился и удивил меня тем, что уже успел на радости не старых лет забеременеть брюшком. Едва не посоветовал другу своевременно подыскать себе на голову и заодно на брюхо какое-нибудь безвредное, но на время лишающее аппетита приключение, чтобы подсобрать телеса.

Однако, оказалось, уже предлагал он, а не я:

- Иоанн, видим, ты уже во вкус вошел – уже вон кислый глаз, уже заскучал в тепле без приключений. Так мы тебе тут одно подготовили – прямо сейчас нужно попробовать, пока не остыло.

Оба подождали и удовлетворенно переглянулись: я не стал отнекиваться, упираться и расспрашивать. Без обиняков готов был дальше нестись в потоке, впрочем, лихорадочно соображая, какие там могут быть пороги впереди. Ничего в голову не приходило: