«Ныне и присно» - Константин Мартынов

— Percele venelein'! /Проклятый русс!(финнск.)/

Острый носок обшитого жесткой тюленьей кожей сапога-пьекса врезался в печень. Неистовая боль огненной волной прокатилась по телу. Сергея отбросило. Он перекатился на живот, пробовал встать… От второго удара затрещали ребра. Громко — чудилось, будто эхо отразилось от дальнего берега, вернулось… чтобы слиться с очередным пинком.

Хрип тонет в кровавой рвоте. Над головой злорадно скалится чухонец. «Хоть бы в харю напоследок плюнуть…»

Шабанов тщится сфокусировать зрение…

— Katzos? Mix katzos?! /Смотришь? Зачем смотришь?! (финнск.)/

Бонд наклонился. Грязные с обломанными ногтями пальцы тянутся к серегиным глазам — вырвать, выдавить!

Забыто висящий на поясе финна puukko качнулся вперед, мазнул рукоятью по серегиной кисти…

Клинок мягко покинул ножны — узкий, чуть длиннее ладони — любовно отточенная смерть.

Раскоряченные пальцы замерли в десятке сантиметров от серегиных глаз. Бонд икнул, словно подавился брагой… смертный хмель подкосил ноги, заставил опуститься на колени рядом с обессиленно лежащим Шабановым. Искаженное болью лицо финна запрокинулось к небу, шапка свалилась с головы, обнажились тронутые сединой волосы… Сергей дернул puukko, клинок брызнул кровавыми сгустками. Бонд упал. Навзничь.

Несколько минут Шабанов копил силы, затем пополз к кереже. Левая рука не слушалась, при каждом движении в боку что-то хрустело, по ребрам стегало раскаленным прутом.

— Ничо… в кереже отлежусь… олешки вывезут… Копьецо бы найти — какой-никакой, а хорей. Как без него оленями управлять?

Чтобы отыскать копье пришлось ползти мимо подбежавшего первым. Молодой воин еще жил, еще смотрел на убийцу…

«За что?» — читалось в тускнеющем взгляде.

— А как иначе? — прохрипел Шабанов.

При первых же звуках русской речи немой вопрос в глазах финна сменился лютой ненавистью. «Vanhanvihan…»

Финн вздрогнул и застыл. Над посиневшими губами рассеялось облачко тумана…

«Надо бы трупы в прорубь перетаскать…» — мысль колыхнулась дохлой медузой, тусклая, отстраненно-чужая. «Надо бы… да как? Сам рядом помру…»

Шабанов прополз мимо. Холодный взгляд стекленеющих глаз царапал спину.

«Чего зацепило-то? Не первый мною убитый. Пора бы и привыкнуть…» — несмотря на застывшую в глазах бонда ненависть, парня было жалко. Вспомнился по-щенячьи восторженный прыжок, улыбка на пухлых, как у ребенка, губах…

«Не в бою, не сгоряча — холодно и расчетливо… Не было выбора-то, не было».

Копье лежало в двух шагах от трупа. Шабанов воткнул острие в снег, тяжко поднялся, навалившись на древко, как на посох. Мир крутанулся перед глазами… остановился.

— То-то! — строго заметил ему Шабанов.

По-стариковски медленно, он заковылял к пугливо застывшим оленям. Слабость мотала из стороны в сторону.

«До вечера рыбаков не хватятся, — пришла мысль, — а потом будут завтрашнего света ждать… сутки пройдут, все следы заметет…»

Сергей неловко, со стоном втиснулся в кережу. Копье шлепнуло по оленьей спине. Важенка вскинулась и, далеко обходя убитых, понеслась на восток.

* * *

Небо очистилось. Холодные полотнища северного сияния заливали тундру мертвенным светом. Шабанов кутался в оленьи шкуры, мороз доставал и там.

Слабость не отпускала. Слишком много испытаний для неполных восемнадцати лет. Слишком много боли.

Сергей едва не пропустил поворот, но ворвавшийся под меховой полог северный ветер сумел ненадолго вернуть к жизни.

«Полярная — на левом глазу… — просипел Шабанов. — На левом! Глазу!» Хорей коснулся оленьего бока, заставляя важенку свернуть с речной глади. Вечер давно перетек в ночь. Надо бы дать оленям передышку, но страх перед возможной погоней гнал все дальше и дальше. Шабанов перепряг тяжело дышащую важенку. Падая и подолгу отлеживаясь в снегу.

Заводного быка-гирваса хватило ненадолго. Кончилось тем, что олени легли, наотрез отказавшись идти дальше. Не помогли ни удары хореем, ни русский мат, ни с трудом припомненное лопарское: «Анньт!»[33] Пришлось смириться.

Ночью Шабанов впервые услышал далекий волчий вой.

И не он один. Удрать олени не удрали, но поутру выглядели так, будто бежали всю ночь без роздыху. Олени дрожали, шкуры лоснились от выступившего пота, широко распахнутые глаза светились запредельным ужасом.

— Спокойно, ребята, спокойно… — увещевающе бормотал Шабанов. — Ну воют тут всякие… работа у них такая… А мы потихонечку-полегонечку да мотанем отсюда, и пусть себе воют на кого хотят…

Дрожать олени перестали, но, судя по взглядам, верить в счастливое будущее не торопились.

— На полуношник до узкого и длинного зажатого меж скал озера, — разбирал Шабанов собственноручно изготовленную карту. — Озеро на восток тянется, проехать до конца и снова на полуношник… До самой Кандалакши.

Матул сказал, Панаярви ни с чем не спутаешь — будто мечом в скале просечено. Не озеро — затопленное ущелье… А за озером Русь начинается… РУСЬ!

Шабанов очередной раз высунулся из полога — проверить не сбился ли с курса. Дело шло к полудню — небо утратило ночную черноту, посерело, звезды потускнели — Полярная не столько видна, сколько угадывается… скорее бы темнота — с нею как-то спокойнее…

Ему полегчало, хотя любое мало-мальски резкое движение грозило потерей сознания. Дремал, что называется «вполглаза», изредка покрикивал на оленей. Впрочем особо подгонять нужды не было — и без того впряженный в кережу бык тянул что есть мочи, время от времени срываясь на галоп.

Сергей далеко не сразу уяснил причину оленьей резвости, а уяснив крепко выругался — за деревьями мелькали серые тени. И нетрудно было догадаться, кому они принадлежат.

— Пещерку бы какую найти, — пробормотал он. — Или теснину… чтоб с одной стороны лезли. Тогда отобьюсь…

Хорей прошелся по оленьей спине, хотя бык в понукании не нуждался. Кережа неслась, подобно торпедному катеру, скрежеща днищем по вспоротому насту и подлетая на застругах. Как назло, сопки отступили к горизонту, под снежным одеялом легко угадывалось замерзшее болото.

Последний чахлый лесок остался позади, волчья стая, уже не скрываясь, бросилась к кереже. Полтора десятка толстошеих рычащих тварей.

Олени обезумели. Бык завизжал, рванулся прочь. Кережа опрокинулась. Сергея выбросило далеко в сторону, копье воткнулось в снег, едва не вывернув руку. Бежавшая на привязи важенка запуталась в ремнях, прокатилась по кереже, разнося в щепки мерзлое дерево. Упряжная лямка лопнула, бык, высоко вскидывая рогатую голову, умчался вдаль. Волки его не преследовали — хватало оставшейся добычи.

Сразу трое зверей вонзили клыки в не успевшую подняться важенку — двое рвали живот и загривок, один вцепился в глотку. Олениха кричала, как ребенок, надрывно, не переставая.

Шабанов вскочил… и встретился взглядом с замершим напротив зверем. Копье торчало из снега в полудюжине шагов. Достать нечего и пытаться.

— Ну иди сюда, тварь! — оскал Сергея ни в чем не уступал волчьему. Нож подрагивал в слегка отставленной руке. Иди, гаденыш…

Волк зарычал, но с места не сдвинулся. Сергей почуствовал неладное, даже попробовал развернуться… тяжелый удар в спину бросил на колени. Вершковые клыки рванули плечо. В ту же секунду прыгнул стоявший перед Шабановым зверь.

Сергей покатился по снегу, беспорядочно нанося удары. Сжавшие плечо тиски ослабли, над болотом разнесся предсмертный визг. Следующим перекатом Шабанов подмял второго. Волчьи челюсти клацнули рядом со щекой, из пасти дохнуло невыносимым смрадом.

— Зубы надо чистить, урод! — прохрипел Сергей. Нож легко вспорол мягкое брюхо, прошелся от паха до грудины.

Подняться Шабанову не дали — место убитых тотчас заняла вторая пара.

Толстая малица спасала от ран, но зверье быстро превращало ее в лохмотья. Казалось, еще немного, и волки смогут торжествовать… Казалось.

По снегу, пятная белизну кровью, бьющимися в агонии телами, клочьями шкур и дымящимися на морозе внутренностями, катился рычащий и визжащий клубок. Никогда еще стае не приходилось сталкиваться с таким врагом. Отступать стая не любила и не умела. Даже медведи уступали дорогу хозяевам тундры… на сей раз стае не повезло.

Первым это понял вожак.

Клубок распался. Волки отступили к оленьей туше, готовые до последнего защищать добычу. Враг поднялся на ноги. Назвать его человеком сейчас не решился и соплеменник — не бывает у людей такого оскала, такой жажды убивать в налитых кровью глазах!

Сергей хрипло усмехнулся, вызывающе махнул ножом. Волки попятились.

— Пшли вон! — надменно посоветовал Шабанов и неторопливо двинулся к оленю.