«Ныне и присно» - Константин Мартынов

— Чего замялись-то? На тот свет неохота? Фигня, я пробовал — сперва больно, а потом привыкаешь.

Прищуренные глаза цепко следили за противниками — шведы еще далеко, навстречу рвануть — под удар подставиться…

Он ждал, перенося центр тяжести с одной ноги на другую, готовый в любой момент взорваться смертоносной вспышкой. Последней, финальной.

Шведы остановились, переглянулись…

— Myölksugh riukar äkke at är fyrmer döder! — в голосе Веника смешались бравада и страх. — Man bör forklara, han fallar sik siälfer tha! /Сопляк не чует, что он уже мертвец! Надо объяснить, тогда сам упадет! (древнешведск.)/

Лоб Лопаты собрало в гармошку тягучим мыслительным процессом… тело продолжало двигаться и без участия атрофированного за ненадобностью мозга.

— Kafti slogh äkke kvalpin, Pekka hälder äkke… hälder vräkte äkke for Ivar — tok vereldi! — нерешительно заметил он. — Om vi umgörom, huath sigher Pekka? /Кафти щенка не убил, Пекка не убил… даже за Ивара мстить не стал — виру взял! Мы убьем, что Пекка скажет? (древнешведск.)/

Оба еще больше замедлили шаг — последнее дело сердить вожака. Не любит Весайнен, когда его сердят. Ох, не любит!

Сергей почуял возникшую неуверенность. «Веник на шажок ближе… Вот он, шанс. Сейчас или никогда!»

И все-таки Шабанов не сдвинулся с места — неподвижный, но живой он прикупал для Вылле куда больше времени, чем остывающий на льду труп.

«Если у Матула хватит ума, он сейчас же свалит вместе с внучкой подальше от весайненовского хутора. Быстрей оленя.»

— Pekka skal äkke väria ryz! — наконец решил Лопата. — Num tagher litin vereldi. /Не станет Пекка за русса заступаться! Разве что малую виру возьмет.(древнешведск.)/

Шведы возобновили движение, охватывая Сергея с флангов. Шанс достать врага, и без того призрачный, замигал и погас.

«Все… и на кой божку лопарскому эта бодяга с переселением сдалась? Развлечься? И сам он дурак, и шуточки…»

О смерти не думалось. Затерявшийся во тьме веков Мурманск и вовсе не вспоминался. Осталось настоящее — нож в руке, истоптанный с пятнами крови снег и ненавистные бородатые рожи шведов.

Сергей попятился — до валуна.

«Теперь хоть со спины никто не зайдет… а бить надо Веника — похлипче и чутка прихрамывает…»

С этого момента Шабанов сосредоточил внимание на Лопате, на Веника даже не косился — чтобы не вспугнуть. «Промеж ног ему — не ударить, обозначить. Опустит руки, куда денется. Тут-то по глотке и полоснуть… Еше пара шагов, и можно прыгать… ну…»

Веник неожиданно выгнулся, словно получив камнем в спину. С губ сорвался полустон-полурык. Рука метнулась за плечо.

— Huath hafuer thu, Erik?! /Ты чего, Эрик?! (древнешведск.)/

Лопата, забыв о Шабанове, повернулся к приятелю…

Сергей оттолкнулся ногой от валуна и прыгнул — «рыбкой», на лету отбивая вскинутую шведом руку. Зажатый обратным хватом нож нырнул в спутанную сальную бороду, легко и небрежно чиркнул по горлу…

Шабанов упал. Плашмя. Подставив спину, под неизбежный удар тесака… «Узнать бы напоследок, — сердито подумал Сергей, — убил или поцарапал?» Умирать даром обидно…

На затылок плеснуло горячим. Шабанов не выдержал неведения, привстал…

Швед хрипел. Узловатые пальцы, выронив тесак, сжимали рассеченное горло. Грудь заливал широкий алый поток. Кряжистое тело упорно держалось на ногах — не хотело верить, что уже мертво.

Пресловутая ирония судьбы.

Веник лежал в двух шагах от Сергея. Из спины шведа торчала длинная лопарская стрела… Налетел ветер, оперенье загудело рассерженным шмелем…

— Вставай, русс. Уходить пора! — негромко окликнули с обрыва.

— Матул? — Шабанов сел. В ушах грохотала накачанная адреналином кровь. — Я думал, ты уже далеко…

— Я хотел, — хмыкнул лопарь. — Вылле без тебя не едет.

— Ну и дура! — в сердцах выругался Шабанов.

— Я говорил! — покивал лопарь. — Не помогает. Совсем глупый девка. Зачем отбивался? Олаф сильный был, хорошего бы сына родила…

Лопарь сплюнул.

— Девка глупый, ты больше глупый — она в вежа сидит, ты на снег. Ей теплее. Будем ходить или Пекка ждать? Пекка разбираться не будет, кто из вас Олафа убил. И этих тоже… Втроем на сосне хорошо. Не скучно.

Швед наконец рухнул, расплескав залитый алым снег. Губы Сергея оросило солоноватой влагой.

«Вкус вражеской крови… Услада Воина… Брага, мать ее, Битвы… Дерьмо, дерьмо и еще раз дерьмо!»

Сергей поднялся.

— На сосне я уже висел, — заявил он. — Паршивое место.

— Значит, идем, — подытожил Матул. — Олень ждет, Вылле ждет. Поспешай надо.

Лопари народ кочевой. Олешек в нарты поставил, рухлядь меховую увязал, сам сверху сел — все, можно ехать. А тут еще и повезло чуть-чуть: к темноте подморозило, ветер задул, поземку понес. Даже если хватятся — ищи лопаря в тундре!

* * *

Впервые Сергей почувствовал вкус настоящей свободы. Песен, правду сказать, не пел, но хореем над оленьими спинами размахивал с удовольствием. Другое дело, что олени на хорей внимания не обращали — трусили себе потихоньку за едущим в кереже лопарем да рогами потряхивали.

От нечего делать Сергей и оленей посчитал — два десятка с половиной. По трое в двух санях, один в кережу запряжен, остальные на привязи бегут. Хоть и соврал Матул насчет отданной за Серегу половины, однако ж не намного. Что и говорить, невелико стадо — так, жалкий лоскут…

Темнеет по-северному рано. Когда б не полная луна, на ночевку пришлось бы вставать, не отъехав от Весалы и двадцати верст. На радость наверняка озверевшему Весайнену…

Сергей оглядывается — не видать ли погони? — нет, никого… Белая промерзшая болотина с пятнышками заросших криволесьем островков, примыкающий к хутору лес канул в темноту. Короткий санный поезд или, как его назвал Матул, райд не торопится. Из оленьих ноздрей ритмично пыхают облачка пара.

Сергей поерзал, устраивая поудобней затекшее тело. Пробежаться для разминки на широких подбитых камусом[28] лыжах, что лежат рядом, и в голову не приходит — не то здоровье.

Болото позади, болото впереди… Летом и троп не сыскать — топи. Между болотами низенькие покрытые чахлым ельником сопки… Снег девственно чистый. Ветер и поземка стирают следы. Безжизненная глухомань. Пауза в опостылевшей череде затянувшихся приключений…

«Приключений? — Шабанов саркастически скривился. — Приключения — когда с таитяночкой под пальмами… Или на джипе с кондиционером по саванне… в крайнем случае — в каком-нито «последнем герое» поучаствовать. Опасности строго дозированы, «хэппи—энд» неизбежен, как триппер у шлюхи. И болевых ощущений с гулькин… нос!»

С губ срывается желчный смешок. Тает в ночи.

«Глупости в голову лезут. Таитяночки… Жизнь куда более приземленная штука. Скотская. Брутальная, если учено выражаться. Что здесь, что там.»

«Который мир твой?» — звучит в памяти голос лопарского бога.

«Не знаю, Каврай. Уже не знаю…»

* * *

Райд втянулся в извилистый распадок. Под копытами оленей хрустит лед замерзшей протоки — впереди ждет очередное болото.

Зажатый склонами ветер хищно засвистел в ветвях осинника, хлестнул по лицу снежной крупкой. Шабанов зябко поежился.

— Холодина…

Соглашаясь с ним, недовольно фыркнул бегущий за санями олень. Лопарь даже не обернулся.

Монотонность убаюкивала. Даже в погоню верилось все меньше — только и дел у Весайнена, что беглецов разыскивать. Может, он вообще не знает, что с дружинниками стало — трупы-то, небось, снегом замело. До весны не отыщутся. Про кровавые следы и говорить нечего… Какая там погоня?

— Эй, Матул! — не выдержав безмолвия крикнул Шабанов. Ночевать не пора?

— Мало-мало ехать, — донеслось в ответ. — Кинтище[29] доедем, куваксу[30] ставить будем! Хороший кинтище, теплый!

«Ну, кувакса — чум лопарский, для нее на выллиных санях жерди лежат… теперь еще и кинтище. Так и впрямь скоро лопарем станешь».

Кинтищем оказалась поляна на западном склоне сопки. Высокие разлапистые ели ограждали ее от ветров, раскинувшееся у подножия сопки озеро снабжало рыбой некогда живших здесь лопарей. Посреди поляны торчал косо вкопанный еловый ствол.

Поезд остановился. Вылле соскочила с саней, дробно и мелко затопала тобурками: утаптывать снег — занятие женское. Матул неторопливо распряг оленей, принялся ставить куваксу. Сергей… тоже помогал. Вроде бы. Ну, по крайней мере, старался не путаться под ногами.

— Чужой человек, тайа, — буркнул лопарь, обращаясь к дочери. Кивок на Сергея показал, о ком идет речь. — Зачем такой муж? Как жить будешь?

Шабанов сердито поджал губы. Можно подумать, без куваксы поганой и жить нельзя. И вообще, он в лопари записываться не собирался! Затем мысли приняли несколько иное направление — что там насчет мужа? Вроде он еще никому предложения не делал. А всяко—разные думки о совместной жизни в Умбе… Мало ли о чем подумать можно? Сразу: муж, муж…