Карусель сансары - Юрий Мори

при рождении, и ему одному отвечать за все ошибки, даже если он их не делал.

– Эджайл! Эджайл! Досрочное погашение! Страхование жизни! – вместе со стуком колёс тележки ворвался в уходящее невесть куда сознание бодрый голосок, вытащил, поставил на место. – Грейс-период, грейс-период!

Чокнутый Герка оказался рядом, непонятным образом просочившись через сплочённые ряды санитаров. Походя сдвинул в сторону удивлённого Женю, оттолкнул зубастых девушек и встал прямо перед Антоном, тыча пальцем ему в грудь:

– Кредитная карта! Отдай! Досрочное погашение! Маркетплейс, стартап, тимбилдинг!

Мякиш понял, что городской сумасшедший требует от него вернуть тот самый кусок коры, выкинутый сразу после получения. И пока этого не произойдёт, неведомо, что и делать. По крайней мере санитары отнеслись к Герке довольно уважительно.

– Потерял, – сказал Антон. – Так получилось. По причинам внутреннего свойства.

– Коворкинг? Коливинг? – наклонив голову на бок и став удивительно похожим на задумчивую курицу, уточнил псих. Глаза его, неожиданно цепкие и разумные, поглядывали над золотой оправой съехавших на нос очков.

– Ко-ко-ко… Ничего нет. Вообще. Веришь?

– Фрилансер… – протянул Герка и выставил раскрытую ладонь: – Квиз?

Мякиш твёрдо знал, что в кармане перепачканных ржавчиной и землёй джинсов не было ничего, кроме билета на аттракционы (посёлок Насыпной, тётя Марта! не забыть, не свернуть…) и розовых очков в круглой оправе, украденных в интернате. Именно их он медленно достал, протянул сумасшедшему банкиру. Потом вытер кровь с шеи: прокушенные вены болели, кожу щипало и дёргало, как от загнанных глубоко внутрь иголок.

Некого здесь спасать. И незачем.

– Локдаун! – радостно взвизгнул Герка и схватил очки.

Антон разжал пальцы, отпуская дужку, потом отбросил радостного зелёного гномика с взрослым лицом в сторону, прыгая вперёд. Ни санитары, ни застывшие столами бывшие друзья ничего не успели сделать. Повалив в прыжке коляску, откуда рассыпались на гранит перевязанные яркими аптечными резинками пачки свежих листьев, Мякиш слегка согнулся подобно бегуну-спринтеру, и рванул к парапету.

Единственный, кто успел хоть что-то, был Женя: он ухватил пролетающего мимо Антона за рукав футболки и едва не оторвал его. Но было поздно. Мякиш уже подпрыгнул, оттолкнулся от парапета, и свалился вниз, на узкий край песка, за которым шевелилась река.

– Стоять! Стоять! – орали за спиной. Он даже различал голоса Толика и Геннадия, визгливый присвист Лерки и бархатное сопрано девушки мечты.

Но не остановился. Какая разница, кто и что тебе кричит, если перед тобой одна-единственная дорога отсюда. И далеко не факт, что она приведёт в лучшие места, но вся наша жизнь – движение. От этого ягодицы крепче и дыхательный аппарат.

Всё-таки здорово, что он не попал тогда в армию, поступив в университет. Убили бы. Точно, убили, пользуясь слабостью ягодиц.

Песок кончился так же внезапно, как и начался. Мякиш рухнул в воду: оказалось на удивление глубоко, как если бы прямо от берега начинался обрыв. И поплыл, вспоминая давно забытое – вдох в сторону, гребок одной рукой, второй, выдох в воду. Кроссовки мешали, но пока не сильно, а вот одежда мгновенно промокла и стесняла движения.

И не только одежда: кто-то ухватил за ногу, мешая плыть.

Мякиш обернулся и увидел злое лицо Бони, голову, облепленную мочалкой мокрых волос. И только теперь понял, что впервые увидел его не в интернате, нет! Это был один из тех «спортсменов» в тамбуре возле станции «посёлок Насыпной», один из его убийц.

Рядом с Боней всплыло мерзкое усатое лицо Олежека, он попытался схватить Антона за вторую ногу. Пришлось извиваться, брыкаться, уходить от нежданной погони.

– Твари, – фыркнул Мякиш, чуть не захлебнувшись. – Какие же вы твари! Все вы такие.

С берега доносились свист и крики, как на стадионе, но никто больше не бросился за ним следом, никто больше не преследовал.

Над речной водой раздался короткий гудок, за которым, нарастая, приближался ровный стук судового двигателя. Антон вертелся в воде, отбросил каким-то чудом Боню, стряхнул с ноги. Но понимал, что едва поплывёт дальше, его снова догонят, схватят, и тогда уже непременно утопят.

– Двоим лучше, нежели одному, говорят. Это потому, парень, что у них есть доброе вознаграждение в труде их: если упадет один, то другой поднимет товарища своего. – Раздалось над рекой, голос был довольно равнодушный, но громкий. – Но горе одному, когда упадет, а другого нет, который поднял бы его. И если станет преодолевать кто-либо одного, то двое устоят против него: и нитка, втрое скрученная, нескоро порвется.

Харин стоял на мостике той самой «Скорлупы», которую Антон с Машей видели возле пристани на набережной. Больше никого на палубе не было. Ржавые борта с остатками краски наплывали на троих барахтавшихся почти у берега людей.

– Прикинь, бред какой? А люди-то верят.

Рулевой сплюнул в воду и начал останавливать судёнышко, одновременно поворачивая, чтобы оказаться к пловцам бортом.

– Почему – бред? – спросил из воды Мякиш.

– Потому что так не бывает, парень. Двое, нити, втрое скрученная… Сладкая вата для детей-идиотов. Каждый сам за себя, сам по себе, сам для себя. Ясно?

«Скорлупа» уже остановилась, покачиваясь на еле заметной волне. Харин наклонился и достал откуда-то из-под ног здоровенный, метра под три длиной, багор. Перехватил его в воздухе, став похожим на мгновение на восточного монаха в упражнении с палкой, и с силой ткнул в воду.

–…ядь, буль! – донеслось от места удара. Над водой теперь торчали только две головы: самого Мякиша и усатого Олежека. На лице последнего не было ни испуга, ни злости. Удивительно равнодушное выражение лица, когда над тобой покачивается борт судна, на котором стоит человек с багром.

Антон вдруг вспомнил, как пытался выбраться из моря в свою первую поездку туда с родителями. Был шторм: для взрослого человека немного неприятный, но неопасный, люди купались, хотя и заметно в меньшем количестве, чем в хорошую погоду.

Родители играли в карты с какими-то случайными людьми, постелив полотенца на бугристую гальку, и пили кислое местное вино. А он взял надувной круг и пошёл в воду. И зашёл в неё, и наплавался, не испытывая никаких забот – наоборот, качка придавала купанию особое удовольствие.

А выйти на берег не смог. Штормовой прибой, словно играя, давал ему возможность добежать почти до кромки, разделяющей мокрые и сухие камни, но потом догонял, бил в спину, ронял лицом вниз, вырывая из рук уже наполовину сдувшийся круг, и волок обратно. Иногда Мякиш переставал понимать, где верх, где низ, в какой стороне море, а в какой – земля. Рот был набит мелким песком, водорослями и изрядными порциями солёной как проклятие воды.

Может быть, он тогда и умер? Именно