Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он бросил взгляд на Марту. Она ободряюще кивнула.
– Папа понял это, посмотрев на меня, и сказал, что не разрешает, что это слишком опасно. Поэтому я просто кивнул и подговорил соседского мальчишку быть моим свидетелем и замерщиком расстояния. Он помог мне набросать побольше снега на то место, куда я намеревался приземлиться, и я побежал наверх, надел лыжи, унаследованные папой от дедушки, и поехал. Лыжня была дьявольски скользкой. И я хорошо оттолкнулся. Даже слишком хорошо. Я летел и летел, ощущая себя орлом, наплевав на все, потому что все дело было в этом, именно в этом, ничего не могло быть лучше.
Марта увидела, как у него загорелись глаза.
– Я приземлился на четыре метра ниже места, на которое мы накидали снег. Лыжи насквозь прошили снежную кашу, и острый камень прорезал правую лыжу, как банановую шкурку.
– А ты сам?
– Я грохнулся рожей. Пропахал борозду по всему спуску и немного по полю.
Марта в ужасе схватилась за сердце.
– Боже правый! Ты ушибся?
– Отделался синяками. И промок насквозь. Но ничего не сломал. А если бы и сломал, то не заметил бы, потому что я думал только о том, что скажет отец. Я сделал то, что мне было запрещено, и сломал его лыжу.
– И что он сказал?
– Не много, только спросил меня, каким, по моему мнению, будет подходящее наказание.
– Что ты ответил?
– Я сказал: три дня под домашним арестом. Но он сказал, поскольку сейчас Пасха, можно обойтись двумя. После его смерти мама призналась, что, пока я сидел под арестом, он заставил соседского мальчишку показать ему, где я приземлился, и несколько раз рассказать ему всю историю. И что он до слез смеялся. Но мама взяла с него слово, что он ничего не скажет мне об этом, чтобы не вдохновить меня на новые подвиги. Вместо этого отец привез сломанную лыжу домой под предлогом того, что хочет склеить ее. Но мама сказала, что это ерунда, на самом деле эта лыжа была его лучшим воспоминанием.
– Можно мне еще раз на нее взглянуть?
Он налил им кофе и пошел в подвал с чашками в руках. Марта села на морозильную камеру, а он продемонстрировал ей тяжелую белую лыжу фирмы «Сплиткейн» с шестью бороздами на нижней стороне. И она подумала, что сегодняшний день выдался довольно странным. Солнце, дождь. Ослепительное море, темный подвал. Чужак, которого по ощущениям она знает всю жизнь. Такой далекий, такой близкий. Все так, и все не так…
– А ты оказался прав в отношении того прыжка? – спросила она. – Ничего не может быть лучше?
Стиг задумчиво свесил голову набок:
– Первый укол. Он был лучше.
Она осторожно стукнула каблуками о морозильник. Может быть, это из него повеяло холодом? Внезапно она поняла, что морозильник включен, между ручкой и замком горела маленькая красная лампочка. Это было немного странно, потому что все остальное в доме указывало на то, что он долго пустовал.
– В любом случае, ты установил рекорд трамплина, – сказала она.
Он улыбнулся и покачал головой.
– Нет?
– Засчитываются только те прыжки, при которых прыгун устоял на ногах, Марта, – сказал он, отпивая кофе.
И Марта подумала, что, хотя Стиг не в первый раз назвал ее по имени, она словно бы впервые услышала, как кто-то произносит ее имя.
– Значит, тебе пришлось продолжать прыгать. Потому что мальчишки сравнивают себя с отцами, а девчонки с матерями.
– Ты думаешь?
– А ты не думаешь, что все сыновья хотят каким-то образом стать похожими на своих отцов? И именно поэтому сыновья так разочаровываются, когда обнаруживают слабости отцов. Они видят свои собственные слабости и поражения, которые ожидают их в жизни. И иногда этот шок бывает таким сильным, что они отказываются, не начав.
– Так случилось с тобой?
Марта пожала плечами:
– Моей матери не стоило оставаться замужем за отцом. Но она подчинилась. Я прокричала ей это в один прекрасный день, когда мы ссорились из-за того, что мне что-то не разрешили, уж не помню что. Но тогда я прокричала ей, что несправедливо отказывать мне в возможности быть счастливой только потому, что она отказала в этой возможности себе самой. Я ни о чем в своей жизни так сильно не сожалела, потому что мне не забыть ее полный страдания взгляд, когда она ответила мне: «Тогда я могла бы потерять того, кто делает меня счастливой. Тебя».
Стиг кивнул и посмотрел на подвальное окно:
– Иногда мы ошибаемся, думая, что разоблачили своих родителей. Может быть, они вовсе не были слабыми. Может быть, происходили события, которые производили неверное впечатление. Может быть, они были сильными. Может быть, они соглашались оставить после себя замаранное имя, почить в бесчестье, взять вину на себя только ради спасения тех, кого они любили. И если они были настолько сильными, то, может быть, ты тоже очень сильный.
Дрожь в его голосе была почти незаметна. Почти. Марта дождалась, когда он снова повернулся к ней, и спросила:
– Так что он сделал?
– Кто?
– Твой отец.
У него заходило вверх-вниз адамово яблоко. Он быстро заморгал, сжал губы. Марта увидела, чего он хочет. Увидела, что мысленно он приближается к столу отрыва. Он все еще мог упасть на слишком скользкой лыжне, остановиться.
– Перед тем как его застрелили, он написал письмо о самоубийстве, – сказал Стиг. – Чтобы спасти маму и меня.
У Марты закружилась голова, а он продолжил рассказывать. Может быть, она и столкнула его вниз, но сама тоже последовала за ним. И теперь уже не было пути назад, туда, где она не знала того, что знала теперь. Понимала ли она в глубине души, на что идет? Хотела ли отправиться в этот дикий полет, в это свободное падение?
В те выходные он с мамой был на борцовском турнире в Лиллехаммере. Обычно папа ездил с ними, но в те выходные он сказал, что должен остаться дома, потому что ему предстоит сделать что-то важное. Стиг победил в своей весовой категории, и когда они вернулись домой, он побежал наверх, в папин кабинет, чтобы рассказать ему об этом. Папа сидел спиной к двери, голова его лежала на письменном столе, и Стиг сначала подумал, что он заснул за работой. А потом он заметил пистолет.
– До того дня я видел пистолет всего одни раз. Обычно в кабинете папа писал дневник, тетрадь с желтыми страницами в черном кожаном переплете. Когда я был маленьким, он говорил, что так он исповедуется. И я думал, что «исповедоваться» – это синоним «писать», вплоть до одиннадцати лет, когда наш учитель религии рассказал, что исповедоваться – значит каяться в своих грехах. Вернувшись в тот день из школы, я пробрался в кабинет и нашел ключ от письменного стола, – я знал, где отец его прячет. Я хотел выяснить, какие грехи были у моего папы. Я открыл…
Марта затаила дыхание, будто это она рассказывала.
– Но дневника в столе не оказалось, там лежал только старый черный пистолет. Я запер стол и выскользнул из кабинета. И вот тогда я испытал стыд. Ведь я пытался шпионить за собственным отцом, хотел разоблачить его. Я никогда никому об этом не рассказывал и больше никогда не пытался выяснить, куда он прячет свой дневник. Но в тот день в кабинете, когда я стоял за спиной отца, это чувство вернулось. Это было наказанием за то, что я сделал. Я положил руку ему на затылок, чтобы разбудить. И он не просто не был теплым, он был холодным, от его тела исходил мраморный холод смерти. И я знал, что это моя вина. А потом я увидел письмо…
Марта смотрела на вену у него на шее, пока он рассказывал о том, как прочел письмо и увидел маму в дверях кабинета, как сначала собирался порвать письмо на мелкие кусочки и сделать вид, что его не существовало. Но он не смог заставить себя и отдал письмо приехавшим полицейским. И он заметил, что им тоже больше всего хотелось уничтожить это письмо. Вена на его шее выпирала, как вена у мало репетировавшего певца или как у человека, не привыкшего много говорить.
Его мама начала принимать выписанные ей антидепрессанты, потом по собственной инициативе добавила другие таблетки, но, по ее словам, ни то ни другое не приводило ее в чувство так быстро и эффективно, как алкоголь. Она пила крепкие напитки: водку на завтрак, обед и ужин. Он пытался заботиться о ней и прятал таблетки и бутылки. Для того чтобы постоянно быть с ней, ему пришлось бросить борьбу, а потом и школу. Из школы пришли, позвонили в дверь и спросили, почему мальчик, у которого такие хорошие оценки, прогуливает уроки, а он выставил их. Маме становилось все хуже и хуже, она все больше и больше сходила с ума, а потом у нее появились суицидальные наклонности. Ему было шестнадцать, когда во время рейда в маминой спальне среди коробочек с таблетками Стиг обнаружил шприц. Он понял, что это такое. Во всяком случае, для чего этот шприц предназначен. Он уколол себя в бедро, и все мгновенно наладилось. На следующий день он пошел на Плату и купил свою первую дозу. За последующие шесть месяцев он продал все имевшиеся в доме ценности и обворовал беззащитную маму. Он ни о чем не беспокоился, а меньше всего – о самом себе, но для того, чтобы держать боль на расстоянии, ему требовались деньги. Поскольку ему еще не было восемнадцати и его нельзя было посадить в тюрьму, он стал брать деньги за то, что сознавался в небольших ограблениях и взломах, по которым проходили преступники в возрасте. После того как ему исполнилось восемнадцать и подобные предложения перестали поступать, стресс, вечный стресс из-за безденежья усугубился, и он согласился взять на себя вину за два убийства в обмен на обещание снабжать его наркотиками все время пребывания в тюрьме.
- Военно-морской договор - Артур Дойл - Иностранный детектив
- Игра в метаморфозы - Миньер Бернар - Иностранный детектив
- Фауст. Сети сатаны - Пётч Оливер - Иностранный детектив
- Ласковый голос смерти - Элизабет Хейнс - Иностранный детектив
- Азиатский рецепт - Кристофер Мур - Иностранный детектив
- День мертвых - Майкл Грубер - Иностранный детектив
- Джек Ричер, или Выстрел - Ли Чайлд - Иностранный детектив
- Заговор Людвига - Оливер Пётч - Иностранный детектив
- Девушка А - Дин Эбигейл - Иностранный детектив
- Немой крик - Анжела Марсонс - Иностранный детектив