Вот пуля пролетела - Василий Павлович Щепетнёв

Но какой с трущоб спрос?

Я, наконец, спустился вниз. Посетительницы смотрели на меня с жалостью: пропустил такое событие!

Ничего, ничего.

Антуан уже отнес чашку. Теперь это достопримечательность. Спрячет за стекло, и табличку приделает: из сей чашки пил кофий Государь! Или, напротив, пустит слух, что эта чашка осталась в обороте, и у каждого посетителя «Америки» есть шанс отведать из Той Самой Чашки.

А пока — снимет отпечатки. Нужное дело.

Авторское отступление

В описываемое время светопись только-только вставала на ноги, но уже через двадцать лет стала делом не только возможным, но и почти обыденным. Известная фотография сотрудников некрасовского "Современника", год съемки — 1856 год. Вот они, обитатели Российского Парнаса:

Глава 17

26 ноября 1836 года, среда

Сеанс без разоблачения

— Господин Пушкин с визитом! — доложил Мустафа за час до полудня.

— Скажи, что буду через минуту, — я оторвался от пасьянса. Колода у меня нестандартная. Тузы — это страны, Великобритания, Франция, Голландия, Австрия, и, конечно, Россия. Пять тузов, шулерский шлем. Короли — Николай Павлович, Пушкин, Геккерен-младший, Геккернен-страший, и Безликий. Тоже пять получается. Дамы — Наталья Пушкина, Екатерина Гончарова, Идалия Полетика и Прекрасная Дама — это четыре. Зато валетов — целая дюжина, включая Бенедиктова, Булгарина, Жуковского, Гагарина, Долгорукого и даже Белинского. Джокер — шляхтич лихого вида с саблею в руке. С таким шутить опасно, пошутит — и голова с плеч. Ну, и всякие служебные карты, им тоже место есть. Но не сходится пока пасьянс. Может, я просто неправильно его раскладываю?

Я вышел в гостиную, где меня ожидал Александр Сергеевич.

С момента примирения отношения у нас корректные. Не более, не менее. Что могло подвигнуть Пушкина на визит ко мне?

Вот и узнаю.

После обмена любезностями Пушкин перешел к сути дела:

— Та гравюра, что была сотворена светом, вызвала немалый интерес, — сказал он.

И в самом деле — вызвала. Каждый участник проводов Давыдова получил свою светокопию. Отпечатанная на плотной голландской бумаге, она выглядела как эстамп отменного качества с матрицы отменного качества. Но дело не только в четкости: уж больно удачными оказались лица и фигуры российских литераторов. Возвышенно-благородные, словно озаренные не простой магниевой стружкой, а Преображающим Огнем. И потому каждый, поместив эстамп в рамку, представил ему лучшее место, где и домочадцы, и гости могли узреть хозяина в выигрышном виде: смотрите, какой я молодец!

— Такое внимание отрадно. Светописи принадлежит будущее. Она, светопись, не отменит живописцев, но позволит всякому или почти всякому запечатлеть мгновения, важные именно для него, — ответил я.

— И вы ещё сделали светопортреты, — утверждающе продолжил Пушкин.

— Я? Нет, нет, что вы.

— Но Идалия Полетика выставила собственный светопортрет вашей работы у себя в салоне.

Портрет и в самом деле вышел на славу. Комплиментарные моды творят чудеса: возвращают молодость, делают глаза больше, ротик меньше, талию уже, бюст пышнее… Тут главное знать меру, не переборщить. Антуан меру знает. И потому портрет этот вызвал ажиотаж. Идалия Полетика женщина умная, знает, как обращать славу себе на пользу.

— Это не я. Это Антуан и Клюге. Энтузиазм молодости. Экспериментируют, ищут новые способы светофиксации повседневности, — я не подбирал слова, некоторую странность моей манеры говорить объясняли долгим пребыванием в Бразилии: отвык я от русского устного.

— Антуан? Клюге? Ваши люди?

— Мои служащие, да. А в чем, собственно, заключается ваш интерес? Собираетесь написать статью о светописи?

— Возможно, — ответил Пушкин.

— В январском номере «Отечественных записок» будет весьма подробная статья, объясняющая принципы светописи. Поскольку господин Эркюль Флоранс не намерен брать патент и желает сделать светопись общественным достоянием, подобного рода публикации позволят привлечь новые умы к развитию и усовершенствованию способа запечатления действительности, — продолжил я развивать научно-просветительскую тему.

— Да, да, — видно было, что Пушкина перспективы развития светописи сейчас интересовали мало. Другое занимало его мысли, другое, но перейти к этому другому он никак не решался.

Может, хочет занять денег? Не дам! Я и так печатаю четвертую книжку «Современника» в кредит, увеличивая долг Пушкина ещё на тысячу рублей.

Наконец, он сказал:

— Означает ли то, что вы — или ваши люди — открыли некоторым образом портретную мастерскую?

— Нет, не означает. Салон светописи, или как вы изволили выразится, портретная мастерская, подразумевает оказание тех или иных платных услуг, говоря точнее, негоций, по формуле «деньги — товар — деньги». В данном же случае мы имеем скорее зондирование общественного мнения, выяснение перспектив светописи и потребностей в ней. Или просто любезность, оказанная даме Антуаном.

— Любезность? Антуаном? — Пушкин был шокирован. Какой-то раб осмеливается оказывать любезности?

— Почему нет? Пребывание во Франции, оно такое… Либерте, эгалите, фратерните — немало в России сочувствуют этими лозунгами, но даже не представляют, чем оно обернётся, эгалите,

— А чем? — спросил Пушкин.

— Некоторые думают, что равенство — это когда мужики будут и жить, и вести себя как дворяне. А будет наоборот, дворяне будут и жить, и вести себя как мужики. Ничего хорошего, не получится. Со всею семьей не в двенадцати комнатах, а в одной. А мужички станут их теснить, и чуть что — в харю, в харю, в харю! И хорошо, если в живых оставят. Хотя Антуан, конечно, другое дело. Он никогда не был рабом в душе. Чего не скажешь о многих дворянах. Впрочем, вы и без меня это знаете: «убийцу с палачами избрали мы в цари!»

Пушкин поморщился:

— То дело давнее. Но вернусь к светописи. Вы… Вы не могли бы исполнить портрет? То есть велеть вашим людям исполнить портрет?

— С чего бы вдруг?

Идею наладить портретный бизнес я рассматривал. И отверг. Ни к чему это. Лишние хлопоты. Для легализации доходов вполне достаточно кофейни сейчас и журналов в будущем. Хотя да, дело могло стать прибыльным, особенно с учетом монополии. К примеру, главный книгопродавец города, господин Смирдин, предложил купить у меня сто эстампов «Литературного Парнаса» сначала по привлекательной цене, а потом по очень привлекательной. Но я отказал — и подарил ему одну копию, пусть поместит в своей лавке для вящей славы российской словесности. Сказал, что процесс пока не отлажен, затратен и мало подходящих для светописи реактивов. И светописью я занимаюсь токмо во славу научного прогресса. Прихоть аристократа, так сказать.

Это же я разъяснил и Пушкину.

— Впрочем, Александр Сергеевич, если речь идет о вашем светопортрете, это можно устроить. Мои люди сделают — исполнят! — портрет, мы помещаем его в наши журналы, «Телескоп» и «Отечественные записки», а вы получите копию. Можно даже две.

— Нет, речь не обо мне, —