Упражнения в стиле - Раймон Кено

Герцог с омерзением в душе направился в купальню, дабы очиститься от последствий публичной к нему неприязни.

— Вот сволочье! — бурчал он. — Какие уж тут свобода, равенство и братство, коли эта мразь во все сует поганый нос. Он-то, мой Людовик-богословик, небось не позабыл, как верно я служил ему и в Дамьетте, и в Мансуре[*]. Колониальные войны... уж мы-то с ним знаем, что это за штука. Он-то, мой Людовик-богословик, задумал туда вернуться... ну уж это его проблемы. Он-то, мой Людовик-богословик, не то что я, — он человек святой; кончится тем, что его пропечатают во всех календарях, а вот какого черта нужно этим мерзавцам, что улюлюкают мне вслед? Святые мощи отвоевать? Да плевать они на них хотели! А нужно им вот что: увидеть своими глазами, как эти паршивые карфагенские боши повыпускают кишки благородным сеньорам вроде меня, чтобы потом экспроприировать наши замки, дуть кларет из наших погребов и невозбранно — а почему бы и нет?! — брюхатить наших матерей, наших жен, наших дочерей, наших служанок и наших овец.

— И наших кобыл, — добавил Сфен.

Какой-то прохожий даже подпрыгнул от изумления.

— И наших кобыл! — громогласно подхватил герцог.

И нагнулся к незнакомцу:

— Это я сам сказал «и наших кобыл». Я и никто иной, понял, мерзавец?

Герцог так угрожающе вращал глазами, что прохожий весьма учтиво и торопливо согласился:

— Отнюдь не спорю с вами, мессир.

Вслед за чем скрылся из виду, не очень-то убежденный.

— Давно пора нам покинуть этот город, — решил герцог. — Мы уже поглядели, как идет работа в соборе Парижской Богоматери, полюбовались часовней Сент-Шапель, этой жемчужиной готического искусства, засвидетельствовали должное почтение нашему святому королю. Это все, конечно, прекрасно, только, сдается мне, здешний народец сильно поплошал, так что после купанья мы завернем пообедать в какую-нибудь таверну пошикарнее, дабы утешиться вполне, а после сразу же прочь отсюда, домой!

Пока герцогу отчищали одежду, а сам он упревал в горячей воде, его сморил сон.

Прикрыв за собой дверцу, Сидролен первым делом поглядел, по-прежнему ли хулиганские надписи оскверняют загородку, отделяющую бульвар от косогора рядом с баржой. Надписей не было. Закончив осмотр, он решил перейти бульвар и взглянуть, как идут работы напротив: там готовились возводить жилой дом, пока же на этом месте зиял котлован.

Приняв все необходимые предосторожности, Сидролен, живой и невредимый, очутился по ту сторону шоссе. Он опасливо приблизился к забору, на коем было начертано: «Опасная зона! Берегись грузовиков!». В глубине стройки экскаватор сгребал в кучу обломки былых строений, чтобы наполнить ими один из тех самых грузовиков, чей выезд объявлялся столь опасным для окружающих. Повсюду сновали люди в белых касках. В углу что-то разгружалось. Для профессионального строителя картина стройки не должна была представлять загадки.

К Сидролену присоединился какой-то прохожий, и они на пару принялись любоваться, как загружают кузов. Когда грузовик был набит доверху, он выбрался по крутому склону из котлована. Сидролен благоразумно посторонился. Выехав на ровное место, грузовик рванул по бульвару; прохожий отпрыгнул назад под визг уаттомобильных тормозов.

— Видали? — воззвал к Сидролену побледневший прохожий. — Этот сукин сын чуть не задавил меня.

— Но ведь не задавил же, — ответил Сидролен, стараясь быть объективным.

— Как же! Он сделал все, что мог!

— Так вас же предупреждали. Видите, написано: «Опасная зона! Берегись грузовиков!». Когда я ходил в школу, я часто думал, зачем нас учат читать; теперь-то я понял: чтобы спасаться от грузовиков.

— Может быть. Представьте себе, я тоже выучился читать в школе, правда, на другом языке, не на вашем. Так что ж теперь, меня за это давить надо?!

Мимо ехал на мопеде какой-то господин; резко тормознув, он соскочил с седла и, таща свою машину за один рог, подошел к беседующим. Господин был одет в длинную черную сутану и того же цвета сомбреро с отогнутыми вверх полями.

— Ad majorem Dei gloriam![27] — возгласил он, простерев вперед руку.

— Этот господин не понимает по-французски, — сказал Сидролен.

— Sed tu?[28]

— А я понимаю, но неважно.

— Ладно, ладно.

Он снова уселся на мопед, проехался в нарушение дорожных правил по тротуару и чуть дальше вырулил на шоссе, влившись в поток уаттомобилей.

— Ишь, мироносец, несется что твой миноносец! — заметил прохожий.

Сидролен зевнул.

— Спать хотите? — осведомился прохожий.

— Нет, хочу есть. Обедать пора. Прошу прощения, но я желал бы продолжить свой дотрапезный променад, дабы завершить обычный маршрут.

— Я вас уже информировал о том, что я иностранец, — ответил прохожий несколько раздраженным тоном. — Вы еще не забыли тот грузовик?

— Так вы что, из этих, из кочевников? — вежливо поинтересовался Сидролен.

— Я? Отнюдь! Я живу в гостинице...

— А я вон на той барже...

— И даже в роскошной гостинице...

— Пришвартованной...

— С унитазом в ванной...

— У набережной...

— Где есть лифт...

— И я мог бы даже иметь телефон...

— И телефон прямо в номере...

— И синий номер с цифрами, как на настоящем доме...

— И автомат для международных звонков. Вы набираете номер...

— Номер двадцать первый...

— Первый этаж, где есть бар...

— И я мог бы удить прямо из окна...

— Прямо как в Америке...

— Да, я мог бы удить, если бы я удил, но я не люблю удить.

— И вы абсолютно правы, — согласился прохожий, внезапно вняв речам своего собеседника. — Рыбная ловля — такое же жестокое занятие, как бой быков.

— Мне и в голову не приходило такое сравнение, — скромно заметил Сидролен.

— А вы поразмыслите хотя бы минут пять. Ведь эти удильщики с их удочками — настоящие садисты и маньяки. Они совершенно незаслуженно пользуются репутацией добрых философов. Ну скажите откровенно, разве вы не считаете рыболовный крючок оружием еще более коварным, порочным и варварским, чем бандурилья?

— Бандурилья?

— Ну, знаете, такая штука, которую втыкают в шею быку.

— А вы уверены, что она называется именно так?

— В данный момент я называю ее именно так, значит, она именно так и называется, а поскольку вы в данный момент беседуете именно со мной, вам придется принять мои слова на веру[*].

— Признаюсь, что верю вам безраздельно.

— Вот видите! Ну ладно, покончим с этой темой и будем считать, что мы добились начатков взаимопонимания, которое во время ООНо сулило народам всеобщий мир. С вашего позволения, я продолжу свою прогулку. Рад был с вами познакомиться.

И прохожий удалился под трели мастера, свистевшего на обеденный перерыв. Сидролен совершил обратный переход шоссе с удвоенной осторожностью, ибо наступил тот вечерний час, когда уаттомобили едут утолять жажду. Выбравшись живым и невредимым на противоположный тротуар, он вновь констатировал, что загородка и дверца в ней девственно чисты от всякой мазни.

Укропная настойка с минералкой, литровка с красным и баночка с горчицей уже поджидают Сидролена к обеду. На сей раз ему подают паштет из анчоусов, деревенскую кровяную колбасу под картофельной шубой, рокфор и три ромовых бабы. Анчоусы серы и слякотны, как осенний день, кровяная колбаса малокровна, картофельная шуба вся в прорехах, рокфор скрипит под ножом, а ром в дряблых бабах может претендовать самое большее на звание воды.

Сидролен вздыхает и шепчет:

— Опять фиаско!

— Ну и что же подают в вашей люкс-таверне? — осведомился герцог д’Ож.

Хозяин ответил:

— На первое — боршч, это такой шлавянский швекольный шуп, на второе — рубцы «Украшение воина», и все это идет под вино с виноградников Сюрена.

— Господи Боже, и еды-то на один коренной зуб! — презрительно фыркнул герцог.

— А мессир когда-нибудь пробовал боршч? — возразил трактирщик, оскорбленный в своих трактирщицких чувствах до такой степени, что стал наглым.

— Черт меня побери! — воскликнул герцог, обращаясь к Пострадалю. — За какого сосунка он меня принимает? Да я знаю про боршч еще со времен королевы Анны[*]!

Потрясенный трактирщик тут же отвесил герцогу низкий поклон.

— Судя по твоей роже, — продолжал герцог, — ты и слыхом не слыхал, кто такая королева Анна.

— Я, право, мессир...

И в самом деле, похоже было, что трактирщику об этой даме ровно ничего не известно.

— Ах, Пострадаль! — посетовал герцог. — Смотри, как быстро народ забывает о своих добрых королях и прекрасных королевах! Каких-нибудь несчастных двести лет прошло, и вот этот презренный трактирщик уже знать не знает, кто такая Анна Владимировишня, что, впрочем, не мешает ему подавать своим постояльцам боршч. Ладно, Бог с ним совсем!