Бессердечный принц. Раскол (СИ) - Мелевич Яна

Эта мимолетная ласка была единственным проявлением чувств моей так называемой прабабки. Обычно следом летела фраза, которую я навечно спрятал в глубинах памяти и вспоминал только в самые редкие моменты: «Совсем непохож на папеньку, все больше от моего деда взял». А затем бросала взор на портрет Александра III.

Я стряхнул невесомую сеть воспоминаний, торопливо шагая в полумраке коридора. Мелькали таблички с пометками на дверях, попадались даже именные. Несколько раз я слышал, как Жаргал что-то спрашивал насчет актеров, чье имя значилось на двери. Елизар неохотно бурчал в ответ, что с глупыми мыслями в корпусе жандармов делать нечего.

Почти не прислушиваясь к болтовне подчиненных, я взглядом выискивал нужный проход. В голове крутились идеи, одна другой кровавей. В своих фантазиях я уже сжимал лебединую шейку танцовщицы в красном, смотрел в наполненные страхом глаза и тряс, тряс, тряс… разрезал тягучую атмосферу хрустом костей, наматывал на кулак рыжие кудри.

Она думала, я ее не узнаю? Или рассчитывала на другой эффект от своего выступления?

Маленькая лживая дрянь. Гадалка предсказала, как же. Часть меня все-таки мечтала ошибиться. Вдруг грациозная нимфа, ловко скользившая в танце с огненными веерами по сцене, совсем не Катя. Не юная дурочка, отравленная насквозь идеями краснозоринцев. Какая-то другая рыжая девка, безликая и незнакомая, которую и в застенки Петропавловской крепости отправить не жалко.

Сердце пропустило удар, затем второй. Что мне за дело до революционерки? Одной больше, одной меньше — все тише в стране.

— Ваше превосходительство? Командир?

Я остановился, слыша шум и смех за дверьми. Пальцы коснулись деревянной поверхности, затем скользнули по ледяному металлу ручки. Кто-то кричал, остальные бормотали, требовали тишины. Там, за сценой, бурлила жизнь, среди реквизита. Другой мир, где каждый имел право на самовыражение в стенах этого здания. Невольно прикрыв глаза, я на мгновение прислушался к звонкому смеху.

Ее смеху… Чистому и несдержанному, как бьющий ключом источник среди непроглядной тайги. В нем все дышало жизнью, солнечной энергией, которая разгоняла вечно свинцовые тучи над Петербургом. И бесконечный поток я собирался перерубить на корню.

— Выведите всех актеров, режиссера арестовать. После второго акта допросите каждого в отдельности, — холодно бросил я, чувствуя, как пламя гнева распространилось по телу.

Веселится она… Паршивка.

— Да, командир, — раздался неуверенный ответ за спиной.

Я толкнул двери и решительно вошел. На конторке из красного дерева от колебаний воздуха метнулись явочные листки со списками актеров предстоящих спектаклей. Проигнорировав их, я окинул взглядом притихших людей, метнулся от одного перекошенного лица к другому. Пока не нашел хрупкую. Фигурку в компании двух балерунов, которые за секунду до нашего появления вовсю развлекались и болтали.

Катя. Я не ошибся, а жаль.

— Вон, — процедил я, глядя прямо в глаза этой лживой твари, что прятала лицо под полумаской. Даже с такого расстояния было заметно, как она дернулась. — Вышли все с капитаном, немедленно. После спектакля вас допросят.

— Ваше превосходительство...

Голос показался слишком надломленным и тонким для мужского, но тот, кто произнес мое звание, ребенком не выглядел. Тонкокостный парень в наряде принца Щелкунчика неуверенно переминался в балетных туфлях, дергал аксельбанты на красном мундире и бросал взгляды на Катю. Он весь дрожал, пальцы тискали плотную ткань, а русые пряди слиплись от пота то ли от духоты, то ли ужаса.

— Вон, я сказал!

Несколько балерунов шмыгнули в неприметную дверцу. Один прикрыл обтянутое колготками достоинство, но темное пятно я все равно заметил. Как и панику, промелькнувшую среди танцоров.

Неужели они все думали, что можно устроить цирковое шоу с унижением царской семьи и при этом избежать наказания? Тьфу, пентюхи театральные.

Спустя несколько минут мы остались с Катей одни. Только шум работников, проверявших свет и сцену, слышался где-то вдалеке, а также утихающие голоса актеров, командные приказы капитана Сайманова. Долгую минуту я ощущал на себе изучающий взор, в котором явно бушевали десятки различных эмоций. И я отсюда чувствовал их, как и аромат экзотических фруктовую. Что-то сладкое, может, манго или папайя.

— Кричать совсем необязательно, — мелодичный голосок сейчас звучал на два тона ниже, чем в нашу прошлую встречу.

Повернувшись, я посмотрел на Катю, которая сжалась под моим пристальным взором. Боялась, я по глазам понял, хоть выражение лица частично скрывала полумаска. И правильно делала. У меня пальцы дрожали от желания схватить рыжую мерзавку, затем хорошенько встряхнуть. Чтобы из пустой головы вся дурь высыпалась на пол.

— Кричать, — я издал короткий смешок, и Катя опять вздрогнула. — У вас в балетной школе не только ноги, но и мозги напрочь отбивают? Или ты всегда была дурой, Катенька? — ее имя, словно выстрел, набатом пролетело между нами.

— Я...

— Ты звала на премьеру, я пришел. Сюрприз тоже оценил. Дальше что? Попросишь меня пристрелить цесаревича во имя твоих длинных ног? — едко поинтересовался, делая шаг вперед.

Она отступила, коснулась картонного дерева, скользнула пальцами по кружевной ткани, брошенной на старый сундук. Ленты послушно потянулись за ней. Уголочков, куда можно спрятаться, здесь было предостаточно. Нырни в любой шкаф — и ты как бы в домике. Только рыжую гадину бы это не спасло. Уж точно не от меня.

— Захотела меня перед императором подставить? — я в два шага преодолел расстояние и навис над дрожащей Катей. — Под трибунал подвести?! Отвечай!

Бирюзовые волны заполонила чернота зрачка. Нечто проскользнуло в них за три вздоха, что я сделал. Кончик языка мелькнул и пропал, а изогнутые ресницы вспорхнули перепуганными птицами.

— Я арестована?

— Нет.

Кажется, мой ответ вышел слишком поспешным.

Алые ленты на руках, точно змеи, спускались по юбке балетного платья и сворачивались у ног. Если не знать, что это, легко принять за кровь. Хорошая получилась аллегория. Танец и образ сказали больше, чем все уличные протесты за последний год.

Катя скривила губы. Пальцы закололо — так сильно мне захотелось стереть внезапную ухмылку с прекрасного личика.

— А я думала, что меня прямо со сцены увезут в тюрьму на черном-пречерном автомобиле. Как в шпионских фильмах, — дерзко заявила она и приблизилась на шаг. Вплотную. Вышитое солнце коснулось мундира и обожгло кожу сквозь слои ткани.

Зря, очень зря. Сейчас я был не настроен на шутки.

— Продолжай, — я сжал кулаки, — ещё несколько фраз, сразу наговоришь на расстрел.

— Лично отдашь приказ? — голос Кати осип.

Перетрусила. Внешняя защита треснула во мгновения ока. За хрупким щитом напускной наглости появился животный страх.

— Прибью, — отрезал я. — И слово «революция» сказать не успеешь.

Катя заморгала, быстро и отчаянно, затем громко сглотнула. Никакая маска не спрятала от меня десятки полутонов ее эмоций, что затерялись в изящных чертах. Образ у нее, конечно, настоящий, не наигранный. Вечная девица в беде, такие в любом мужчине будили инстинкты защитника. Потерянный лисенок, который отбился от мамы и теперь не знал, куда ему податься.

Она и лгать толком не умела, все читалось в движениях, словах. Один допрос — всех сообщников бы сдала. Уверен.

— Почему ты такой жестокий? — выдавила Катя, тихонько шмыгнув носом. — Что ужасного я сделала? Крикнула на весь мир о свободе? Бросила вызов без единой жертвы?

Я тяжело вздохнул и прикрыл глаза, ощущая, как угасают остатки бушующего пламени. Злость пропала так же резко, как появилась. Никак не получалось снова разжечь костер, чтобы сохранить остатки строго хотя бы в голосе. Уже в следующий миг интонация стала мягче, а пальцы невольно коснулись линии челюсть. Осторожно, ловя тактильными ощущениями прерывистые вздохи.

— Какой свободы, Катя? — спросил я. — Нет ее, нигде. Ни здесь, ни в других странах. Попробуй, крикни противоположную точку зрения, отличную от большинства. Сразу получишь десятки тысяч обвинений и камни в спину. Такова система. Даже хвалимая демократия насаждает законы, которые люди обязаны соблюдать. Полная свобода — иллюзия для дураков, верящих в мифические идеалы и собственную неприкосновенность.