Клетка - Анатолий Азольский

Догадываюсь, что многим из вас, тем особенно, кто превыше всего ставит в науке истину и эксперимент, не по душе это постановление, думаю, что все продолжают верить в хромосомную теорию наследственности… (Сидящих за столом обвести загадочным взором.) Вы собраны здесь для того, чтоб узнать подлинный смысл происшедшего. Уверен, что многие из истинных ученых - а я отношу к ним и вас - задаются сейчас вопросом: как мог наш Вождь и Учитель (интонацией подчеркнуть: с большой буквы!), гениальнейший ученый всех времен и народов, авторитетом своим подтвердить насквозь ложные аргументы академика Лысенко и всех прочих мракобесов, как допустил он разгром передовой науки? (Оцепенение за столом - этим следует насладиться.) Объясняю: товарищ Сталин, верный ученик и продолжатель дела Ленина, сделал это потому, что поставил перед собою задачу грандиозной, стратегической важности, решить которую надлежит вам, именно вам! Есть секретное постановление ЦК (пальцы должны коснуться папки), в котором разъясняется гениальный маневр товарища Сталина. Не мне вам доказывать, что у генетики - великое будущее, но в настоящем, то есть уже в скором времени, генетические мутации должны стать предметом тщательного изучения, ибо взрыв атомной бомбы в Хиросиме и Нагасаки выявил эффект, который нельзя даже назвать побочным, он - могущественнее ударного и теплового воздействия атомного взрыва. Вы уже поняли, что я имею в виду… Изменения генных структур и все трансмутационные процессы, поражающее действие их… (Сделать многозначительную паузу.) Как вы догадываетесь, в будущей войне победит тот, кто разработает наилучшие методы борьбы с радиационным заражением, и советской генетике отводится колоссальная роль. (Вспоминается почему-то надпись мелом на сортире: «Кало-ссальная комната».) Да, товарищ Сталин умом и сердцем на стороне генетиков, но поддержать их официально сейчас - значит, во-первых, раскрыть секрет будущих исследований и, во-вторых, инициировать скачок в развитии западной, империалистической науки. Подлые приемы зарубежных разведок вам известны, агенты их внедрились во многие учреждения, на каждого крупного советского ученого заведено позорное досье, и товарищ Сталин приказал: поручить все работы по генетике особо избранным молодым ученым, никому пока - пока! - не известным, настоящая же их известность наступит позднее…»

Такая речь обдумалась и мысленно произнеслась, скупые жесты отрепетировались, три поломанных телефонных аппарата оснастили стол прямой связью с вышестоящими органами, теперь надо было найти исполнителей, «слушателей». Еще в звенигородской норе, копаясь в бумагах Клима, Иван нашел вырванные из журнала странички, статью В. Н. Гальцева с традиционным названием «О некоторых вопросах онтогенеза». Рукою Клима на полях - расшифровка инициалов (Владимир Николаевич) и телефон (К4-15-18), который мог быть только домашним, в центре Москвы - ни одного учреждения биологического профиля. Звонил Иван из автомата, разговор с женщиной, поднявшей трубку, показал: связаться с Гальцевым Клим не мог, тот эти месяцы провел на Амуре, командированный туда на сельхозстанцию, ныне же он в отпуске, дома бывает в полдень и по вечерам. Видимо, Клим, заинтересованный статьей, звонил в редакцию журнала, расспрашивал об авторе, что повторил Иван, узнал кое-какие детали, еще раз прочитал статью; Гальцев, несомненно, знал много больше того, о чем писал. Еще один ценный факт, приятный и внушающий малообоснованное доверие: биолог Володя Гальцев перед войною окончил университет в Ленинграде, потом блокада, ранение, демобилизация, женитьба на москвичке и переезд в столицу, сперва ассистент кафедры в Тимирязевке, ушел оттуда после какого-то скандала и устроился в Институт экспериментальной биологии. И совсем уж кстати: развелся, живет у дальней родственницы, дома часто не ночует. Неделю изучал его Иван, порою ходил следом за ним, удалось найти давнюю публикацию в «Биологическом журнале». Два набега было совершено на райком партии, завязаны знакомства с почтенными матронами, обслугою этого придатка Лубянки; впрочем, Иван не удивился бы, увидев здесь Мамашу. И все же Гальцева сюда Иван поостерегся приглашать, тот слишком умен и опытен, вынес войну и выдержал блокаду, отказался эвакуироваться в Омск и, конечно же, на чекистов насмотрелся. Дурной, наглой фальшью несло от райкома, и вспоминался почему-то Садофьев, его уговоры, его жесты, словечки; Иван сплюнул, когда догадался, чем ему противен Садофьев и вся райкомовская рать. Противоестественность была в ухватках полковника, он, мужчина, будто предлагал Ивану, мужчине, любить его по-женски, с поцелуями, с прижиманием к нему, с ласками, и как только это сравнение сыскалось, Иван окончательно пришел к выводу: протаскивать Гальцева через этот балаган нельзя ни в коем случае! Сразу почует обман и откажется. Его надо вводить в игру позже, минуя стадию вербовки, его надо просто взять за руку и привести на Раушскую, где предъявить нечто убедительное, внушающее безусловное доверие.

В круговерти московских поисков нашлись еще два биолога, в чем-то похожих на Гальцева, требующих особого подхода. С мелюзгой же можно не церемониться, и в середине июля официальной повесткой в райком был вызван ассистент кафедры МГУ Николай Гаврилович Бестужев: двадцать восемь лет, трудолюбие муравья, тщеславие и пытливость. Иван встретил его в коридоре, был деловит и дружелюбен; обработка этого Бестужева предполагала смену декораций, привоз его на Раушскую, копание в сейфе, где что-то к биологу относящееся имелось, телефонный разговор с незримым собеседником, предназначенный ушам пытливого ассистента, крупная сумма денег, выданная без расписки. Но тот сломался сразу и там же, в коридоре, дал устное обязательство выполнять все наказы органов. Впечатление от встречи осталось такое: будто на весеннюю улицу смотришь через засиженное мухами стекло, и хотелось плеснуть водой, промыть, прочистить, протереть - гадкое, отвратительное чувство… Всю неделю не покидало оно Ивана, потом пошли светлые, чистые ощущения, он просматривал газеты за лето, листал журналы и напоролся на знакомую по довоенным речам Никитина фамилию: Шполянский! Бывший начальник отдела в Институте растениеводства, ныне профессор ЛГУ, близилось его шестидесятилетие, и биолог этот был известен многим, Гальцев его почитал. Если уломать Никитина, если уговорить Шполянского, то явление его в квартире на Раушской произведет нужный эффект, профессор, сам того не подозревая, сыграет роль свадебного генерала, освятит своим присутствием будущую лабораторию, столь же подпольную, сколь и легальную. Никаких напутственных заклинаний, упаси боже, профессор войдет в «кабинет», пожмет руку Ивану, благословляющим взором обведет сидящих за столом гениев - этого вполне достаточно. Никитин может заартачиться, но не сработает ли сияние вокруг личности умершего Суркова? Не сталкивались ли они - Сурков и Шполянский? Иван разворошил бумаги геолога и вновь связал их: нет, не пересекались жизненные пути достославных ученых. А время шло, месяц кончался, топор, занесенный над генетикой, мог опуститься, и тогда Гальцев, порывистый и смелый, ни на какие контакты не пойдет. Иван выехал к Никитину, вез в портфеле папку с материалами на Шполянского. Спалось плохо, было жарко, вагон скрипел, всю ночь мерещилась конопатая физиономия Бестужева, вспоминались его глаза, почему-то запылавшие радостью в какой-то момент разговора. Ленинград встретил солнцем и недавним дождем, в пивную ехать рано, открывалась она в одиннадцать, поезд к тому же обогнул город с востока и замер у перрона Финляндского вокзала, родной проспект рядом, хотелось увидеть студентку. Он позавтракал в буфете и медленно двинулся к Военно-медицинской академии, купил цветы, надеясь подняться к дверям своей квартиры и положить их там, прошелся под окнами, постоял у коляски с газировкой, украдкой бросая взгляд на часы: мать студентки в это время шла обычно в булочную. Выпил стакан с вишневым сиропом, поглазел на афиши и хотел было совершить еще один променад близ дома, но то, что услышал он вдруг, погнало его прочь.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});