Сокровища Аба-Туры - Юрий Могутин

— Н-ну, будет молотить-то!

Это он кричал на спотыкавшегося своего жеребца. Смысл Остаповых баек лишь отдаленно касался его. Потом он вернулся «с небес» на землю и вдруг подумал, глядя на Остапа: «Ну и отчаюга этот сечевик! Воистину казацкая лихая голова! Седатый весь. Ляхами порубан, палачом клеймен, из петли вынут, да не смирился, не пропал и вкуса к шутке не утратил. Прибег вот сюда, в сибирскую глухмень, с байками на драки ходит, шутя голод и великую нужду терпит, с шуткой обживает студеный сей край, и сам черт ему не брат. Не такими ли изгоями, как Остап, обихаживаются кузнецкие дикие землицы?»

Осенний воздух был настоен на хвое сосен. Ехали неторопко по-над берегом Тоома-реки. А река здесь особенная. У правого берега она синеструйная, будто бездонное небо упало в ее глубину, у левого — мутная, зеленовато-рыжая. Две горные реки в одном русловище сшиблись грудью, взбурунились и помчались, обгоняя друг друга, корчуя деревья и волоча камни, — синяя Кондома и зеленоватый Тоом. Все больше теснит Тоом Кондому, пока не поглотит совсем, и тогда, успокоенный и сытый, плавно катит воды дальше, к Оби. И реку с того места зовут одним именем Тоом, а по-русски коротко — Томь.

— Сильный слабого теснит, — раздумчиво проговорил Пятко, наблюдая борьбу двух течений. — Вот тако ж и промеж людьми…

Дальше река пошла спокойней. На приглубых рыбных местах стали попадаться длинные и узкие долбленые лодки татар.

С лодок доносилась песня. Мелодия ее, горловая, причудливая, будила смутное чувство вековой тоски маленького, обездоленного племени. Это была очень старая песня. В ней певец благодарил Хозяйку Реки за улов, которого хватит аилу до начала зимних охот.

Дека хлестнул коня, и отряд на рысях влетел в таежный распадок. В середине его обозначилось стойбище белых калмыков. Здесь Федор мыслил обменять железо на пушнину.

Завидев казаков, калмыки выскакивали из юрт и, прыгая на коней, мчались без оглядки. Когда казаки подъехали ближе, возле юрт остались лишь перепуганные черноглазые ребятишки и собаки, свернувшиеся серыми узлами. При приближении казаков собаки встали, встряхиваясь и зевая, обнажая белые клыки. Их недовольный и ленивый брех всколыхнул тишину стойбища.

— На-кось, пострел! — протянул Федор чумазому мальчишке нитку разноцветного бисера. Глаза калмычонка засветились любопытством, рука невольно потянулась к бисеру. Заполучив подарок, мальчуган шмыгнул в юрту. Тотчас оттуда выползло еще несколько ребятишек, таких же черноглазых и грязных. И все они получили подарки — кто бусину, кто медную пуговицу, кто глиняную свистульку. Когда калмычата освоились, Пятко сказал старшему из них по-калмыцки:

— Скачи, батыр, взрослых зови. Будем и им подарки давать.

Калмычонок отвязал коня, стоявшего без седла подле юрты, и, вскочив на него с завидной ловкостью, поскакал в ту сторону, куда скрылись старшие.

Расчеты казаков оказались верны. Вскоре с десяток всадников уже рысили к стойбищу. Сверх всякого ожидания в стойбище нашлись не только сыры да мясо. Калмыки с радостью выложили мерлушки, смушки, поярки, множество линяков и даже пару отличных соболей, из тех, которые они раньше выменяли на сыры и мясо у татар рода Карга.

Особое ликованье у них вызвали конские путы, наконечники для копий и медный казан. Расщедрившись, за казан дали обычную цену — наполнили его доверху соболями. Сей добыток казаки поделили промеж себя поровну — так Дека велел. Обменяв железо, казаки почувствовали облегченье и на душе, и в подсумках.

* * *

Путь лежал к предгорьям Алатау.

До ближайшего аила — сеока Карга — было полтора днища езды. Переночевав в охотничьей заимке, казаки на зорьке тронулись дальше. Встретили горную речушку — один из многочисленных притоков Мрассу, переправились через пенистые ее рукава.

Показался аил сеока Карга. Паштык принял казаков с видимым радушием.

— Экой ты, урод, любезный! — удивился Дека, разглядывая паштыка.

— Люди белого царя ехали так далеко только для того, чтобы сказать мне это? — увел глаза за пазуху татарин. — А я думал, албан собираете.

Татарин повернулся, делая вид, что уходит.

— Эй-эй, погоди. Пошутковал он, — забеспокоился Пятко. — Ясатчикн мы. Недосуг шутки-то шутить. Давай, Шелтерек, разочтемся за год нонешний. А коли соболишки есть, так отдал бы и за нонешний, 129-й… Да и брашном поделись — исхарчились мы.

Паштык с готовностью пополнил скудные запасы казаков квашеной рыбой и ячменными лепешками. В переметную суму легли первые ясачные соболи. Однако что-то в поведении паштыка казакам показалось странных. Слишком уж настороженно он себя держал, слишком угодливы были его улыбки.

Федор неприметным изучающим взглядом скользнул по лицу паштыка.

«О, эта старая лиса, Шелтерек! Что-то он припас на этот раз? Зверь хоть шерстью и линяет, только норов не меняет…»

Дека перевел глаза с паштыка на старое дерево близ юрты. Кора его была в наплывах, со следами застрявшего в его древесине железа.

«Сколько ж стрельцовых наконечников сидит в его стволе!» — подумал Федор.

Сеок Карга изловчался здесь в искусстве стрельбы из луков. И искусная стрельба нужна аильчанам не только для охоты… Об этом Федор догадывался давно, еще в прошлые свои наезды сюда.

Среди верховских татар паштык Шелтерек пользовался недоброй славой. Один из богатейших татар верховий Тоома, Шелтерек был жаден без меры и неистощим в изобретении способов околпачивания единоверцев. Не было в долине кузнеца или охотника, который не задолжал бы ему пушниной или железом на несколько лет вперед. Ходили слухи, что Шелтерек знается с духами Черной горы. В подтверждение рассказывали о гибели неугодных паштыку аильчан в пасти Чертова ущелья.

Богач Шелтерек стоял перед Декой в рваных шабурах, одетых один на другой и стянутых холщовой опояской. К опояске подвешен был нож. Сквозь дыры холщовых же штанов — чембаров просвечивало грязное тело. На ногах паштыка красовались кожаные обутки с холщовыми голенищами, лыком стянутыми под коленом. Из обуток клочьями торчал озагат. Живописный наряд паштыка довершала подбитая тряпьем холстинная шапка. Скрюченные, словно коричневые коренья, пальцы с грязными ногтями теребили опояску. Он скалил желтые зубы в кривой улыбке — все морщины на лице его улыбались, бороденка топорщилась, как мох на кочке. Странное это было лицо: морщинистое, как мухомор, прихваченный морозом, неподвижное, будто маска. И на нем была написана великая преданность казакам.

Едва отряд покинул селение, Шелтерек согнал улыбку с лица. Паштык потряс головой, как собака, вылезшая из воды, взгляд его сделался злобным.

— Эй, кем! — крикнул он чалчи. Через несколько мгновений два всадника бешено мчались к Чертову ущелью.

Призраки Чертова ущелья

Мир громоздит такие горы зол!Их вечным гнет над сердцем так тяжел!Но если б ты разрыл их! Сколько чудных.Сияющих алмазов ты нашел!Добро и зло враждуют: мир в огне.А что же небо? Небо — в стороне.Проклятия и яростные гимныНе долетают к синем вышине.

Омар Хайям

Ущелье рокотало и ухало, по временам взрываясь сатанинским хохотом или рычанием барса, медленное их нарастание казалось казакам страшней нахмуренной предбранной тишины. Веселая, злая, безумная в чудовищной своей мощи, игра неведомых сил природы леденила мозг и сковывала волю человека.

Татары обходили ущелье стороной. Говорили, что по ночам духи вылетают из Чертова ущелья и горе тому, кого выбирают они своей жертвой. Шелтерек ревниво поддерживал страхи аильчан перед Чертовой дырой. Иногда близ ущелья находили путника с пробитым черепом или переломленным хребтом. Все больший туман неизвестности сгущался вокруг мрачного сего места, и лишь один Шелтерек знал истинную причину гибели путников. Паштык знал и то, что сатанинский хохот и рычанье барса издавала отвесно падающая в ущелье, невидимая снаружи вода.

Не успело солнце коснуться кромки зубчатых гор, как люди Шелтерека были уже около ущелья. Его сырая утроба рычала и булькала.

От нависшей скалы отделилась фигура в темной телеутской одежде. Человек наклонился и приставил к уху рупором ладонь. Шум, доносившийся из Чертова ущелья, мешал услышать слова приехавших.

— Едут! Бородатые тулаи едут! — закричали чалчи Шелтерека.

Человек на скале взмахнул рукой, и гонцы поскакали обратно.

Человек порылся в складках халата, достал трут с кресалом и поджег костер из стланика и мха. Над скалой поднялся столб дыма. Вскоре уже над четырьмя другими скалами маячили дымы. Из распадка к узкой горловине Чертова ущелья бешеным наметом скакали тау-телеуты.