Мой лучший друг товарищ Сталин - Эдвард Радзинский

До сих пор вижу, как на экране все собравшиеся в мавзолее добро смеются над словами старого узбека…

Из крышки гроба выбивают огромные гвозди. Снимают ее. Герасимов подходит к открытому гробу… Торжественно достает череп Тимура и долго держит его перед камерой. Череп бога войны глядит с экрана, зияя пустыми глазницами…

Экран погас. Но Коба… Коба был бледен! Он тихо сказал Берии:

— Кто позволил им с этим шутить! Какие примитивные идиоты! За всем следить надо самому!

Продолжая усыплять Кобу, Гитлер сделал очередной ход. В Москву приехал немецкий балет и солисты Берлинской оперы.

Посол Шуленбург пригласил Молотова в посольство на торжественный прием по случаю этого события. Коба отправил на прием и меня.

Мероприятие прошло великолепно, среди гостей были наши солистки балета. По моему заданию одна из них попросилась в туалет. Он помещался внизу — в подвале, недалеко от гардеробной сотрудников посольства.

Проходя, она увидела в гардеробной комнате горы чемоданов — сотрудники посольства готовились к отъезду.

Все это я рассказал Кобе. Коба промолчал, но стал темнее тучи.

21 июня в девять вечера Молотов вызвал посла Шуленбурга, и состоялась странная беседа. Молотов прочел ему заявление нашего правительства: «Имеется ряд признаков, что немецкое правительство недовольно советским правительством. Даже ходят слухи, что нависает угроза войны. Советское правительство не в состоянии понять причины недовольства германской стороны и было бы признательно, если бы вы их изложили».

Шуленбург ответил, что не располагает никакой информацией о недовольстве своего правительства. Более того, ему передали слухи о желании Фюрера устроить встречу наших вождей («фюреров» по-немецки).

Молотов тем не менее попросил Шуленбурга срочно передать в Берлин запрос нашего правительства.

В ночь с пятницы на субботу я получил шифровку: «В Берлине стоит отличная погода. Воскресенье обещает быть очень жарким, и многие берлинцы приготовились отправиться за город — в парк Потсдамского дворца». На языке шифра это означало: «Война начнется завтра, в воскресенье».

Я немедленно позвонил на Ближнюю, попросил о встрече. Коба понял, сказал:

— Опять… твои провокаторы. Приезжай.

Когда я вошел, он с порога, без приветствия, поинтересовался:

— Ну, чем еще твой Гитлер решил нас напугать?

Он плохо выглядел, глаза воспаленные, красные, лицо землистое — видно, не спал.

Я рискнул ответить:

— А если все-таки не пугает? Но знает: мы уверены, что он пугает. Ведь ему нужна та самая внезапность, так удававшийся ему прежде блицкриг.

— Замолчи, мудак!..

Мы молча пили чай. Я видел: Коба мучительно думал… и ненавидел меня.

В это время пришел Вася, в летной форме.

— Садись, выпей со стариками чаю.

Вася сел. Коба смотрел на сына нежными влюбленными глазами старого грузина.

Сказал мне:

— Видал, Васька-летчик! Важный человек! Как мчатся годы! Еще недавно под стол пешком ходил. Уже успел, дурак, жениться. Детей успел наделать… сам будучи…

Вася молча улыбался.

— Жена — хорошая женщина. Знаешь, как он за ней ухаживал? Ну, давай, не стесняйся.

— Летал над самым домом на бреющем полете. Сказал, что крышу снесу, если не выйдет, — засмеялся Вася.

— Чкалов под мостом летал, в конце концов погиб. Теперь этот над домом… Но жениться в девятнадцать! Балда! Я сказал ему: «Женился — черт с тобой! Если хорошая девушка, мы все будем любить ее. Только мне ее жаль, вышла за такого идиота».

Вася по-прежнему весело улыбался — пусть ворчит отец, ведь любит…

— Но летчик, говорят, хороший. В Люберцы его отправили на стажировку. — (В Люберцах стоял наш «дворцовый гарнизон» — привилегированный летный полк, участвовавший в воздушных парадах. В полку были собраны истинные асы.) — Цуканов… — (знаменитый летчик), — учит его. Написал мне: «Васька — способный летчик, но из-за пьянства у него будут неприятности…» Кстати… ну-ка дыхни!

— Ну, отец! — взмолился Вася и осторожно дыхнул.

— Представляешь, уже! Днем! Слушай внимательно: будешь продолжать — убью! Ты понял? Пьяный — всегда мудак. Повтори!

Вася повторил.

— Теперь главное. Тебе что, молодой жены мало? Ты почему увел жену у режиссера… — (Коба назвал знаменитое имя).

— Сама захотела.

— Где ты ее спрятал?

— На даче. Не я, она сама спряталась от мужа.

— Значит, так. Твои действия: вернешь мужу жену, сам и пойдешь на гауптвахту за пьянство и блядство. Ступай, сукин ты сын! — приказал Коба все с тем же счастливым лицом.

Васька ушел, очень довольный собой.

— Говорят, герой в глазах своей части… Пьет, баб ебет. Отлично летает. Как нам с тобой понять его? Особенно мне… — И повторил любимое: — Я ведь сын сапожника, а он — сын товарища Сталина. — Помолчал, потом вдруг спросил: — Неужели… нападет?!

Я не успел ответить. В этот момент опять позвонили. Коба выслушал и сказал:

— Пошлите вашего фельдфебеля… — бросил трубку. — Совсем ополоумели! Какой-то немецкий фельдфебель-перебежчик заявил, что война начнется завтра на рассвете. И все верят! — Какая ярость, ненависть… и боль была в его глазах! — Поедешь со мной.

Мы поехали в Кремль.

В приемной его ждали нарком Тимошенко, начальник штаба Жуков и заместитель Ватутин.

Они вошли в кабинет, а я остался в приемной. Через час они вышли, он вызвал меня. Был мрачнее тучи:

— Верят, что Гитлер нападет, мудаки… «Гитлер скопил у нашей границы огромные силы…» Им говоришь: Гитлер нас предупредил и объяснил задумку — чтобы на голову его солдат не падали английские бомбы, он формирует новые дивизии у нашей границы. И распространяет слух, будто делает это, чтобы напасть на нас. Поэтому империалист Черчилль, поверивший в эту дезу, шлет нам свои предупреждения… Он обещал нам, что уже в мае Гитлер нападет на нас. Число тогда даже назвал. Именно в тот день в мае Гитлер напал на Крит и прогнал оттуда англичан… Нет, нет, нет! Наши — мудаки, а Гитлер не мудак. Вся его карьера это доказывает. Он верит в блицкриг! Но не с нами! С нами — это хуйня… Самоубийство для него. Ну, дойдет он со своим «кригом» до Урала. А за Уралом территория — десять Европ… И наступит зима! И выступят наши верные солдаты — бездорожье, морозы — смерть для его блицкрига! Причем все это время ему придется сражаться на два фронта… — Он заходил по кабинету из угла в угол, повторяя, заклиная: — Нет, не может! Не может!

В кабинет вошли Молотов и Берия.