Над Арктикой и Антарктикой - Илья Мазурук

— А для нас — мораль! — сделал выводы Миньков. — При дальнейших полетах эти ошибки радиовысотомеров необходимо учитывать, пригодится в плохую погоду. Вовремя Стекольщиков обратил внимание на это! Мелочь вроде бы, а может стать причиной катастрофы Так что и я хочу поделиться своими наблюдениями. Тоже мелочь, но все–таки… Летал я, как вы знаете, на самолете первой экспедиции, который ещё в прошлом году привезли. Так вот, чувствую — не то что–то. И бежит на взлёте долго, и какой–то тяжелый в управлении. Думал вначале, что мне все это кажется, но потом секрет раскрылся. В Мирном, как вы знаете, было несколько дней теплой погоды. И вот тогда–то из самолета неожиданно… потекла вода. Оказывается, пока он зимовал, в крылья набилось предостаточно снега, и теперь она потекла изо всех щелей. Значит, не зря мне казалось. Весь этот снег, скопившийся за долгую антарктическую зиму, я возил в крыльях как контрабандный груз!

— После предстоящей зимы придется делать «парную баню» всем самолетам, — заключил главный инженер летного отряда Федор Васильевич Пименов.

Тут же в беседу вступили вспомогательные технические силы летного отряда.

— Между прочим, Арсентьич, забыл тебе сказать:

Федор Васильевич пристыдил меня, а это и тебя касается, — обратился ко мне бортмеханик Сергей Фрутецкий.

— За что же он тебя пристыдил?

— За то, что ты заставил меня регулировать тросы управления.

— Разве я ошибся? В чем я не прав, Федор Васильевич?

— Ты прав, Саша, в том, что вы с Фрутецким констатировали факт ослабления тросов на высоте. А не прав потому, что не проанализировали причину этого явления.

— Анализировать и в голову не приходило — все ясно, казалось. Я дал попробовать рули Фрутецкому, они болтались. Почему, спрашивается? Мы пришли к одному выводу: самолет только что собрали после выгрузки с корабля и, вероятно, неправильно отрегулировали натяжение тросов. Поэтому я и попросил Сергея по прилете в Мирный проверить регулировку.

— Только ты не обратил внимания, что в Мирном при заходе на посадку рули уже не болтались.

— Да-а, пожалуй. Сейчас вспоминаю — пожалуй, вы правы

— Так вот, товарищи летчики, ларчик открывается просто, — поясняет Пименов. — Дело в том, что в Антарктиде резкий перепад температуры воздуха по высотам. Вот сейчас в Мирном минус десять Л на Комсомольской?

— Минус пятьдесят по Цельсию, — проинформировал Дмитриев.

— Вот видите, а по законам метеорологии такая Низкая температура наблюдается только на высотах более десяти километров. В Антарктиде за счет влияния огромного ледника мы имеем такую температуру на высоте три с половиной километра. Сейчас, если вы полетите на Комсомольскую, перепад температур составит сорок градусов, а может быть и ещё больше. Дюраль фюзеляжа и сталь тросов имеют разный коэффициент температурного расширения, это вам не надо. Объяснять. При полете с Комсомольской фюзеляж «укоротится» и тросы окажутся слишком длинными. Летая в Арктике на Ли–2 на высотах полтора — два километра, вы не могли наблюдать этого явления. Ведь по законам метеорологии температура понижается всего. На шесть с половиной градусов на каждую тысячу метров высоты. В тех условиях эффект «удлинения тросов» был незаметен.

Федор Васильевич объяснил очередную «загадку» вполне понятно; все даже примолкли пристыженно — ведь так просто. Затянувшееся молчание прервал Миньков, обратившись к нашему вертолётчику Колошенко:

— Скажи слово, Василий Петрович! У тебя–то все как в Арктике?

— Да нет, — смутился Василий — Я помалкиваю, потому что, боюсь, смеяться будете.

— Давай смелей, где нужно, там и посмеемся, — заверил Миньков.

И Колошенко начал свой рассказ:

— Работал с геологами в районе Оазиса. Все как всегда, все нормально. Летели над ровным ледяным плато километрах в пятидесяти от Оазиса. И вдруг какие–то резкие вздрагивания, словно бы зуд в ручке управления. На правом сиденье у меня бортмеханик Лещенко. Смотрю на него — сидит спокойно, хотя и побледнел почему–то. В это время машину стало как–то странно подбрасывать. Глянул я на прибор скорости и обомлел: двести тридцать километров в час. А у нашего Ми–4 ограничение по скорости — сто восемьдесят. Смотрю вперёд и ничего вообще понять не могу, куда мы летим? Открываю осторожно свою дверь и не верю глазам… С большой скоростью летим задним ходом! Вот тут–то я начал соображать, что у меня, наверное, не все дома. Смотрю на Лещенко — сидит бледный, но не проявляет никакого беспокойства. Ну, думаю, галлюцинации у меня. Что делать? Решил все же верить прибору, тяну осторожно ручку управления на себя, чтобы уменьшить скорость. А куда её, спрашивается, уменьшать, если и так летим назад? Ладно, стрелка пошла влево, теперь законные сто восемьдесят показывает. А летим, если верить главам, по–прежнему назад. Бред какой–то, действительно галлюцинации. Я продолжаю тянуть ручку, скорость уменьшается: сто пятьдесят, сто, сорок. Смотрю в дверь — движение назад. Прекратилось. Ничего не понимаю! Завис на месте! Смотрю на Лещенко — бледный и спокойный. Давай, говорю, сядем. Он только кивнул молча в знак согласия. Сели. Выключили двигатель. Молчим Лопасти винта прекратили вращаться. Выходим. К моему удивлению, вокруг тишина, полный штиль Ничего не понимаю! Отошли в сторонку, чтобы геологи не слышали нашей беседы — они тоже из вертолёта вылезают. «Чего сели?» — спрашивает кто–то «Так, отдохнем малость Перекурим», — отвечаю «Вам виднее. Перекур так перекур»

Спросил я у Лещенко, что он заметил, что почувствовал во время полета. Он свои ощущения коротко выразил — думал, сейчас разобьемся или вертолёт на составные части развалится.

Осмотрели мы нашу «стрекозу» — все в порядке. Набрались храбрости и перелетели в Оазис.

А за обедом ученые у нас выпытали все подробности, даже свое объяснение дали — горизонтальный смерч. Я такого никогда не слыхал, но может и бывает. Ведь Оазис — это скальный выход среди льдов. От солнца они нагреваются, температура в районе Оазиса положительная, а в горах на юге — минусовая. Вот за счет резкого перепада температуры и возник, но словам метеорологов, некий горизонтальный смерч. Кратковременный, на несколько минут, но скорость его, если учесть, что нас задом волокло, достигала шестидесяти метров в секунду…

— Да-а… Успевай разгадывать, что ни день, то новость! — Миньков судя по всему хотел перехватить нить разговора, но Колощенко, оказывается, ещё не кончил.

— А другой непонятный случай был у нас на Ли–2, когда я летал вторым у Мищи Стекольщикова…

— Ну, об этом, Вася, я и сам расскажу, — перебил его Михаил. — Случай в общем–то аналогичный, попали в непонятную зону турбулентности. А было так, Заканчивали фотосъемку берега ледника Шеклтона, летели на высоте тысяча метров. Я уже посматривал на штурмана, ожидая его команды закончить маршрут, но он на моих глазах вдруг неожиданно отделился от пола кабины, подняв как–то странно руки вверх. В тот же момент и я почувствовал, что отделяюсь от сиденья. Удержали только привязные ремни. Инстинктивно схватился за штурвал и непроизвольно потянул на себя, пересиливая автопилот. Скорость сразу уменьшилась, а я через мгновение уже плотно сидел на сиденье. Но стрелка высотомера быстро вращалась — самолет не снижался, а падал плашмя. Всего через несколько секунд высотомер уже показывал триста метров. Выключив автопилот, мы с Колошенко вдвоём стремились удержать самолет в горизонтальном положении. Мысль была одна: через сколько секунд мы шлепнемся об этот ледник Шеклтона. Но на высоте около ста метров самолет словно уперся в упругую подушку. Перегрузка была такая, что я достал подбородком штурвал. Казалось, даже концы крыльев загнулись к верху. Тут, «на подушке», мы с Колошенко отдышались малость и потихонечку, не набирая высоты, добрались до Мирного…

— Пришлось произвести тщательный осмотр самолета, — вставил Федор Васильевич. — Подтянули стыковки агрегатов планера, кое–где пришлось подварить… Но в общем самолет оказался прочным, побывав в такой передряге.

— Повезло Колошенко, — засмеялся Борис Миньков, — любые смерчи на выбор: и горизонтальный, и вертикальный. Целый склад загадок и открытий.

Хватит и летчикам, и ученым разгадывать! Антарктида!

…Остается добавить, пожалуй, что многое из рассказанного в бойлерной стало впоследствии параграфами наставлений и руководств гражданской авиации…

ИСПЫТАНО ДЛЯ ПОЛЯРНОЙ АВИАЦИИ

В Мирном, в нашей уютной бойлерной, мы не раз мечтали о самолете будущего. Нет, не подумайте — не о космических кораблях, не о сверхзвуковых лайнерах. Мы мечтали о надежном самолете для полярной авиации.

— Во–первых, у него должно быть сменное лыжное шасси, — начинал загибать пальцы Петр Павлович Москаленко — Во–вторых, необходимы стартовые ускорители. Ведь как мы на куполе мучаемся — не хватает мощности для взлёта, и все тут…