Опричнина - Александр Зимин

Итак, каких-либо специальных гонений на Колычевых в годы опричнины не было[1109]. Некоторые из их обширной семьи входили в гвардию телохранителей Ивана IV (после марта 1573 г. таковых было по меньшей мере девять человек[1110]). Значительное число Колычевых несло обычную службу с новгородских и московских поместий. Неизвестно, пострадал ли кто-либо из старшей ветви Хлызневых, т. е. из детей и внуков Никиты Борисовича. Из остальных же ветвей колычевского рода гибли, как правило, отдельные представители в связи с совершенно различными обстоятельствами. Дело митрополита Филиппа было только одним из них.

* * *

Будущий русский митрополит Филипп, до пострижения Федор Степанович Колычев, родился 11 февраля 1507 г.[1111]

Основной источник для изучения жизни и деятельности Филиппа — Федора Колычева — его житие, к сожалению, все еще остается неизданным[1112], хотя представляет собой очень интересный исторический документ. Автор этого памятника жил в конце XVI в. Он происходил из среды соловецких монахов, был очевидцем перенесения «мощей» митрополита Филиппа в Соловецкий монастырь (1591)[1113]. Да и писал житие он, вероятно, в 90-х годах XVI в.[1114] В основу изложения им были положены рассказы современников, по-видимому, главным образом соловецких монахов. Клерикальная тенденциозность повествования чувствуется в каждой строке жития, но впечатления людей, перед глазами которых произошло драматическое столкновение царя и митрополита, переданы обстоятельно и живо[1115].

Второй источник, к которому мы будем обращаться в дальнейшем не раз, — Соловецкий летописец — по составу еще более сложен. До нас он дошел в двух редакциях, но обе они относятся к XVIII в., т. е. к очень позднему времени[1116]. Не все сведения летописца могут быть признаны достоверными, многие из них позднейшего происхождения и заимствованы, вероятно, из актового материала (упоминания о льготах, выданных Иваном IV), из данных Соловецкой казны (сведения о вкладах) и т. п. Но точность отдельных датировок и известий, поддающихся проверке по другим источникам, заставляет нас внимательно подойти к тексту этого летописного памятника[1117].

Отец Федора Колычева Степан Иванович около 1495 г. владел поместьем в Деревской пятине[1118]. Судя по его прозвищу — Стенстур, встречающемуся в родословных книгах, Степан Иванович принимал участие в русско-шведских сношениях, которые в XVI в. велись новгородскими наместниками. Экзотические прозвища были распространены на Руси в придворных сферах конца XV в. Так, например, великокняжий дьяк Михаил Григорьев Мунехин, побывавший в Египте, именовался «Мисюрем»[1119]. В конце XV — начале XVI в. в Швеции было два Стен Стура: старший правил Швецией в 1470–1497 и 1501–1503 гг., а Стен Стур младший был регентом в 1512–1520 гг. Поскольку первый из них был активным врагом России, то свое прозвище Степан Колычев получил скорее всего потому, что имел какое-то отношение ко второму регенту[1120]. Возможно, что это было связано с заключением в мае 1513 г. в Новгороде договора со Швецией[1121]. Более сомнительно известие о том, что С.И. Колычева приставили дядькой к слабоумному брату Ивана IV Юрию Васильевичу[1122]. Во всяком случае умер Колычев-отец ранее 1561 г., когда сын по «его душе» сделал вклад в Соловецкий монастырь[1123].

В общем перед нами один из тех служилых людей, которые составляли опору московской политики в первой половине XVI в. Именно поэтому к нему, очевидно, и благоволил Василий III[1124].

Федор Колычев получил образование, вполне достаточное для молодого представителя видной служилой фамилии: он «вразумляется» и «книжному учению» и «воинской храбрости»[1125]. Некоторое время он находился с другими дворянскими юношами при великокняжеском дворе, однако в 1537 г. неожиданно покидает Москву[1126]. Исследователи уже давно связывали его бегство из столицы с «поиманием» старицкого князя Андрея (весна 1537 г.), когда пострадал дядя Федора Колычева Иван Иванович Умный и были казнены несколько его новгородских родичей[1127]. Некоторое время Федор скрывался в селении Киже на Онежском озере, где он работал пастухом у крестьянина Суботы[1128]. Наконец около 1538–1539 гг. он попал в Соловецкий монастырь и постригся в монахи под именем Филиппа[1129]. Прошло примерно 10 лет, и престарелый игумен Алексей передал свою паству Филиппу, который отныне стал во главе монашеской братии Соловецкого монастыря[1130].

Игумен Филипп начал свою кипучую деятельность в трудное для Соловецкого монастыря время. Опустошительный пожар весной 1538 г.[1131] истребил все монастырские строения («монастырь згорел весь до основания»), и в марте 1539 г. правительство малолетнего Ивана IV пожаловало соловецким старцам 13 луков «землицы» в Выгозерской волости, чтобы те могли поправить свои сильно пошатнувшиеся дела[1132]. Выдача жалованной грамоты 1539 г. находилась в общей связи с иммунитетной политикой князей Шуйских, находившихся тогда у власти. Путем дарования льгот северным духовным корпорациям Шуйские стремились заручиться поддержкой новгородских феодалов[1133].

Прошло немного времени, и в феврале 1541 г. Соловецкому монастырю, благосостояние которого во многом зависело от соляных промыслов, выдается льготная грамота, разрешавшая ему беспошлинную продажу 6 тысяч пудов соли[1134]. Соловецкая грамота 1541 г. резко отличалась от других подобных актов, выданных правительством нового временщика И.Ф. Бельского, которые, как правило, характеризовались сдержанностью в предоставлении податных привилегий. Объяснение этому С.М. Каштанов ищет в попытках правительства И.Ф. Бельского распространить свое влияние на один из крупнейших северных монастырей, склонных поддерживать князей Шуйских[1135].

Но наибольших податных льгот удалось добиться новому игумену — Филиппу, и это несмотря на то, что правительство Адашева в середине XVI в. проводило серьезные мероприятия по ограничению монастырских привилегий. Уже в октябре 1547 г. освобождается от уплаты податей двор Соловецкого монастыря, находившийся в Новгороде на Щитной улице[1136]. В ноябре того же года по челобитью игумена Филиппа, из-за того, что в монастыре «братии прибыло много и прокормитца им нечем», Иван IV увеличил монастырю беспошлинную торговлю солью на 4 тысячи пудов, доведя ее до 10 тысяч пудов. 17 мая во время общего пересмотра иммунитетных актов и ликвидации тарханных привилегий грамота Соловецкому монастырю была подтверждена без каких-либо ограничений[1137].

В июне 1550 г. в связи с началом строительства каменной церкви в монастыре Филиппу удалось получить у Ивана IV две деревни в Выгозерской волости (девять обеж) с восемью варницами и островок на реке Суме с тремя непашенными дворами. Правда, обежную дань, ямские деньги и примет крестьяне этих деревень должны были платить в государеву казну, но варничный оброк (32 гривны «в ноугороцкое число»), «наместнич» и «волостелин корм» шли уже теперь в пользу монастыря[1138]. На следующий год (в июне 1551 г.) соловецкие старцы получили уже запустевшую Троицкую церковь в Выгозерской волости (где когда-то умер один из основателей Соловецкого монастыря, Савватий) и деревню при устье реки Сороки (один из рукавов реки Выга) у моря (одна обжа) с несудимыми привилегиями[1139]. Позднее с этих владений (где на реке Сороке был ез для рыбной ловли) царев оброк был вовсе снят[1140].

В июне 1555 г. монастырю пришлось на время поступиться своими основными тарханными привилегиями. На «монастырский обиход» они могли покупать и впредь беспошлинно «хлеб и всякий запас», но за продажу соли они уже должны были платить тамгу и другие пошлины, «как и с торговых людей»[1141]. Серьезный ущерб был в известной мере компенсирован тем, что царь пожаловал монастырю 26 деревень Сумской волости, когда-то принадлежавшие Марфе Борецкой (77 1/2 обеж), и 33 сумские варницы (ранее платили восемь с половиной рублей оброку)[1142]. В феврале 1556 г. соловецким старцам удалось исхлопотать грамоту на село Пузырево Бежецкого Верха: отныне в эту вотчину мог въехать для суда лишь один данный пристав, да и то только в два срока (на Рождество и Петров день)[1143]. В том же году монастырь снова начал получать тарханные привилегии: был сложен оброк с девяти виремских варниц[1144].