Трое на четырёх колёсах - Джером Джером

— Глазам своим не верю, — сказал Гаррис. — А вы?

— Должен сказать, — заметил я, — что это единственный во всем «Фатерланде» клочок земли, где добропорядочные немцы не успели открыть ресторан.

— И троих иностранцев угораздило забрести именно сюда, — с горечью констатировал Джордж.

— Ничего не поделаешь, — сказал я. — По большому счету нам даже повезло: сколько пищи должен найти здесь для себя возвышенный ум без воздействия низменной природы! Взгляните на этот неземной свет, что струится там вдали, над вершинами, — разве это не восхитительно?!

— Кстати о низменной природе, — буркнул Джордж. — Как бы нам побыстрее спуститься?

Я заглянул в путеводитель:

— Дорога налево приведет нас в Зонненштейг, где, между прочим, имеется неплохой ресторанчик «Goldener Adler»[29], мне о нем рассказывали. Дорога направо немного длиннее, зато более живописна. Говорят, оттуда открывается великолепный вид.

— «Великолепный вид»! — проворчал Гаррис. — Тебя послушать, так на каждом шагу великолепный вид. А по мне, так везде одно и то же.

— Лично я, — решительно заявил Джордж, — иду налево.

И мы с Гаррисом последовали его примеру.

К сожалению, спуститься так быстро, как мы рассчитывали, нам не удалось. Гроза здесь начинается неожиданно, и не прошли мы и четверти мили, как столкнулись с дилеммой: или сейчас же искать укрытие от дождя, или весь день ходить в мокрой одежде. Мы остановились на первом варианте и нашли дерево, крона которого при обычных обстоятельствах послужила бы нам надежной крышей. Но гроза в Шварцвальде — обстоятельство далеко не обычное. Поначалу мы утешали себя тем, что такие ливни быстро кончаются, затем попытались успокаивать друг друга соображением о том, что в противном случае мы вскоре промокнем до нитки и нам будет все равно.

— Раз уж так получилось, — сказал Гаррис, — имело бы смысл пересидеть грозу в каком-нибудь ресторанчике.

— Дождь на пустой желудок — это уж слишком, — заявил Джордж. — Жду пять минут и иду.

— Живописные горные пейзажи, — рассудил я, — хороши в ясную погоду. В дождь же, да еще в нашем возрасте…

Тут мы услышали, как нас окликнул какой-то дородный джентльмен, стоявший под огромным зонтом футах в пятидесяти от нас.

— Что же вы не заходите? — крикнул он.

— Куда?! — откликнулся я, решив, что это один из тех болванов, что пытаются острить в любых ситуациях.

— Как куда? В ресторан.

Мы немедленно покинули наше укрытие и устремились к нему. Нас разбирало естественное любопытство.

— Я же кричал вам из окна, — недоумевал дородный пожилой джентльмен, проявивший поистине отеческую заботу. — Эта гроза на час, никак не меньше, вы промокнете насквозь.

Я расчувствовался:

— Мы очень тронуты вашей заботой, сэр. Только не подумайте, что мы сбежали из сумасшедшего дома. Мы не стали бы прятаться от дождя под деревом, если б знали, что в двадцати ярдах от нас в чаще деревьев находится ресторан.

— Я так и подумал, — сказал джентльмен, — потому к вам и вышел.

Оказалось, что и посетители ресторана уже полчаса с любопытством смотрели на нас из окна, теряясь в догадках относительно причин столь странного поведения, и если бы не симпатичный толстяк, эти болваны глазели бы на нас до самого вечера. Хозяин перед нами извинился, объяснив, что принял нас за англичан, и слова эти следует понимать совершенно буквально. В Европе убеждены, что все англичане — не в себе, точно так же как английский фермер убежден, что все французы питаются исключительно лягушками. И даже когда стараешься на личном примере доказать обратное, удается это далеко не всегда.

В ресторанчике было тепло, уютно, вкусно, а Tischwein[30], — так просто великолепно. Мы просидели часа два, наелись, обсохли, всласть наговорились о красотах природы и уже собирались уходить, когда произошло событие, которое лишний раз доказывает, что зло в этом мире сильнее добра.

В трактир вошел неряшливо одетый человек. В руке он сжимал веревку, к которой был привязан кирпич. Вошел он торопливо, с опаской огляделся по сторонам, тщательно прикрыл за собой дверь, проверил, плотно ли она закрылась, с тревогой посмотрел в окно и лишь после этого, с облегчением вздохнув, положил кирпич рядом на лавку и заказал еду и питье.

Было в его поведении что-то странное; непонятно было, для чего ему кирпич, почему он так тщательно закрывал дверь, зачем смотрел из окна с такой тревогой. Но поскольку вид у него был такой несчастный, донимать его вопросами мы сочли бестактным. Впрочем, чем больше он ел и пил, тем веселее становился, тем реже вздыхал. Пообедав, он вытянул ноги, закурил дешевую сигару и откинулся на спинку стула.

Тут-то все и началось. События разворачивались столь стремительно, что трудно восстановить их последовательность. Из кухни появилась Fraulein[31] со сковородой в руке. Я видел, как она подошла к входной двери, а затем… затем началось нечто несусветное. Это походило на балаган, где сцены меняются так быстро, что ничего не успеваешь понять: только что звучала тихая музыка, колыхались цветы, светило солнце, парили добрые феи — и вдруг невесть откуда появляется что-то истошно крича полицейский, горько рыдает ребенок, выбегает Арлекин; падая на ровном месте и избивая друг друга колбаской, кривляются клоуны. Стоило служанке коснуться дверной ручки, как дверь тут же распахнулась настежь, словно за ней притаились все силы преисподней, только и ждавшие этого момента. В комнату ворвались две свиньи и курица; кот, мирно дремавший на пивной бочке, очнулся и злобно зашипел. Служанка от неожиданности уронила сковороду и легла на пол, а господин с кирпичом вскочил, опрокинув стол со всей стоящей на нем посудой.

Виновником несчастья оказался нечистокровный терьер с торчащими ушами и беличьим хвостом. Из другой комнаты выбежал хозяин, намереваясь пинком выкинуть терьера за дверь. Но ничего у него не вышло: вместо собаки он угодил ногой в свинью, в более толстую из двух. Удар, надо сказать, получился великолепный — хозяин вложил в него всю свою недюжинную силу. Было, конечно, жаль ни в чем не повинное животное; но наша жалость не шла ни в какое сравнение с той жалостью к себе, которую испытала сама свинья: перестав метаться, она повалилась посреди ресторана, призывая весь мир стать свидетелем чудовищного злодеяния. Причитания ее были столь выразительны, что гулким эхом отозвались в далеких ущельях, до смерти испугав население близлежащих деревень.

А курица тем временем с воплями носилась по комнате, демонстрируя редчайший дар взбегать по отвесной стене; она и гнавшийся за ней по пятам кот опрокидывали все то, что еще не было опрокинуто.