Трое на четырёх колёсах - Джером Джером

Дуэль только ожесточает. Правда, говорят, что дуэль способствует развитию силы и ловкости, — может быть, однако, обычная дуэль совершенно не похожа на поединок на шпагах во времена Ричардсона; зрелище это комическое и отвратительное одновременно. В аристократическом Бонне, где отдают дань традициям, и Гейдельберге, где чаще встречаются иностранцы, дуэль носит более благопристойный характер. Я слышал, что дуэли там проводятся в удобных помещениях; что седовласые врачи обслуживают раненых, а лакеи в ливреях — проголодавшихся, и вся церемония весьма живописна. В исконно же немецких университетах, где иностранцы учатся реже и любят их меньше, дуэль носит сугубо прагматический и, соответственно, нелицеприятный характер.

Настолько нелицеприятный, что чувствительному читателю я очень рекомендую опустить нижеследующее описание. Приукрасить эту тему невозможно, да я и не пытаюсь.

В помещении, где проводится дуэль, пусто и грязно; стены залиты пивом, кровью и воском, на потолке копоть, на полу опилки. Зрители расположились по стенам; студенты смеются, курят; одни сидят на стульях, другие на скамейках, а некоторые прямо на полу.

В центре, лицом к лицу, стоят два противника, похожие на самураев, которых мы знаем по изображениям на чайных подносах. Выглядят оба жутковато: шея обмотана толстым шарфом; на глазах — защитные очки; тело закутано в какое-то грязное стеганое одеяло; рукава подбиты ватой, руки вытянуты над головой — словом, какие-то малопривлекательные заводные игрушки. Секунданты (эти тоже неплохо экипированы — на головах у них огромные кожаные шлемы) разводят дуэлянтов по углам. Кажется, что уже звенят клинки. Судья занимает свое место, дает сигнал, и тут же противники обмениваются пятью ударами длинных прямых шпаг. Схватку как таковую смотреть неинтересно: дуэлянты не демонстрируют ни движения, ни мастерства, ни изящества (это, разумеется, мое мнение). Побеждает тот, кто физически сильнее, кто дольше выдержит: не так-то просто размахивать длинной шпагой, стоя в неестественной позе, да еще завернувшись в стеганое одеяло!

Нездоровый интерес вызывают раны. Большей частью они бывают в двух местах — на макушке и на левой щеке. Случается, что кусочек скальпа или часть щеки отлетает во время боя в сторону, и тогда его гордый обладатель — а вернее, бывший обладатель — прячет этот «амулет» в конверт, чтобы потом демонстрировать его участникам дружеской попойки; из ран, конечно же, потоком хлещет кровь — на врачей, секундантов и зрителей, попадает на стены и потолок, заливает самих дуэлянтов и образует на полу лужи. В конце каждого раунда на площадку спешат врачи; уже испачканными кровью руками они зажимают зияющие раны и затыкают их мокрыми комочками ваты, которую подает им на подносе лакей. Естественно, после короткой передышки кровь льется вновь, заливая дуэлянтам глаза и растекаясь по полу. Нередко бывает, что у фехтующего застывает на лице кривая ухмылка — и тогда одной половине зрителей кажется, что он смеется, а другой — что он необычайно мрачен. Если же противник метким ударом рассекает ему нос, то вид у него становится до смешного надменный.

Поскольку целью каждого студента является выйти из университета с как можно большим числом шрамов, оборонительная тактика не пользуется у дуэлянтов популярностью; настоящим победителем считается тот, кто получил больше ран; тот, кто, изуродованный противником до неузнаваемости, найдет в себе силы уже через месяц пройтись по улицам, вызывает зависть немецких юношей и восхищение немецких девушек. Тот же, кому удалось получить лишь несколько незначительных повреждений, покидает поле боя угрюмый и разочарованный.

Но сам по себе поединок — это только начало представления. Действие второго акта происходит в перевязочной. Врачи — это, как правило, студенты-медики, которые после защиты диплома нуждаются в практике. Справедливости ради должен отметить, что те из них, с кем приходилось общаться мне, оказались людьми суровыми и любящими свое дело. И это не удивительно, ибо медику в этом представлении отводятся карающие функции, и настоящему врачу такая работа едва ли придется по душе. Перевязка потребует от студента не меньше (если не больше) мужества, чем кровавая схватка. Любая операция совершается с предельной жестокостью, и друзья раненого внимательно следят за тем, чтобы во время мучительных процедур с лица его не сходила мужественная улыбка. Любой участник дуэли мечтает о том, чтобы рана была побольше и чтобы шрам остался на всю жизнь. Если же такую рану запустить, то ее счастливый обладатель имеет все основания претендовать на жену с приданым, которое оценивается по крайней мере пятизначной цифрой.

Описанная мною дуэль считается обычной и устраивается два раза в неделю; в дуэли наподобие этой немецкий студент участвует раз по десять в год. Однако бывают и такие поединки, на которые зрители не допускаются. Если публике показалось, что студент смалодушничал, машинально уклонившись от удара, свою репутацию можно восстановить лишь в схватке с лучшим фехтовальщиком корпорации, где провинившийся не столько демонстрирует свою удаль, сколько подвергается наказанию. Его искусный противник безжалостно наносит ему многочисленные и кровавые ранения; задача же жертвы состоит в том, чтобы доказать своим товарищам, что он может выстоять под градом ударов и не уступить, даже если противник отхватил ему полчерепа.

Можно ли сказать что-нибудь в защиту немецкой дуэли? Если и можно, то касаться это будет лишь самих дуэлянтов; зрителям же дуэль противопоказана, она приносит им один только вред. Себя я знаю достаточно хорошо и должен сказать, что особой кровожадностью не отличаюсь. Кровопролитие действует на меня как и на любого другого. Сначала, пока поединок еще не начался, я испытывал лишь любопытство, смешанное с легкой тревогой за свое самочувствие, — и это несмотря на то, что с прозекторскими и операционными я знаком не понаслышке. Когда же полилась кровь и стали обнажаться нервы и мышцы, я почувствовал отвращение и одновременно жалость. Однако после второй дуэли жалость почему-то исчезла, а в разгар третьей, когда помещение наполнилось тяжелым запахом крови, я понял, что становлюсь кровожадным.

Пролитой крови мне было мало. Я вглядывался в лица окружавших меня людей и читал в них те же чувства. Если считать кровожадность полезной для современного человека, то лучшего средства для его воспитания, чем немецкая дуэль, не найти. Но полезно ли это, вот в чем вопрос. Мы можем сколько угодно разглагольствовать по поводу нашей цивилизованности и гуманности, но те из нас, кто не дошел в своем лицемерии до самообмана, знают, что под нашими крахмальными сорочками прячется дикарь со всеми его дикарскими инстинктами. Да, случается, нам его не хватает, но не следует бояться, что дикарь вымер. Культивировать же дикарство и вовсе не стоит.