Две Дианы - Александр Дюма

— Но это же грозит гибелью государства!

— Спаси Францию, Боже! — перекрестился кардинал. — Вот и покои короля. Посмотрим, что он собирается делать, дабы спасти самого себя!

Стража, отдав честь, пропустила кардинала. В сопровождении Габриэля он вошел к королю и застал его в состоянии полной растерянности. Рядом с королем сидела в кресле г-жа де Пуатье. Увидев кардинала, Генрих поспешил ему навстречу.

— Добро пожаловать, ваше высокопреосвященство! — проговорил он. — Ведь вот какая ужасная катастрофа! Кто бы мог ее предвидеть!

— О, ваше величество, если бы вы спросили меня месяц назад, когда господин де Монморанси уезжал к армии…

— Не нужно запоздалых уроков, кузен, — остановил кардинала король. — Речь идет не о прошлом, а о грозном будущем, о гибельном настоящем. Покинул ли Италию герцог де Гиз? Идет ли сюда?

— Да, государь, сегодня, вероятно, он уже в Лионе.

— Хвала Господу! — воскликнул король. — На вашего доблестного брата я возлагаю спасение государства, господин кардинал. Передаю вам и ему для этой благородной цели всю свою верховную власть. Будьте равны королю… будьте даже выше короля. Я только что сам написал герцогу де Гизу, чтобы он поторопился. Вот письмо. Пожалуйста, напишите вы ему тоже, ваше высокопреосвященство, обрисуйте наше страшное положение и объясните, что нельзя медлить ни минуты. И непременно скажите, что я только на него и полагаюсь! Пройдите сюда, в этот кабинет, там есть все, что нужно для письма. Внизу ждет уже готовый в дорогу курьер. Идите же, кузен, умоляю вас, идите!

— Подчиняюсь воле вашего величества, — ответил кардинал, направляясь в кабинет, — как подчинится ей и мой достославный брат. Однако одержит ли он победу или потерпит поражение, не забывайте, государь, что власть вы ему доверили в отчаянном положении.

— Скажите — в опасном, но не говорите — в отчаянном. Ведь Сен-Кантен еще держится!

— Во всяком случае, держался два дня назад, — отозвался кардинал. — Но укрепления были в жалком состоянии, а изголодавшиеся горожане уже поговаривали о сдаче. Если же испанец овладеет Сен-Кантеном сегодня, то через неделю в его руках будет Париж. Но как бы то ни было, ваше величество, я напишу брату.

И кардинал, поклонившись, прошел в кабинет.

Габриэль, никем не замеченный, задумчиво стоял поодаль. Его потрясла постигшая Францию катастрофа. Этот благородный и великодушный юноша уже не думал о том, что побежден, ранен, взят в плен его злейший враг, коннетабль Монморанси. Теперь он видел в нем только французского полководца. Словом, грозившие отечеству опасности причиняли ему такую же боль, как и мысли о страданиях отца. Когда кардинал ушел, король бросился в кресло и, сжав ладонями лоб, воскликнул:

— О, Сен-Кантен! Там решается теперь судьба Франции. Сен-Кантен! Если бы ты мог продержаться еще только неделю, пока не подоспеет к тебе герцог де Гиз! Если же ты падешь, враг пойдет на Париж, и все погибнет. Сен-Кантен! О! За каждый час твоего сопротивления я наградил бы тебя особой льготой, за каждый обвалившийся камень — алмазом! Продержись же только неделю!

Тогда Габриэль, наконец решившись, вышел вперед и заявил:

— Он продержится дольше недели, государь!

— Виконт д’Эксмес! — воскликнули в один голос Генрих и Диана: он — удивленно, она — с презрением.

— Как вы здесь очутились, виконт? — строго спросил король.

— Меня привел с собою кардинал, ваше величество.

— Это другое дело, — сказал Генрих. — Но что вы сказали? Сен-Кантен сможет продержаться? Не ослышался ли я?

— Нет, государь. Но вы сказали, что наградили бы город льготами и драгоценностями, если бы он продержался, не так ли?

— И я повторяю это еще раз.

— Но тогда, наверно, вы не отказали бы человеку, который вдохновил бы Сен-Кантен на оборону и сдал бы город не раньше, чем рухнет под неприятельскими ядрами его последняя стена? Если бы этот человек, подаривший вам неделю отсрочки и, значит, сохранивший вам престол, попросил бы у вас милости, оказали бы вы ее ему?

— Еще бы! — воскликнул Генрих. — Такой человек получил бы все, что во власти короля.

— Тогда договор заключен! Ибо король обладает не только властью, но и правом прощать, а человек этот просит у вас не золота и не титулов, а лишь прощения.

— Но где же он? Кто этот спаситель? — спросил король.

— Он перед вами, государь. Это я, простой капитан вашей гвардии. Но в душе и в руке своей я ощущаю сверхчеловеческую силу. Она докажет вам, что я без похвальбы берусь спасти свое отечество и вместе с тем своего отца.

— Вашего отца, господин д’Эксмес? — изумившись, спросил король.

— Меня зовут не д’Эксмес, — сказал Габриэль. — Я Габриэль де Монтгомери, сын графа Жака де Монтгомери, которого, должно быть, вы помните, ваше величество!

— Сын графа де Монтгомери? — привстал в кресле побледневший король.

Госпожа Диана, охваченная страхом, тоже отодвинулась назад.

— Да, государь, — продолжал Габриэль спокойно, — я виконт де Монтгомери, просящий у вас в обмен на услугу, которую он вам окажет, всего лишь освобождения своего отца.

— Но, сударь, — ответил король, — ваш отец не то скончался, не то исчез… Я сам не знаю… Мне неизвестно, где ваш отец…

— Но мне это известно, государь, — возразил Габриэль, преодолев приступ страха. — Мой отец восемнадцать лет томился в Шатле, ожидая смерти от Бога или прощения от короля. Отец мой жив, я в этом уверен. А какое он совершил преступление, я не знаю.

— Не знаете? — нахмурившись, переспросил король.

— Не знаю, ваше величество. Велика должна быть его вина, ежели он наказан столь долгим заточением. Государь, выслушайте меня! За восемнадцать лет пора проснуться милосердию. Страсти человеческие, как добрые, так и злые, столь долго не живут. Мой отец, вошедший в тюрьму человеком средних лет, выйдет из нее старцем. Какова бы ни была его вина, не достаточно ли искупление? И если, быть может, кара была чрезмерна, то ведь он слишком слаб, чтобы помнить обиду. Государь, верните к жизни несчастного узника, отныне ничем не опасного! Вспомните слова Христовы и простите другому свои обиды, дабы и вам простились ваши.

Последние слова Габриэль произнес с такой силой, что король и г-жа Валантинуа в смятении переглянулись.

Чтобы не слишком бередить рану, Габриэль поспешно добавил:

— Заметьте, ваше величество, что я повел речь как смиренный верноподданный. Я же не заявляю вам, будто моего отца не судили, а лишь вынесли тайный приговор, даже не выслушав его, и такой бессудный приговор слишком похож на месть… Я же не говорю вам, будто я, его сын, попытаюсь довести до сведения всех, кто носит шпагу, какая обида нанесена всему дворянскому сословию в лице одного из его представителей…