Темные объятия - Шеррилин Кеньон

Навсегда...

Саншайн проснулась с ощущением безмятежного счастья — и сонно улыбнулась, ощутив рядом с собой Тейлона.

Что ей снилось? Она не могла припомнить... но, кажется, он. Рядом с ней — и во сне, и наяву.

И это было прекрасно.

Саншайн взглянула на часы. Полдень. В это время она должна продавать свои работы на Джексон-сквер.

Но вставать совершенно не хотелось.

Перевернувшись на другой бок, она уткнулась Тейлону в спину. Положила голову ему на плечо, погладила татуировку на груди. Какой он теплый! Какой... домашний!

— Хорошо, что ты дома, милая. — Эти слова он прошептал на языке, который она слышала всего один раз, — прошлой ночью, когда они занимались любовью. Но Саншайн прекрасно поняла, что он сказал.

Приподнявшись и заглянув ему в лицо, она увидела, что он по-прежнему крепко спит.

— Тейлон!

Он не шевельнулся.

— Спейрр! — прошептала она. Откуда взялось это имя? Никогда прежде она его не слышала, но почему-то ясно понимала, что называть Тейлона следует именно так.

Веки его затрепетали. Он взглянул на нее непонимающим, сонным взглядом.

— Ты чего-то хочешь?

Саншайн покачала головой.

Он закрыл глаза, перекатился на другой бок и снова заснул.

Ну и ну! Что такое здесь творится?

Откуда ей известно это имя? Почему Тейлон на него откликнулся?

Может быть, она услышала его во сне?

Саншайн снова попыталась припомнить свой сон. Но разрозненные воспоминания ускользали от нее, словно песок утекал сквозь пальцы.

И вдруг, лежа к нему спиной, она явственно увидела внутренним взором сцену — не из сна, нет, но живую и очень яркую.

На небе клубились тучи. Тейлон-подросток, обнаженный, распростерся лицом вниз на каменной плите. Вокруг стояли другие плиты, величественные и мрачные: всё вместе отдаленно напоминало Стоунхендж — но лишь напоминало. Саншайн не сомневалась, что никогда не видела этого места — ни на фотографиях, ни наяву.

Над Тейлоном возвышался суровый черноволосый человек в развевающемся черном одеянии. Он размеренно хлестал мальчишескую спину кожаной плетью.

Саншайн видела лицо Тейлона. Он смотрел прямо на нее. В глазах его стояли непролитые слезы, но губы были упрямо сжаты.

«Встретимся позже», — прошептал он одними губами — и она кивнула в ответ...

Саншайн села на постели.

Ей вспомнился ее сон — во всех подробностях. Вскочив, она схватила мобильный телефон и выскочила за дверь — не хотела, чтобы Тейлон услышал, о чем она будет говорить с матерью.

— Саншайн? — услышала она в трубке голос Старлы. — Где ты? Сторм говорит, ты куда-то исчезла, даже не позвонив!

— Извини, мам. Просто забыла позвонить. Ты же меня знаешь, я вечно все забываю. Послушай, я хочу кое о чем тебя спросить. Помнишь, много лет назад вы с бабулей меня загипнотизировали и провели регрессию в мои прошлые жизни?

— Да, и что?

— Вы сказали, что в прошлой жизни я жила в Англии времен кельтов. Так?

— Так.

— Мама, ты помнишь что-нибудь еще? Кем я была?

— Ох, честно сказать, не помню. Надо позвонить бабуле — она-то наверняка все помнит. А что случилось? У тебя какой-то испуганный голос.

— Потому что я на самом деле испугана. Кажется, я только что вспомнила кое-что из прошлой жизни. Или не вспомнила... даже не знаю, как это назвать. Все это так странно, что и описать невозможно.

— Ты со Стивом?

— С Тейлоном, мама. Его зовут Тейлон. Да, с ним.

— Думаешь, в прошлой жизни ты была с ним знакома?

Саншайн оглянулась на дверь и судорожно сглотнула.

— Если честно, мам, — похоже, в прошлой жизни я была его женой.

7

Вскоре после заката Ашерон постучал в дверь Зарека.

Большую часть дня он провел у Артемиды, обсуждая сложившуюся ситуацию. Зарек поднял на ноги всю новоорлеанскую полицию, копы караулят его за каждым углом. Что же теперь делать?

У Артемиды на этот счет было очень определенное мнение.

— Ашерон, дорогой мой, — говорила она скучающим тоном, изящно раскинувшись на своем белоснежном троне, — я тебе уже не раз объясняла, что с ним делать. Все, кроме тебя, давно уже поняли, что он за человек. И в Новый Орлеан я его отправила главным образом для того, чтобы ты своими глазами убедился в том, насколько он безнадежен. Убей его — и дело с концом.

Но Эш не мог с ней согласиться. Лучше кого бы то ни было он понимал неукротимую ярость Зарека, его потребность во всех окружающих видеть врагов — и всегда бить первым.

Вот почему он выпросил для Зарека еще один шанс — последнюю возможность доказать, что он человек, а не бешеный зверь, которого из милосердия остается лишь прикончить.

Эш терпеть не мог о чем-то просить Артемиду. Но не мог и обречь Зарека на казнь, пока еще оставалась надежда.

Он снова постучал, на этот раз громче. Быть может, Зарек спит на втором этаже и его не слышит?

Дверь медленно отворилась.

Эш вошел — и оказался в полной темноте. Но зрение Темного Охотника позволяло ему видеть во тьме, как днем. Усилием мысли затворив за собой дверь, он медленно двинулся вперед, «прощупывая» дом с помощью своих сверхъестественных чувств.

Ага. Зарек — слева, в гостиной.

Включать отопление бывший раб не стал, так что в доме стоял пронизывающий холод. Должно быть, на Аляске Зарек привык к морозам, так что обычная для новоорлеанского февраля погода его не беспокоила.

Эш остановился на пороге. Зарек, обнаженный по пояс, в черных тренировочных брюках, спал на полу возле викторианской софы. Он лежал спиной к нему и при появлении Ашерона даже не шелохнулся. Однако Эш не верил, что Зарек спит.

По остроте и тонкости сверхъестественного восприятия бывший раб не уступал самому Ашерону — и, конечно, не позволил бы чужаку войти в свое логово незамеченным. Без сомнения, он бодрствует и готов к бою.

Эш устремил взгляд на обнаженную спину Зарека. Кожа его была гладкой и чистой — если не считать вытатуированного дракона, обвивавшего пояс. Но так было не всегда. Эш помнил времена, когда спина Зарека была сплошь испещрена безобразными глубокими рубцами — такими, что сам он невольно поморщился, в первый раз увидев эти страшные следы.

В доме отца Валерия Зарек был мальчиком для порки. Всякий раз, когда Валерию или его братьям случалось набедокурить, — доставалось ему.

Кнут оставил свои следы не только на спине Зарека. Шрамы обезобразили его руки и ноги, грудь и лицо. Рубцы, пересекавшие щеку и левый глаз, сделали его уродливым и страшным.

В смертной жизни Зарек смотрел на мир одним глазом, ходил, сильно хромая, и с трудом владел правой рукой.