Вихрь - Роберт Уилсон

Я кивнул, изображая согласие. Машины в кратере, выстроившись гуськом изгибающейся змейкой, на глазах уничтожали поврежденный огороженный участок, не подлежащий восстановлению. Я спросил Оскара, какой смысл восстанавливать город, когда на нас наступают машины гипотетиков с явным намерением отправить нас всех на небеса, что называется.

— Никто не знает, каков практический смысл единения с гипотетиками. Все мы, без сомнения, изменимся — духовно, интеллектуально, телесно. Но город, скорее всего, нам все равно понадобится, ведь надо же где-то жить.

— Вас все это не пугает?

— Как личность я могу испытывать страх. Но коллективно мы выше этого.

— Вы уж простите, но мне трудно представить все это: «узел», Сеть, «Корифей»…

— Я объяснял уже вам, как это работает.

— Но я о субъективном ощущении.

— Если вы имеете в виду имплантат, то операция совершенно безболезненна…

— Я не об операции, Оскар! Каково это — жить с проводами в башке?

— А, ясно. Это не провода, а искусственные нервные волокна и опсиновые протеины. — Он поднял ладонь, не давая мне возразить. — Я прекрасно понимаю, о чем вы спрашиваете. Могу сказать одно: человек не чувствует вообще ничего. Конечно, мне «узел» внедрили сразу после рождения. Но я могу описать свои ощущения при сбое Сети, если вы сочтете, что это вам поможет понять.

Я кивнул. Наша терраса дрожала от строительных работ далеко внизу, в воздухе пахло гранитной пылью.

— Потерять Сеть — это примерно, как лишиться одного из органов чувств, например, вдруг ослепнуть. Одна из функций «узла» — упрощение коммуникации. Даже в простой беседе лимбический интерфейс позволяет улавливать и осмысливать нюансы, которые без него прошли бы мимо внимания. Во всяком случае, так происходит при одинаковом оснащении обоих беседующих. Не обижайтесь, но нам человек без «узла» может показаться бесчувственным, чуть ли не имбецилом.

— Ого, вот значит, за кого вы меня принимаете.

Он улыбнулся.

— Я научился делать исключения. — Такое уж было у Оскара чувство юмора, не без претензии на глубину.

— Рано или поздно, полагаю, возникает эмоциональный консенсус? Именно это труднее всего мне понять и вам описать, кажется?

— Возможно, вас вводит в заблуждение упоминание в данном контексте эмоций. Осознанное умозаключение «Корифею» недоступно. Но учтите, как велика роль бессознательного в нашем познавательном процессе. Вот, скажем, мы с вами, мистер Файндли, часто принимаем решения на основании нравственной интуиции. Такую интуицию мы называем «совестью». Но совесть не рождается из обстоятельного, систематического рассуждения. И при этом ее не назовешь неразумной или нелогичной! Представьте: человек тонет в реке, и вы бросаетесь его спасать. Это обдуманный поступок? Вы подсчитываете соотношение риска и возможности успеха? Очевидно, нет: вы действуете на основании инстинктивного отождествления себя с тонущим, чувствуете его отчаяние, как ваше собственное, и стремитесь ему помочь, превозмогая свой страх. Если вы останетесь на берегу, то вас потом замучают чувство вины и угрызения совести. Это очень важно: совестливые поступки свергают правительства и рушат империи, так происходило и в ваши времена.

— При этом мы обходились без всяких «узлов» и «сетей».

— Верно. Но при этом индивидуальная совесть чрезвычайно ненадежна. Индивидуум способен убедить себя не делать чего-то. Способен испытывать искренние сомнения в том, какой поступок был бы правильным.

— Вы так же небезупречны, как я, Оскар.

— Но когда я суммирую свою совесть с совестями тысяч, а то и миллионов других людей, вероятность ошибки резко снижается, самообман почти исключается. Вот что такое для нас «Корифей».

Приводя все эти банальные, взятые из учебника, доводы в пользу «лимбической демократии», он был совершенно искренен. Но ответа на мой вопрос я так и не получил.

— Мне хочется понять, не для чего это, а как это ощущается.

Он задумался ненадолго.

— Возьмем недавно введенное рационирование продовольствия. Из истории известно, что рационирование всегда приводило к появлению черного рынка, к накоплению избыточных запасов, даже к насильственному сопротивлению. На Воксе ничего подобного не происходит. Не потому, что мы святые, а потому, что у нашей коллективной совести хватает сил это предотвратить. Сумма наших лучших инстинктов — а это то же самое, что «Корифей», — знает, что рационирование необходимо и справедливо. Поэтому каждый из нас по отдельности чувствует эту необходимость и ее справедливость.

— Все равно это выглядит как насилие.

— Правда? Признайтесь, вам доводилось вламываться в дом соседа и уносить его имущество?

— Нет…

— Вас к этому принудили насилием или это претило вам самому? На этот вопрос можете ответить только вы сами, но я вправе предположить, что вы чувствовали, что поступать так стыдно, что вы опозорили бы себя в собственных глазах и в глазах других людей. Вот и я отнесся бы к себе так же, если бы стал жульничать с талонами. И твердо знаю, что точно так же к этому относятся мои соседи.

Я выглядел позорно в собственных глазах чаще, чем он мог предположить, поэтому поставил свой вопрос несколько иначе.

— Что, если консенсус ошибочен? Неужели он так непогрешим?

— Если не непогрешим, то не склонен ошибаться.

— Я здесь новичок, Оскар, и не вправе заниматься критикой. Но на моих глазах было убито много взбунтовавшихся фермеров. Вы не стали брать пленных и оставили выживших умирать. Почему молчала ваша коллективная совесть?

— Это решение было принято при неработающей Сети. Если бы «Корифей» действовал, мы, возможно, поступили бы по-другому.

— А как насчет принуждения фермеров к участи бесправных крепостных? В книгах по истории написано, что вы поступали так на протяжении столетий.

— Не будем спорить об исторических причинах такого положения. Согласен, это тяжелый компромисс. И вы, конечно, правы: мы не непогрешимы и не претендуем на это. Но сравните нашу историю с историей любой другой нации или культуры, где главенствует принцип «око за око», несправедливость за несправедливость. Сравните!

— Соседство с кратером от взрыва атомной бомбы — неподходящее место для таких сравнений.

— Это — результат претворения в жизнь радикальной бионормативной идеологии кортикальной республики. Разум порождает больше чудовищ, чем совесть, мистер Файндли.

С этим я готов был согласиться, но немного передохнув, продолжил:

— Насчет Эллисон. То есть Трэи. Если ей снова вернут «узел», она перестанет мучиться?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});