История ислама. Исламская цивилизация от рождения до наших дней - Маршалл Ходжсон

С другой стороны, область драматических представлений как таковых, в которой ранее с таким успехом выступали артисты, с появлением кинематографа и радио значительно расширила свою аудиторию. Здесь, за исключением специальных программ для образованной прослойки общества, использовался аммийя. Однако тема серьезных духовных исканий не получила тут сколько-нибудь серьезного развития. В кинематографе самыми популярными жанрами оставались музыкальный фарс и музыкальная мелодрама в традициях «Тысячи и одной ночи». Таким образом, фусха оставался для арабов языком серьезной культуры, в то время как аммийя олицетворял собой массовую культуру

В современной культурной жизни арабов возникла угроза раскола между двумя типами культурных форм: более развитая часть культуры не оказывала влияния на культуру массовую, точно так же, как грамматические правила фусхи не имели никакого отношения к повседневному разговорному языку. В условиях современности разрыв между культурой образованных слоев, обращавшихся к наследию прошлого, и массовой культурой еще больше усилился. Когда в арабском обществе возникла тенденция возрождения культурного наследия, этот разрыв между классической и массовой культурой стал еще более очевиден. Отказавшись пойти по пути турок, новая культура которых была основана на народных корнях, арабы оказались перед дилеммой. Даже для наиболее образованных кругов общества в начале XX века большая часть корпуса доступной им литературы представляла собой переиздания или переводы. Переиздания классических произведений арабской литературы олицетворяли собой классическую культурную традицию, а переводы произведений европейских авторов воплощали собой культурную традицию нового общества. Однако ни те, ни другие не показывали жизнь арабов такой, какой она стала теперь, и не давали арабам представления о тех исторических перспективах, которые открываются перед нацией. Это становилось очевиднее после просмотра очередного исторического фильма или прочтения нового умозрительного романа. Как и в случае с языком, попытки создания нового культурного носителя из ничего требуют жертв, которые могут лишить это новое его очевидных преимуществ, однако попытки создать новое напрямую из старого несут в себе угрозу сделать это новое скучным и ограничить его потенциал. Чтобы разрешить данную дилемму, требовался глубоко продуманный творческий подход.

Большинство светских последователей Мухаммада Абдо, такие как Таха Хусейн, выступая за возрождение культурных традиций прошлого, имели в виду прежде всего культурные традиции Египта. Долина Нила должна была стать островком современной цивилизации, а египтянам уготована была роль носителей новой культурной традиции. Однако классическое культурное наследие являлось общим достоянием всех арабов, и естественной областью подобного возрождения должен был стать весь Плодородный полумесяц вместе с Багдадом, столицей Аббасидов. Многие арабы придерживались именно такой точки зрения. Но в то время египтяне ощущали себя полностью самодостаточной в культурном отношении нацией, и даже бедуины-арабы воспринимались ими как представители чужеродной культуры. В межвоенный период Египет, и особенно Каир, стал центром культурной жизни всего арабского мира. Аль-Азхар уже давно являлся центром теологической мысли всего арабского Востока, но в XX веке Каир, помимо всего прочего, стал еще и центром киноиндустрии всего арабского мира, не говоря уже о его влиянии в журналистике, и даже радио. Если Каир игнорировал происходящее в провинциях, то все другие страны арабского Востока с ревностью воспринимали его статус культурной столицы всего арабского мира. Арабы, проживающие на территориях Плодородного полумесяца и Аравийского полуострова, стремились разработать свою собственную модель общественной, экономической и политической жизни, которая могла бы служить эталоном для всех без исключения арабов. Тут сотрудничество с Египтом было необходимо. Египтяне должны были так или иначе ответить на эти требования и найти компромисс. В конце концов жизнь сама нашла ответ на их вопрос в политической плоскости — в непосредственной географической близости от Египта прямо за Суэцким каналом возникло государство сионистов.

Испытание сионизмом

Экономическое положение крестьянства менялось очень медленно. Борьба за независимость от великих европейских держав должна была стать сражением с собственной отсталостью, что и являлось главной целью происходившего. Тем не менее пусть частично, но к началу Второй мировой войны арабам удалось решить часть подобных проблем и начать процесс культурного возрождения, что вызывало у них чувство законной гордости. Образованные арабы эффективно ассимилировали не только литературные, но и социальные, городские и финансовые образцы европейской цивилизации, развивали науки и изящные искусства, в которые устремились творческие силы народов всех мусульманских стран. Большинство образованных арабов не доверяли своим правительствам, которые часто были коррумпированны и в любом случае ограничены иностранным влиянием или внутренним контролем привилегированных классов; некоторое доверие в Иордании, Ираке и Египте сохранялось лишь к армии и ВВС, которые в межвоенный период прошли полное перевооружение. В то же время в Палестине, в самом сердце арабского мира, происходили процессы, представляющие непосредственную угрозу идее национального единения арабов.

Еврейский национализм начал набирать силу параллельно с арабским как результат общих процессов XIX столетия. В этот период у жителей Восточной Европы активно формировалось национальное самосознание, многочисленные народности этого региона начали осознавать себя самостоятельными нациями, они стремились обрести независимость от доминировавших над ними империй и стать равноправными членами современного европейского сообщества. Однако евреи-ашкенази Северо-Восточной Европы, отделенные от основной массы народов региона иной верой и даже языком (идишем, диалектом немецкого), были исключены из этого процесса. Новый национализм крестьян и землевладельцев в Польше и России внезапно развернулся против группы городского среднего класса, являвшейся социальным (но полностью лишенным власти) эквивалентом левантийцам в Османской империи. На территории Восточной Европы евреи-ашкенази нигде не составляли большинства населения, что позволило бы им создать тут собственное государство. В то же время евреи, проживающие на территории Западной Европы, обнаружили, что хотя современный образ жизни, с его упором на индивидуума и государство, смягчил религиозную и национальную рознь, христиане по-прежнему враждебно относились к еврейскому населению. Когда в Европе стали набирать силу национально-освободительные движения, эта давняя вражда получила дополнительный импульс. Конечно, здесь не было погромов, как в Восточной Европе, но их положение оставалось весьма неустойчивым. Поэтому, когда ашкенази решили, что единственным выходом из сложившейся ситуации будет иммиграция из Восточной Европы в Палестину, это решение поддержала значительная часть западноевропейских евреев. Такое решение полностью соответствовало стандартам западноевропейского политического мышления.

Европейцы были глубоко убеждены в собственном превосходстве и закономерности того, что развитие современной цивилизации позволило им установить свое господство над всей планетой, поэтому считали весь остальной мир своей вотчиной, в которой они могут безраздельно распоряжаться, руководствуясь при этом лишь своими собственными представлениями о благородстве и справедливости. Рассматривая все другие народы как культурно отсталые и способные на развитие только под западным патронажем, с позиций XIX века они не замечали, что современное развитие уже начало оказывать свое негативное влияние и на их собственную культуру. В некоторых регионах, например в Северной Америке, страдающим от нехватки земли европейцам встречались лишь примитивные культуры охотников и земледельцев. Европейцам не составило никакого труда уничтожить эти народы и захватить их земли во имя превосходства цивилизации. В более цивилизованных регионах планеты (например, в мусульманских странах) сделать это было далеко не так просто.

В Алжире, например, французы еще с 1830 года пытались основать французские сельскохозяйственные поселения, однако при этом они не решились выселять с этих территорий мусульманское население. Численность населения в мусульманских странах (как, впрочем, и во всех других странах мира) возрастала необычайно быстрыми темпами, поэтому французы пытались основать свои поселения лишь на той территории, которую они считали своей неотъемлемой собственностью, например на землях, конфискованных у землевладельцев-«мятежников», или на заброшенных, пустующих землях. Иногда французы ошибочно переводили в разряд пустующих те земли, которые не использовались для выращивания сельскохозяйственных культур, хотя такие земли являлись неотъемлемой частью местной системы землепользования. Зачастую крестьянам приходилось расплачиваться за упрямство землевладельца. Французам такая «культурная экспансия» казалась вполне оправданной, однако на самом деле все было далеко не так просто. Фактически в мусульманское общество вторгалась совершенно иная, чужеродная для него культура, причем представители этой культуры — европейцы — обладали всей необходимой экономической и политической властью, они могли менять методы ведения сельского хозяйства, совершенно не считаясь при этом с интересами и потребностями местного населения. Французы полагали, что они «способствуют экономическому развитию» Алжира, ведь современные методы ведения сельского хозяйства, современные методы управления и бухгалтерского учета приносили несомненную пользу не только самим французам, но и мусульманам, а следовательно, французские поселенцы несли прогресс и процветание всему мусульманскому обществу. Никто не осмелился бы упрекнуть французов в том, что львиная доля прибыли остается в их собственных руках, ведь именно французы являлись создателями новых, прогрессивных технологий, а значит, имели полное право воспользоваться их преимуществами. По мнению французов, если бы не влияние европейцев, мусульмане так и не смогли бы пробудиться от своего «вечного сна», их уделом оставались бы крайняя нищета и бесконечные унижения. Французы предложили мусульманам разделить с ними все привилегии, но только если они согласятся принять все обязанности, которые были связаны с принятием французского гражданства, что означало отказаться от правового статуса мусульманина в соответствии с шариатом. Для французов это казалось разумной жертвой, отказаться от которой могло только слепое суеверие. Однако даже мусульмане, которые получили образование во французских школах, очень редко становились французами, хотя полностью принимали французскую культуру, и до начала Второй мировой войны даже не надеялись когда-либо стать независимыми от Франции. Таким образом, европейцы в Алжире (их нередко называли «белыми поселенцами») по-прежнему оставались богатым привилегированным сословием, мало что знавшим о местном населении, среди которого росло недовольство.