Русские хроники 10 века - Александр Коломийцев

В Берестово свозили всякую кузнь – лемехи, плуги, топоры и прочее. Недоверчивые смерды скребли затылки, как бы не попасть из огня да в полымя, да не обратиться навечно в сирот. Требовалось княжье слово, что отныне они должны только ему, князю. Он же, князь, снабжает хлебопашескими орудиями без выкупа и с первого урожая мыта не потребует.

Надо было торопиться и отправлять обоз. До осени оставалось менее двух месяцев, а ещё предстояло приготовить жилища для зимовки, вспахать нивы, засеять озимые. Потому Добрыня принудил Владимира съездить в Берестово.

4

Царьградские слы прибыли в Киев в начале зарева. Посланец басилевса, из верхних бояр, хотя и не самый верхний, чином протоспафарий, был холёный, упитанный мужчина, лет сорока. Держался вальяжно, речь вёл неторопливо, с паузами, глаза в разговоре держал долу, ненароком вскидывал, словно пытался подглядеть, высмотреть, застать врасплох расслабившегося собеседника. Хотя говорил медовым голосом, речи вёл ласковые, едва не по власам князя русов гладил, чувствовалось: не с равным беседует, с низшим, коего уговорами надобно отвратить от пагубных дел.

В беседе, кою великий князь вёл с ромеем при ближних боярах своих, тот выразился туманно. Басилевс Василий хочет жить с Русью в мире и дружбе. Речь повёл издалека. Вспомнил мирный ряд, уложенный с дедом Владимира князем Игорем. Вспомнил и бабку, тут же перейдя к славословию княгини Ольги. Княгиня была женщиной умной, посетила Константинополь, встречалась с басилевсом, священством, ходила в церкви. Приобщившись к святыням, узнав от священников об истинной вере, прониклась любовью к истинному богу. Придя к богу, отвергла идолов, приняла Христову веру. Правление её было разумно и справедливо, ибо руку её направлял святый дух. Сына своего, князя Святослава, склоняла к Христовой вере. Но не послушался молодой князь мудрой матери своей, остался язычником. От того произошли войны, погубил Святослав множество чужих и своих людей, и сам погиб в расцвете сил. Пришла пора исполнить желание мудрой княгини Ольги, принять Христову веру, придти к богу единому, всеблагому. Войдя в христианский мир, он, Владимир, обретёт добрых друзей и союзников, спасётся сам и спасёт народ свой от геенны огненной.

– Возлюби Бога, Единого, Всеблагого, – говорил посланец, глядя на собеседника приятственным, умиротворяющим взглядом. – Откроются очи твои, ибо сейчас они не зрячи.

– Приезжай в Константинополь, но не как отец и дед твой ходили к его стенам со злобой, а как княгиня Ольга с миром и любовью, – продолжал плести липкую паутину протоспафарий. – Войди в храм святой Софии, и ты узнаешь лепоту и благолепие христианской церкви, усладишь слух свой звуками божественного пения. Увидев благолепие греческих церквей, отринешь от себя деревянных идолищ, срамно станет тебе входить в чадную кумирню, глядеть на кривлянье грязных колдунов.

Боярин Путята тревожно поглядывал на своего повелителя, ожидая, что тот гневливым окриком остановит наглые речи самодовольного ромея, осмелившегося позорить руських богов. Великий князь сидел молча, смотрел в потолок, непонятная усмешка трогала его губы.

Посланец от божественного перешёл к мирским делам.

– Обретя истинного бога, приняв Христову веру, ты, великий князь, одновременно обретёшь верных друзей и союзников в лице басилевсов, ибо станешь им братом по вере. Что сравнится с выгодами благодетельной братской дружбы? Друзья, братья во Христе оказывают друг другу помощь в преодолении мирских невзгод. Это особенно важно для владык обширных земель, какими являются Византия и Русь, жизнь владетелей полна превратностей. Кто в трудную пору окажет помощь, как не брат во Христе? Сегодня ты придёшь на помощь басилевсу, завтра басилевс выручит тебя из беды.

Что конкретно хотят басилевсы от правителя Русской земли, протоспафарий так и не поведал, посему Добрыня сделал вывод: главная цель приезда ромея – вынюхать обстановку в Киеве.

Звал протоспафарий в Константинополь, дабы креститься у иерархов греческой церкви. На то Владимир с усмешкой ответил:

– Пожду ещё.

Что басилевсу приходится туго и нуждается он в помощи, догадаться не трудно. Иначе не прислал бы своего мужа уверять великого князя в любви к Руси. Но что потребовать за помощь? Золото? Намекнуть о том, повести речь о скудости великокняжеского двора? Он не печенежский хан, чтобы наниматься к басилевсу за золото. В державных делах есть вещи поважней золота, не прогадать бы. Для сего надобно всё вызнать про константинопольские дела. Ничего не ответил Владимир, повторил только:

– Пожду ещё, – бороду огладил, с хитрецой посмотрел на ромея. – Пошлю в Константинополь бояр своих. Пускай поглядят, правду ли речёшь про лепоту церквей христианских.

Хитёр, сладкоречив был ромей, баюкал речами. Но и Владимир не был простаком. О своём крещении и словом не обмолвился. Бояр своих посылал в Константинополь не церквами любоваться, соглядатаями.

Протоспафарий прижал руки к груди. Не заговорил – запел обрадованно:

– Проводником и другом твоим слам стану. Всё покажу, со священством сведу.

* * *

Отправить в Царьград решили Путяту. В помощь дали боярина Воробья. Путяте наказали держать глаза и уши открытыми, вызнать тайные помыслы греков, проведать, не пересылаются ли тайно от Руси ромеи с печенегами и уграми. Для сего велено было встречаться с первосвященниками, царедворцами, верхними боярами. Чтоб бояре Русь возлюбили и поразговорчивей были, насыпали кошели номисм из княжеских запасов, выдали ворохи мягкой рухляди. Тепло в Византии, иной грек жизнь проживёт, а снега не увидит, но любят константинопольские жёны русские меха.

Глава 5

1

Ныне Добрыге две задумки покоя не давали. Первая – собрать такую бронь, чтобы легка была, против тяжёлого копья устояла, а не только против стрелы. Франки, германцы, нурманны одеваются в железо, как улитка в свой домик, или надевают на тулово кожаную рубаху с нашитыми бляхами. Русскому кмету такой доспех не нравится. Руський людин любит простор, лёгкость. Руськие ковачи по дидовским заветам делают особый доспех из сварных колец. Доспех бронью зовётся. Сами диды ту бронь измыслили или переняли у кого, теперь неведомо. Но доспех у русичей свой, ни у германцев, ни у нурманнов такого нет. И хоть бронь доспех дорогой, не у всякого кмета имеется, времени забирает много, и ковачу от брони прибыток не велик. Вторая Добрыгина задумка про дманицы. Старая задумка. Доселе варили железо в одной дманице. Добрыга задумал ставить две. Пока дманицу, как крицу вынут, снаряжают – уголь, руду загружают, чело заделывают, – время уходит. Четыре крицы за день в двух дманицах не сварить, а три должно выйти. И делать дманицы надобно по-другому, выше. В низких дманицах жужло тяжёлое остаётся, много железа коту под хвост уходит. Выше дманица – жарче топка, больше железа выварится. Приглядывать за варкой, пока дманица разгорается, Рудого поставит. Сам за выходом проследит. Рудый и радость, и печаль Добрыги. Рудый – сирота, живёт у ковача пять лет. Сам не новгородский – с Поднепровья. Налетели злые степняки, порушили весь. Кого побили, кого в полон угнали. Из всех жителей один оголец остался. Подался малец в Киев, прибился к гостям, с ними в Новгород пришёл. Приметил ковач на торговище мальца-нищеброда. Взял к себе. Взял из жалости, но и корысть имел. Моча рыжего мальчика шибко хороша для закалки железа. Как мальчишка назвался, никто и не помнил, на второй день Рудым кликали. Нынче глянул как-то Добрыга на приёмыша, не малец перед ним, а парень, верхняя губа ржавым пухом покрылась. И ведь каким сметливым парнишка оказался. Железо варят, вслед за ковачем дманицу щупает, воздух из продухов нюхает. В корчинице тоже рядом. Стоит, смотрит, всё примечает, когда поковку из горна вынимают, куда кладиво мастера бьёт. Закаляет Добрыга мечи, топоры, глядит во все глаза, бормочет что-то. Иной раз Добрыга спросит в шутку – готова ли крица, нагрелось ли железо для проковки. Рудый не в шутку, всерьёз отвечает, да отвечает всё чаще верно. Не зря драл Добрыга рыжие вихры, подзатыльниками потчевал, пошла наука впрок. Прошедшей зимой в первый раз назвал корч парнишку юнотой. Тот, довольный, шмыгнул и отвернулся, улыбку пряча. Якуна и за вихры драл, и на подзатыльники не скупился, и по спине охаживал, всё не впрок. Ученье у ковача суровое, времени уговоры уговаривать нет. Один раз сказал – всё, запоминай, следи за мастером в оба глаза, не спи на ходу. Зазевался юнота, подмастерье ли, не так повернулся, не так ударил, замешкался с ковадлом или изымалом – получи науку. И Добрыгу так учили, и он так учит. Рассуждай на лавке, когда квасок попиваешь, а работа идёт, слово мастера – закон, не моги перечить. Но учи не учи, а ежели нет в парне смётки, дара, только и выучится ковадлом бить, изымалом ворочать да мехи качать.

Разъяснял, до мелочей разжёвывал отец сыну науку варки, а поставит к дманице – без подсказки никак не получается. Не упредишь, то не доварит, то свиное железо из дманицы вынет, только и годится рыбакам на грузила. С закалкой то же самое, поковки крошатся, ломаются. А без уменья не ковач – подмастерье. О сварке и говорить нечего, от одного удара разваливалась. Сколько ни учил Добрыга Якуна, сколько ни приносил треб Сварогу, сколько ни молил бога надоумить сына, вдохнуть в него умельство, всё без толку.