100 дней счастья - Фаусто Брицци

Все с улыбками переглядываются: к слову «побеждать» они не привыкли.

– Как вам известно, у меня двое детей, и мне очень больно, что я не смогу смотреть, как они растут. Через несколько дней мы отправимся в путешествие всей семьей. Я больше не вернусь. Я не смогу посмотреть на вашу игру в плей-офф. Но мысленно я буду с вами, а Джакомо расскажет мне обо всех ваших достижениях. Он будет рядом, и если вам что-нибудь нужно – обращайтесь к нему. Он будет тренировать вас в следующем году, у него есть для этого все необходимое: характер, опыт.

Для моего скромного помощника новое назначение – неожиданность, он очень растроган.

– Прошу вас об одном: как бы ни повернулась игра – бейтесь до конца. И если сможете – выиграйте эти три битвы ради меня. Это будет потрясающим подарком. Когда-нибудь, когда у вас будут дети, я надеюсь, вы вспомните о своем старом тренере и запишете их в бассейн, чтобы научить нашей чудесной игре. Вы – отличная команда, о которой тренер может только мечтать. Ничего, что мы иногда проигрываем. Мне жаль, что так вышло.

Я не выдержал. Я обещал себе: «Никаких слез», – но не смог сдержаться. Я обнимаю парней одного за другим, Мыльница и Мартино подходят последними.

– Давайте, ребята, покажите, на что вы способны.

Потом очередь доходит до Джакомо.

– Доброго пути, шеф, – бормочет он, пока мы обнимаемся. – Что бы ни случилось, я вас не забуду.

Через минуту я выхожу из бассейна, ребята остаются на тренировку. Чувствую себя просто ужасно. Эта затея с путешествием повлекла за собой эмоциональный стресс, который я совсем не планировал. Как я уже говорил, настал момент прощаться. А прощание легким не бывает.

– 24

Когда я заваливаюсь в булочную посреди ночи, то застаю Оскара одного, окутанного аппетитными хрустящими запахами.

– Привет!

Он оборачивается.

– Привет, Лучио.

– Ты почему тут совсем один, где сенегалец, уже уволен?

– Да нет, у него выходной. Обычно, когда он берет выходной, мне помогает Мартина, но сегодня она ночует у дочери. Какая потрясающая женщина, я уже говорил?

Я смотрю, как он уверенной рукой наполняет начинкой эклеры, в каждом движении чувствуется богатый опыт.

– Хочешь помочь?

– Не знаю, смогу ли…

– Научишься, – коротко отрезает он.

Несколько часов я провожу в компании муки и кремовых начинок. Как весело!

Когда светает, мы жарим около двадцати пончиков. Ждем, когда они подостынут, чтобы окунуть их в сахарную пудру.

Несколько секунд мы просто сидим и молчим. Потом Оскар задает вопрос, который вбирает в себя все:

– Ну и?

Это «ну и» значит куда больше, чем тысяча слов. В нем и отеческая любовь, которую испытывает ко мне тесть, и боль от того, что все именно так, а не иначе. Я молчу. Мне не за чем отвечать. Через пару минут мы наслаждаемся вкусом пончиков. Впервые Оскар ест пончик вместе со мной. Горячий пончик – самое лучшее, что только можно придумать. Я почти готов простить пончики за то, что мне суждено умереть.

– 23

Для мушкетеров я устроил ужин. В последний раз нас все еще трое, Портосу скоро предстоит уехать. Наверное, когда гитарист покидает рок-группу, все фанаты плачут. К счастью, у нас пока фанатов нет.

Умберто и Коррадо. Эти имена значат для меня невероятно много. Я мог бы написать о них целую энциклопедию. Как и они обо мне. К счастью, они не обижаются за то, что я самым жалким образом пустил ко дну лодку нашего путешествия. Они знают, что я и сам не понимаю, как правильно поступить, в моей голове все перемешалось.

Когда друзья подъезжают к намеченному ресторану, думая, что им предстоит разговаривать на грустные темы и рыдать, их ждет сюрприз. Я жду их у входа, потому что ресторан закрыт. Сегодня он не работает, и это мне прекрасно известно. Я встречаю их знакомым чудесным словом:

– Хохма.

Они не ждали подвоха, но с радостью включаются в игру. Я сажаю друзей в машину, и мы гоним в стороны терм Каракаллы. Сегодня там в который раз показывают новую интерпретацию «Тоски», бессмертной оперы Пуччини. Я взял три билета, далеко друг от друга. Сначала мы сидим тихо-тихо, и так до середины первого акта, пока Каварадосси не разражается руладами среди спартанских декораций, изображающих Сант-Андреа-делла-Валле. Тогда Коррадо поднимается с места в третьем ряду, и громко кричит:

– И это, по-вашему, тенор?

Вокруг слышится шепот.

– Тихо! Эй! Сядьте на свое место!

Срывать театральные представления – наш конек! В нашем нелепом репертуаре это классика. Коррадо продолжает.

– Эта сцена – оскорбление великого Пуччини! Прости их, Джакомо!

Пока бедный Каварадосси на сцене пытается сосредоточиться и продолжает свои трели, я вступаю в игру.

– Постыдитесь и сядьте на место, а не то я вам покажу!

– Что это вы мне покажете? Вы что, угрожаете?

Я быстро перемахиваю через ряд и приближаюсь к противнику. Когда мы изображаем кретинов, нас ничто не удержит. С кошачьей, совсем не свойственной мне легкостью, я пробираюсь к Коррадо и вырастаю перед ним.

– Да, угрожаю. Немедленно прекратите.

– А то что?

В этот момент Каварадосси сбивается, и оркестр замолкает. Теперь герои спектакля – мы. Миссия выполнена.

Настало время пустить в ход пощечины. Мы умело беремся за дело, стараясь не ударить друг друга слишком сильно, хватая противника за одежду. Эффект превосходит все ожидания. Все с тревогой наблюдают, как мы развлекаемся, а мы кричим, что есть мочи. Полный хаос.

– Вы совершенно не воспитаны!

– Беру пример с вас! Я заявлю на вас в полицию!

Слово «полиция» – условный сигнал для Умберто, который прокладывает себе дорогу в толпе, которая нас окружила. Он быстро показывает окружающим свою карточку члена теннисного клуба.

– Полиция, дорогу. Успокойтесь!

– Прекрасно! Я хотел бы заявить на этого человека! Он на меня напал!

– Нет, это я хочу заявить. Он напал первый. Здесь все свидетели, – парирует Коррадо.

Второй акт нашего спектакля – спор по поводу того, кто же ударил первым. Наконец, Коррадо теряет терпение, толкает полицейского, за что его задерживают. Обычно в финале мы видим Коррадо в наручниках, а я следую за полицейским, чтобы написать заявление. Но сегодня наш непревзойденный актер сталкивается с печальным, но предсказуемым фактом: в зале и вправду сидит полицейский. И ему не терпится выйти на сцену. Минуты не проходит, как он разоблачает наш спектакль и надевает наручники всем троим. Вечер чудесным образом заканчивается в полицейском участке. Рано или поздно это должно было случиться. У нас снимают отпечатки пальцев и задают кучу вопросов. Остается непонятным, в каком преступлении нас обвинить. Когда мы рассказывает о своей затее, полицейские только смеются. А вот Умберто грозит реальная опасность, поскольку он выдал себя за слугу закона. Через несколько часов пожилой комиссар, которому уже пора отправляться на пенсию, закрывает на дело глаза и отправляет нас домой. Ирония судьбы: наша самая веселая хохма оказалась последней.

Мы молчим, пока не приходит время прощаться. Наконец, мы крепко обнимаемся все втроем. Слова нам ни к чему.

Один за всех, и все за одного. Один в данном случае я.

– 22

Питер Пэн выходит в центр сцены и громко кричит:

– Крюк! Капитан Крюк! Ты где?

Вокруг него на поляне острова Нет-и-не-будет собрались все Потерянные Мальчишки, фея Динь и Венди с братишками.

Как вдруг появляется коварный капитан вместе с верным помощником и другими пиратами.

– Вот он я! – гремит Крюк. – Все кончено! Я скормлю вас всех крокодилу!

– Я так не думаю! – отважно отвечает Питер.

Дальше следует сцена битвы: танец, во время которого противники скрещивают шпаги в такт музыке. Это гвоздь программы школьного спектакля, в котором играет Лоренцо. Мой юный актер, скрывшийся за пышными усами капитана Крюка, уже целый час приковывает к себе зрительское внимание, и поверьте, это я говорю не потому, что я его отец. Питера играет какой-то неприятный мальчик, совсем не похожий на юного героя, живущего на острове Нет-и-не-будет. Ева и Паола сидят рядом со мной. Мы смеемся, хлопаем в ладоши, а вокруг нас – другие родители и дети. Мне нравятся школьные спектакли, но мне никогда не выпадало счастье играть главного героя. Как я уже говорил, я был довольно толстым мальчиком. Однажды мне пришлось испытать невероятное унижение во время Рождественской постановки: меня уговорили играть быка.

После спектакля раздаются бурные аплодисменты. Когда выходит Крюк, аплодисменты раздаются в два раза громче, чем для Питера. Я беру Еву за ручку, а Паолу под руку, и мы ждем нашего юного Лоренса Оливье у выхода. Пока мы ждем, я замечаю, что кто-то разбил в машине стекло и украл навигатор, неосторожно оставленный на видном месте. Я уже превратился в раба механического голоса, который командует мне «повернуть направо» или «развернуться на следующем перекрестке». Без него я уже не ориентируюсь. Без этого виртуального Вергилия я – чужак в собственном городе. Избалованный механическим голосом, я уже не помню ни где у нас одностороннее движение, ни дорог вообще. Я даже по дорожному атласу уже разучился ориентироваться. И все же, клянусь, было время, когда я гонял по Риму уверенно и спокойно без мобильника, без навигатора, не проверяя электронную почту каждые две секунды, где бы я ни был. Я набивал карманы кассетами, чтобы слушать любимые песни, и (да, так оно и было) возвращался из отпуска с размытыми фотографиями. Я принимаю решение: никакого навигатора, для путешествия мы используем обычную карту. Наверное, я буду такой один на всю Италию. Но я решил, что нас ждут приключения, и так оно и будет. Когда выходит Лоренцо, мамы и учителя встречают его, как героя. Я немного успокаиваюсь только тогда, когда он заявляет, что не собирается становиться актером.