Вечная ночь - Полина Дашкова

«Ах! — долетел слабый замогильный голос Кастрони. — Пожалуйста, прошу тебя, ведь это последняя возможность, потом всё кончится. Последняя ночь, прошу тебя!»

Кастрони корчился от голода и жажды. Впервые Зацепа понял, что девочка — это не любовь, не страсть. Она пища. Утончённому Гумберту хотелось добраться до детских внутренностей. «Вывернуть мою Лолиту наизнанку и приложить жадные губы к молодой маточке, неизвестному сердцу, перламутровой печени…» Гумберту-эстету нравился вкус «пряной крови» Лолиты. Добрый Кастрони тоже однажды попробовал. Женя порезала палец, и он припал губами к ранке. Поцеловал, чтобы ей, маленькой, не было больно, и потом долго не мог забыть мгновенной дрожи нового, дикого наслаждения.

— …Коля, смотри, у тебя все остыло. — Голос Зои Федоровны прорвался сквозь алую пульсирующую пелену, которая окутала Зацепу, как адское пламя, пока холодное и безвредное.

— Вам не понравилось мясо? — спросил официант.

— А? Спасибо. Все очень вкусно.

Зоя строго посмотрела на мужа, покачала головой.

— Как же вкусно, когда ты даже не попробовал? Ешь, пожалуйста. Это свежайшая парная телятина.

Глава четырнадцатая

Дима Соловьёв сидел в своём кабинете над кипой протоколов допросов свидетелей, механически пробегал глазами строки и опять, как полтора года назад, не мог найти ни одной зацепки. Он вдруг вспомнил, как в девяносто восьмом парадоксальная версия профессора Гущенко, что серийный убийца, который режет проституток в Калининградской области, и аноним-кляузник, который звонит в прямые эфиры на местное радио, телевидение, возмущается падением нравов, распущенностью молодёжи, требует принять срочные меры, — одно лицо.

Кирилл Петрович предложил устроить ток-шоу на местном телевидении, поговорить в прямом эфире на темы, волнующие анонима. Он был уверен, что аноним позвонит. Действительно, позвонил. Стал высказываться по теме. Гущенко тут же понял, что это он, вступил с ним в диалог и держал на связи столько, сколько нужно было, чтобы определить его местонахождение.

Уже во время разговора профессору Гущенко удалось добиться от маньяка косвенного признания.

— А вы, — спросил Гущенко, — лично вы что-нибудь делаете, чтобы очистить общество от скверны?

Маньяк распалился. Его впервые слушали по ту сторону экрана, с ним говорили серьёзно и уважительно.

— Я не сижу сложа руки, — кричал он, — я борюсь со злом. Это главная цель моей жизни.

— Да, у вас великая цель. Вы сильная личность, вы честный благородный человек. Я не спрашиваю о методах вашей борьбы, но скажите, чувствуете ли вы, что она имеет реальные результаты?

— Чувствую. Знаю. Результаты есть.

— Какие же?

— Я преподал этим сукам хороший урок, как надо себя вести, теперь они по крайней мере боятся! Каждая шлюха знает, что с ней будет! Карающий меч настигнет каждую, каждую! Я докажу всему миру, кто я такой! Моё место в Кремле!

Запись этого ток-шоу теперь показывают как учебное пособие криминалистам, судебным психиатрам. А сначала к идее Гущенко отнеслись скептически, как и ко многим другим его идеям, парадоксальным и неожиданным.

Кирилл Петрович привык побеждать. Молох оказался первым его серьёзным поражением.

«Может быть, поэтому он не хочет верить, что убийство Жени — продолжение серии? — подумал Соловьёв. — Профессор уже успел выстроить пару версий. Детский врач, учитель, взрослый любовник маленькой девочки, отец её ребёнка. На самом деле он запутал меня совершенно. Неужели он всерьёз, искренне верит, что Женю мог убить кто-то другой, не Молох? Или просто пытается взглянуть на это дело под новым, неожиданным углом? Это ведь один из постоянных его методов: если перестаёшь видеть что-либо и перед глазами муть, попробуй изменить угол зрения».

Дима нервничал и злился на себя. Ему хотелось позвонить Оле. За полтора года они не виделись ни разу, оба понимали, что это ни к чему. Никого продолжения быть не может. Она ни за что не уйдёт от своего Филиппова, хотя вряд ли счастлива с ним. А встречаться потихоньку, врать, выкраивать часик-другой на быстрые вороватые свидания — это не для неё. Она так не сможет. Соловьёв, наверное, смог бы и так. Если честно, он смог бы как угодно, лишь бы видеть её иногда.

Они собирались пожениться сразу после десятого класса. Родители, и его, и её, считали это глупостью. Мама Димы говорила, что Оля эгоистка и слишком интеллектуальна. Для сына она мечтала о ком-нибудь попроще, чтобы была жена как жена, не книжки читала, а стирала и готовила. Мама Оли уверяла, что ничего конкретно против Димы Соловьёва не имеет. Он милый мальчик. Но жениться в семнадцать лет рано. Сначала надо получить профессию, создать собственную материальную базу.

Действительно, базы у них не имелось, ни материальной, никакой вообще, кроме любви. Родители объясняли, что любовь — это прежде всего ответственность. Дима и Оля были бы рады не слушать родителей, но оба в то время полностью зависели от них. Жить вместе с родителями не получалось. Пробовали. В маленьких двухкомнатных квартирах, кстати совершенно одинаковых, становилось тесно, все друг друга напрягали.

Дима готов был разгружать ночами вагоны, чтобы заработать и снять отдельное жильё. Но после трудовых ночей он засыпал на лекциях, чуть на завалил сессию, а денег заработал до смешного мало. Кончилось все тем, что пьяный-коллега грузчик уронил ему на руку ящик с мясными консервами. Получился какой-то сложный перелом, несколько косточек раздробились и долго не хотели правильно срастись.

Затем была попытка устроиться дворником. В то время дворникам давали казённые комнаты. Полгода они прожили в подвальной коммуналке, мыться ходили к родителям, питались в институтских столовых, а потом оказалось, что дом идёт на снос. Сразу после Нового года надо было выметаться.

Что делать дальше, где жить, Дима и Оля не знали. Они оба устали от бездомности, от неприятных разговоров с родителями. Накопилось глухое раздражение и обида, нет, не друг на друга и даже не на родителей, а на судьбу, которая все никак не желала дать им шанс в виде крыши над головой.

И судьба как будто откликнулась, сжалилась.

31 декабря они устроили праздник у себя в дворницкой.

Приходили все, кто хотел. Сокурсники, бывшие одноклассники, друзья детства. Дом прятался в глубине большого старого двора. Проходняки, закоулки, путаница номеров. Если случайный человек попадал в этот коварный лабиринт в поисках какого-нибудь конкретного адреса, разобраться без помощи аборигенов он ни за что не мог.

Филиппов Александр Осипович был приглашён в гости в один из соседних домов. За два часа до Нового года он бродил с адресом на размокшей от снега бумажке, тыкался в разные подъезды. Единственный на весь двор автомат сожрал все его двушки, дозвониться в квартиру, где его ждали, так и не удалось. Там, как потом выяснилось, кто-то плохо положил трубку.

Из полуподвальных окон дворницкой слышалась музыка, смех, и Филиппов постучал. Дима пытался запечь гуся с яблоками в кошмарной коммунальной духовке. К растерянному продрогшему незнакомцу выскочила Оля, в туфельках, в лёгком платье, и побежала провожать беднягу до подъезда.

В гостях Филиппов провёл часа полтора, сберёг одну из двух бутылок шампанского, лежавших в его сумке, и без чего-то двенадцать опять постучал в окно дворницкой, сказал, что, во-первых, счёл своим долгом поблагодарить, во-вторых, там скучно, а тут значительно веселей.

Так они познакомились. А потом оказалось, что у Филиппова есть тёплая дача под Москвой, совсем недалеко. Зимой там никто не живёт, и он готов приютить Олю с Димой до конца апреля, за символическую плату, а можно и вообще бесплатно. Ему, Филиппову, и его родителям неспокойно, когда дом стоит пустой, беспризорный.

Ох, как это оказалось кстати! Филиппов был такой милый, тихий, «уютный», как сказала о нём Оля. Диме он тоже сразу понравился. Ему и в голову не могло прийти, что душка историк, рыхлый, неуклюжий, бледно-рыжий, с лысиной, похожей на цезуру католического монаха, положил глаз на Оленьку сразу, как только увидел её в новогоднюю ночь.

Дима в свои двадцать лет был категорически не ревнив. В детстве, в школе он ревновал её ужасно. А потом она сказала ему, что ревность — это диагноз. И он расслабился.

Кроме дачи, у Филиппова имелся ещё и старенький, но очень симпатичный «Жигуленок». Раньше совсем не ездил, догнивал в гараже, а тут вдруг разъездился, и не куда-нибудь, а на дачу. Разве запретишь хозяину приезжать на собственную дачу?

Бревенчатый дом стоял у самой опушки сосновой рощи. Веранда с цветной мозаикой стёкол, крыльцо со скрипучими ступенями и резными перильцами. Флюгер на крыше, петушок из ржавой жести с отколотым клювом. Двадцать один год назад Дима прожил в этом пряничном домике три месяца, январь, февраль, март, вместе с Олей, когда они были «немножко женаты».