Вечная ночь - Полина Дашкова

— Осторожней! — взвизгнула Женя. — Только не хватало сейчас врезаться куда-нибудь! Господи, как же мне все это надоело!

У Зацепы трещало в ушах. Он не только чувствовал, но уже видел, как рушатся декорации. Женя впервые заговорила с ним по-русски. Что это было? Провокация? Она догадалась, что он не тот, за кого себя выдаёт? Или просто устала от чужого языка?

— Я не понимаю, детка, пожалуйста, переведи, — жалобно попросил Кастрони.

— У меня нет никакой жизни, — она перешла на английский, — только грязь, чёртова мерзость.

— О чём ты? — хрипло спросил Зацепа, подозревая, что она о нём, об их любви, которая крепко воняет проституцией.

— Скажи, ты когда-нибудь видел детское порно в Интернете?

— Нет. Я знаю, что там его много, но сам не видел.

— Правда? Но ведь ты любишь не взрослых женщин, а девочек, и тебя должно это интересовать.

— Я люблю одну девочку. Синьорину Женю. Я не маньяк, не извращенец, просто так случилось. До встречи с тобой ничего подобного не было. Ты же знаешь, у меня в Риме жена, двое детей, внучка.

— У них у многих есть жены, дети, внуки.

— У кого — у них?

— Неважно.

— Почему ты вдруг заговорила о детском порно?

— Не знаю. — Она заёрзала на сиденье, отвернулась, уставилась в окно.

Осторожный Зацепа больше не стал задавать вопросов. Поглядывал на неё, видел, как вздрагивают её плечи, слышал тихие жалобные всхлипы. Он привык, что она часто плачет. Её смех мог мгновенно превратиться в слезы, и наоборот. Он списывал это на переходный возраст. Остаток пути они молчали. Когда доехали до дома в Черёмушках, вошли в квартиру, Женя побежала в спальню, упала на кровать, лицом в подушку. Кастрони подошёл, стал снимать с неё сапоги. Она вдруг резко развернулась, чуть не заехав ногой по его физиономии.

— Ник, сколько лет твоей внучке?

— Одиннадцать. Почему ты спрашиваешь?

Она усмехнулась, оскалилась, как собачонка, и сказала по-русски:

— Мне было столько же, когда это началось.

— Я не понимаю. Женя, пожалуйста, говори по-английски. — Кастрони растерянно заморгал.

— Ох, Ник, может, не стоит? Лучше тебе не понимать, о чём я говорю. Мне плохо, Ник. Ты даже не представляешь, как мне плохо сейчас. Я люблю его, он гений, лучше него нет никого на свете. Мы, наверное, поженимся. Но если он узнает… Господи, как бы я хотела вычеркнуть все это из моей жизни, забыть, начать с нуля, стать обычной девочкой.

«Кто он? Неужели этот певец, людоед-некрофил, которому она вешалась на шею? — простонал про себя Зацепа. — О чём узнает? Обо мне? Но она вряд ли привела бы меня в клуб и стала знакомить с ним, если бы боялась именно этого».

— Женя, — сказал Кастрони, — мне, конечно, нравится, когда ты говоришь по-русски. Звучит красиво, но я ни слова не понимаю. Что с тобой происходит? Ты, может быть, хочешь рассказать мне что-то, но не решаешься? Почему ты вдруг заговорила о детском порно?

— Ник, ты правда любишь меня? — Это было сказано по-английски, громким драматическим шёпотом.

— Да, Женя, конечно, я тебя очень люблю. Я много раз говорил тебе.

— Говорил? Слова ничего не значат. Ты мог бы убить за меня? Ты мог бы убить человека, который растоптал, утопил в грязи моё детство, заставил раздеваться перед камерой и выделывать такое, что тебе в страшном сне не приснится? Но если бы только это! Нет, ему было мало. Он стал торговать мной.

Зацепе показалось, что она репетирует роль для мелодрамы. Кастрони тихо поскуливал от волнения и жалости.

«Замечательно! — думал Зацепа. — Вот появился ещё один персонаж. Нас было только двое, она и я. Теперь уже четверо. Третий, как я понимаю, этот певец Вазелин. Надо бы уточнить, но нельзя. Она ведь сказала о нём по-русски. Интересно, кто четвёртый? Кого мне надо убить?»

— Женя! Прекрати! Что ты говоришь? Что ты выдумываешь, девочка? Зачем? — зашептал Кастрони, искренне подыгрывая синьорине, заламывая руки и слегка подвывая на гласных.

Зацепа между тем сохранял ледяное, отрешённое спокойствие.

— Зачем? — взвизгнула Женя. — Затем, что я больше не могу так жить. Я хочу покончить с этим. Но у него есть много записей. Если я уйду, он сделает так, что все это увидят мои родители, учителя, одноклассники. Он может, я знаю. Уже было, когда он снимал со мной или с другими девочками и мальчиками разных богатых известных людей, а потом шантажировал их. И они платили. Теперь он шантажирует меня. Требует огромную сумму. Он уже поместил в Интернете картинки, клипы, на которых видно не только тело, но и лицо, очень чётко, крупным планом.

Зацепа сидел на краю кровати, не в силах шевельнуться. Кастрони бешено колотил кулаками изнутри по стенкам его сердца. В голове вдруг пронеслась строчка из чьих-то стихов:

«Конец мог быть и пострашней,но не придумаешь бездарней».

Зацепе все уже стало ясно, Кастрони надеялся на чудо.

«Этого не может быть! — вопил Кастрони. — Она все выдумала! Я знаю её почти два года, она вся, как на ладошке».

«Да, ты знаешь её. Каждый квадратный сантиметр её тела, вес, рост, объём талии, бёдер, щиколотки, шеи. Каждый оттенок интонации, гримасы, капризы ты знаешь наизусть. Но тебе ничего не известно о ней, — устало возражал Зацепа, — ты встречаешься с ней не так уж часто. Что происходит в её жизни там, за кадром ваших отношений, ты знать не можешь».

«Если бы это было правдой, — не унимался Кастрони, — открылось бы все раньше, я бы понял, почувствовал».

«Понял? Почувствовал? — горько усмехался Зацепа. — Вспомни, как легко она пошла на контакт с тобой, как ловко тянула из тебя деньги. Ты что, всерьёз считаешь, что она получает удовольствие от ваших постельных игрищ? Или, может, ты надеешься, она влюблена в тебя, старого кретина? Опомнись. Разве всё это время она вела себя как нормальная, чистая девочка-подросток? Она спала с тобой за деньги. Почему ты думаешь, что она не могла делать это с другими?»

— Кто он? Как его зовут? — спросил Зацепа, когда Женя замолчала.

— Марк. Фамилии не знаю. Адреса тоже. Он постоянно снимает сразу несколько квартир и меняет их очень часто. Он хитрый и осторожный, подонок. Он работает один, без помощников. Сейчас нас у него всего четверо, две девочки и два мальчика. Он очень тщательно отбирает детей, чтобы были не сироты, не наркоманы, здоровые, нормальные, но при этом, чтобы не проболтались родителям.

Кастрони трепетал от жалости, хотел спросить, как это произошло с ней, чистой девочкой, как она попала в лапы к злодею-порнографу. Но Зацепа заткнул своё внутреннее нечто и задал Жене другой вопрос, куда более актуальный:

— Ты говорила ему о нас, обо мне?

— Нет. Никогда, — она горько всхлипнула, — не бойся, Ник. Ты улетишь в свой Рим, тебя здесь никто не знает. Вот если бы ты был русский и жил в Москве, занимал высокую должность, тогда другое дело.

— Что ты имеешь в виду?

— Марк не станет связываться с иностранцем.

— Значит, ты всё-таки говорила?

— Да нет же, нет! Успокойся.

— Погоди. Почему ты сказала — если бы я был русский? Что это меняет?

— Не знаю! Отстань! — Она вдруг зарыдала. — Ты, как все! Думаешь только о себе, а на меня плевать! Я не могу так больше жить! Не хочу! Если мне не удастся отделаться от него, я наглотаюсь таблеток с водкой и выброшусь в окно!

Кастрони был в обмороке. Наверное, у него случился инфаркт, и он тихо подыхал, из последних сил тянул дрожащие ледяные пальцы, чтобы притронуться к своей маленькой синьорине, попрощаться, погладить по голове. Но злой Зацепа не дал ему сделать этого.

«Хватит! Я сыт по горло! С таким же успехом можно было подобрать проститутку на улице или воспользоваться любым из заведений, которые предлагают весь спектр интимных услуг. Получилось бы дешевле и безопасней».

«Но я люблю её», — прошептал Кастрони и отключился.

— Если я правильно понял, тебе нужны деньги, чтобы уйти от этого твоего Марка. Сколько? — Зацепа задал свой вопрос спокойно и жёстко.

Она подняла руки с растопыренными пальцами, как будто сдавалась и просила не стрелять.

— Десять? — уточнил Зацепа.

Она молча, виновато кивнула.

Если посчитать, сколько он давал ей и тратил на неё в эти два года, выйдет значительно больше.

— Ты уверена, что, получив деньги, он оставит тебя в покое?

— Конечно.

— Откуда взялась именно эта сумма? Он сам её назвал?

— Нет. То есть да. Я просто знаю. Одна девочка, которая тоже хотела уйти, дала ему десять тысяч. И он её больше никогда не трогал.

«А вот сейчас ты растерялась и врёшь неумело, моя радость, — отметил про себя Зацепа, — ты не была готова к этому вопросу. Наверное, мой следующий вопрос тоже застанет тебя врасплох».

— Допустим, ты дашь ему деньги. Разве он не спросит, где ты их взяла?

Лживая маленькая дрянь вдруг обхватила его за шею и стала целовать, приговаривая:

— Ник, любимый, хороший, спаси меня! Пожалуйста! Я правда больше не могу так жить. Неужели ты допустишь, чтобы твоя синьорина погибла?