Вечная ночь - Полина Дашкова

— Эй ты, крошка педрилка, — тихо позвал Марк.

— Бе-е! Ме-е!

Брось придуриваться, малыш. Все в порядке. Миру уже известно, что ты кретин и к строевой службе не годен. Хотя, если честно, ты совершаешь большую ошибку. Таких красивеньких, как ты, в армии хорошо дрючат. Тебе бы понравилось. Ты уже пробовал? Смотри, не упусти свой шанс! Для тебя это стало бы полезной практикой. Ты знаешь, с твоей внешностью можно отлично зарабатывать, всего лишь подставляя задницу.

В тупике, кроме них двоих, в эту минуту никого не было. Начинался ужин. Заранее, за час, наверное, психи перетекали поближе к столовой. Марк, хоть и был голоден, здешнюю кухню не переносил. А ягнёнок Марик ждал, когда его позовёт дежурная сестра. Что-то вроде ритуала. Ягнёнка поднимали, вели за руку, усаживали за стол. Ни с одним больным в отделении не возились столько, сколько с этой маленькой глупой педрилкой. Попадись он Марку лет пять назад, Марк бы сделал всё возможное, чтобы использовать такого фактурного мальчика в своём альтернативном кино. Он бы очень понравился некоторым серьёзным клиентам.

«А может, стоило обратиться за помощью к кому-то из них? — вдруг подумал Марк. — В самом деле, они ведь кровно заинтересованы в моём бизнесе. Детского порно и живых деток, которые продаются, в России навалом, но я знаю, что спрос все равно пока опережает предложение. Им, положительным семейным господам, постоянно хочется попробовать чего-то новенького, свеженького, причём без риска подцепить заразу или нарваться на шантаж. А детки растут быстро и ещё быстрее теряют товарный вид, многие подсаживаются на наркотики. Многие, только не мои. Ну что, стоит подумать над этим вариантом? Слинять отсюда я могу в любой момент».

— Как, малыш, твоё кругленькое нежное филе готово к труду и обороне? — спросил он, потянувшись и хрустнув суставами. — Не советую терять время, губить свою сладостную юность в этой помойке. Чем ты моложе и свежей, тем дороже стоишь!

Марк ясно представил себе, как звонит, допустим, отставному генералу ФСБ, отцу и деду, орденоносцу, который в теледебатах сокрушается по поводу распущенности нынешней молодёжи и голосует обеими руками за введение цензуры «на пошлость». Теми же руками он не часто, но регулярно, раз в месяц, тискает до синяков тихого послушного мальчика Егорку тринадцати лет.

«Товарищ (или господин) генерал, это вас беспокоит Марк, ваш знакомый. Тут у меня понимаете, неприятности, наехали какие-то придурки, пасут меня, раскачивают, чего хотят, не знаю. Вы уж будьте любезны, помогите, не только мне, но и себе самому. Знаете, я, грешным делом, запечатлел для истории вас вместе с вашим любимым мальчиком Егорушкой, как вы там, с ним, малышом, вдвоём в коечке. То да сё, ну сами понимаете. Представляете, что будет, если чужие недобрые глаза увидят такое кино?»

Генерал, безусловно, наложит в штаны. Спросит, где хранятся плёнки. Что будет дальше, остаётся только гадать. Марк прокрутил в голове несколько вариантов развития событий. При всей несхожести этих вариантов их объединяло одно. В конце каждой истории стояла чёткая чёрная точка. Дырка от пули в башке Марка.

Марик продолжал резвиться, но как-то вяло, по инерции. Его последнее «бе-е» прозвучало совсем неправдоподобно. Наконец он замолчал, застыл, косясь на Карусельщика блестящим голубым глазом. Щеки его покраснели, желваки задвигались под тонкой кожей.

— Детка, ты чего? — Марк хихикнул и комично прикрылся рукой. — Ой, боюсь, боюсь! Какие мы грозные!

Пол слегка задрожал. К ним по коридору шла дежурная сестра Зинаида Ильинична, дама двухметрового роста, весом килограммов сто семьдесят. Ягнёнок успел показать Марку кулак с вытянутым средним пальцем и встретил сестру радостным «бе-е!».

«Нет, пожалуй, ни к кому из клиентов обращаться за помощью нельзя, — решил Марк. — В любом случае это огромный риск. Если я вычислил правильно и меня пасут потому, что кто-то из деток занялся шантажом у меня за спиной, где гарантия, что я по закону подлости не нарвусь именно на того клиента, который пустил за мной хвосты? Надо выкручиваться самому. Я точно знаю, убивать меня пока никто не собирается. Это главное».

— Марик, встань сию минуту! — скомандовала Зинаида Ильинична. — Давай поднимайся, ну! А ты, Карусельщик, чего расселся? Тебе тоже особое приглашение? Быстро в столовую, кушать!

«Как же мне всё-таки повезло, что эта слонопотамша не знает моего имени. Я бы свихнулся, если бы меня здесь стали называть Мариком».

Медсестра подхватила ягнёнка, ласково погладила по бритой голове.

Марк нехотя поднялся, добрёл до столовой и не нашёл там ничего интересного. Все те же психи, то же сосредоточенное чавканье, грязно жующие рты, бессмысленные глаза.

На ужин дали крутое яйцо, бутерброд с одесской колбасой, рыжую тушёную капусту, какао. Марк брезгливо сколупывал скорлупу с серого холодного белка, вспоминая свой последний ужин в ресторане.

— Солянку не будешь? — деловито поинтересовался Шпон и тут же пододвинул к себе тарелку. Ел он жадно, громко. Покончив с капустой, стал смотреть на бутерброд.

— Да бери уж, — разрешил Марк.

Шпон запихнул в рот все целиком, хлеб и колбасу, вытянул жёлтую колбасную кожицу, внимательно оглядел её, опять отправил в рот и стал жевать, как жвачку. Потом рыгнул и задумчиво произнёс:

— Никонова в бокс положили. Может, электрошок будут делать.

— Мг-м, — кивнул Марк и хлебнул какао.

Ничего более мерзкого он в своей жизни не пил. Тёплая бежевая бурда, приторно-сладкая, с коричневой слизистой пенкой.

— Электрошок жуткая вещь, — сказал Шпон. — Слушай, ты какао все выпьешь или, может, оставишь половину?

— Пей. — Марк поморщился и отодвинул стакан.

Шпон жадно сцапал и влил в себя какао, выпил залпом, одним глотком, как водку.

«Блин, что я здесь делаю? Надо линять!» — подумал Марк.

* * *

Два часа ночи.

На день рождения мама подарила мне сумочку, купленную в подземном переходе. Это не просто дешёвка, это значительно хуже — подделка под «Шанель», с большим золотым вензелем, со стразами, которые отколупываются по одному. Конечно, пришлось изображать восхищение и бурный восторг, как будто я о такой сумочке всю жизнь мечтала и теперь с ней не расстанусь. Вот Майка молодец. Не стала выпендриваться, подарила пижаму, недорогую, но очень милую. И восторг не пришлось изображать.

Мама внимательно смотрит в глаза, следит за реакцией, для неё это настоящее горе, если не понравился её подарок. А я ломаю голову, куда теперь эту роскошную гадость дену. Мамочка постоянно будет спрашивать: почему не ходишь с моей сумкой? Так что день рождения никогда не кончится. Ладно, скажу, что берегу такую красоту для особых случаев.

Я, кстати, вообще ненавижу этот день. Не хочу быть на год старше и делать вид, будто счастлива от этого. Все поздравляют, когда надо, наоборот, выражать соболезнование.

Мы с папой неплохо посидели в ресторане, он подарил мне кулончик с сапфиром, очень симпатичный. Вот это я понимаю, подарок родному ребёнку. Цепочка золотая, настоящий сапфир. Хоть и маленький, но настоящий. Я сразу его надела. Будет мой талисман.

Итак, мне пятнадцать лет. Чувствую себя старухой, как будто уже тридцать, и все в прошлом. Вот интересно, Ике двадцать два, а чувствует себя младенцем. У неё жизнь кончилась в десять, когда убили родителей у неё на глазах. А потом опять началась в семнадцать, когда она познакомилась с Марком. Получается — минус семь лет. Я так не могу. Моя жизнь как будто никогда не начиналась — и постоянно кончается. То есть мне кажется, я, ещё не родившись, умерла. Господи, что за глупости? Откуда это, дневник? Ты не знаешь?

Я спросила у папы, почему он с мамой развёлся. Он сказал, что просто встретил другую женщину, влюбился. У мамы тяжёлый характер, мне ли этого не знать.

На самом деле характер тут совершенно ни при чём. Та, другая, была моложе. Но с ней он тоже развёлся, встретил Маринку. Года через три опять разведётся. Я, конечно, очень его люблю, но он тоже немного псих. Погоня за вечной молодостью. Свою догнать нельзя, так хотя бы за чужую подержаться…

Из-за того, что он такой, у меня, кстати, тяжёлые комплексы. Дикий страх возраста. Время летит, как безумное, и постоянно счётчик в голове щёлкает. Мне кажется, после тридцати жизнь у женщины вообще заканчивается. Вот смерти я почему-то совсем не боюсь, а старости, морщин, пигментных пятен, седины, всего этого возрастного уродства боюсь ужасно. У меня прямо фобия какая-то. Понимаю, что глупо думать о таких вещах в пятнадцать лет, но все равно думаю.

Мой папочка считает старухой любую женщину после двадцати семи. Для Марка старуха Ика, хотя ей только двадцать два и она выглядит младше меня.

Конечно, если есть бабки, можно сделать пластику, подтяжки всякие, но ведь это всегда видно. Не знаю как. По глазам, что ли? И к тому же на это подсаживаются, как на наркотики. Начинают и не могут остановиться.