Дело Рихарда Зорге - Ф. Дикин

Аизава снова отправился в Токио. Он прошел в Министерство обороны и, шагая по коридору, достиг кабинета Нагаты, открыл дверь и выхватил меч. Первый удар Аи-завы не достиг цели. Другой офицер, оказавшийся в комнате, попытался защитить Нагату и был серьезно ранен. Нагата же был зарублен насмерть. «Мне стыдно, — заявил Аизава на военном трибунале, — что я не сумел убить Нагату с первого удара».

Убийства, вне всякого сомнения, были свойственны японской традиции. Но убийство генерала боевым офицером было делом немыслимым в течение последних пятидесяти лет. Каждый сознавал, что этот инцидент был симптомом того, что называлось «гекокийо» — «свержение старших младшими, высших низшимй». Это выражение, впервые использованное для описания феодальной анархии XV века, похоже, вполне подходило к ситуации, сложившейся в японской армии с ее политически активными молодыми офицерами, чьи радикальные и по-настоящему мятежные настроения угрожали как военным, так и гражданским руководителям.

Таким образом, Зорге вернулся в Японию, еще более неустроенную, разлаженную предчувствиями близкого насилия, чем когда он впервые прибыл в эту страну два года назад. И Одзаки, и Мияги изложили ему причины убийства

Нагаты, после чего у Зорге осталось мало сомнений в том, что следует ожидать большого кровопролития.

Знаменитый «Ni Ni Roku Jiken», или «инцидент 26 февраля», был связан и с убийством Аизавой генерала Нагаты, и с последовавшим военным трибуналом над полковником Аизавой, заседавшим в казармах Первой дивизии в Токио. Дело тянулось долго и получило широкую огласку в прессе, печатавшей день за днем отчеты о нем, Аизава и его адвокаты превратили дело защиты офицера в рупор полусырых идей фракции Коде, выражаемых с полемическим задором. Председатель суда позволил повернуть дело так, чтобы моральная инициатива оказалась в руках обвиняемого. Аизава добился успеха, представляя себя бескорыстным японским патриотом, озабоченным лишь судьбой страны и желающим избавить ее от слабости, коррупции и предательства в высших сферах, символизируемых кабинетом, советниками трона, огромными капиталистическими корпорациями и некоторыми военачальниками, включая и свою жертву — генерала Нагату.

Это cause celebre (знаменитое дело) всколыхнуло многих молодых офицеров Первой дивизии, разделявших взгляды Аизавы, и в январе полиция уже раскрыла заговор нескольких офицеров, ставивших своей целью убийство членов кабинета[68]. На самом деле было много признаков грядущей тревоги, но единственное, что предприняли военные власти, — это приказали Первой дивизии приступить к несению службы в Маньчжурии и быть готовой перебраться на континент в конце февраля.

Военный трибунал над Аизавой прозаседал весь февраль, и каждый день этого процесса все больше раскалял атмосферу, уже насыщенную слухами о неминуемом кровопролитии. И Одзаки, и Мияги продолжали снабжать Зорге информацией по делу Аизавы и всех замешанных в нем. И потому Зорге не очень удивился армейскому взрыву, разразившемуся 26 февраля. По словам Зорге, «сотрудники посольства пребывали в растерянности, не зная, как расценивать события 26 февраля».

То, что произошло утром 26 февраля и в последующие три дня, могло поставить в тупик неискушенного наблюдателя. Около 1400 солдат покинули казармы на рассвете в сильный снегопад. Командовали ими младшие офицеры, ни один из которых не был в чине выше капитана. Главная часть повстанцев заняла группу зданий в правительственном квартале Токио, включая и Министерство обороны, штаб-квартиру столичной полиции и парламент. Одновременно части мятежников предприняли атаки на резиденцию премьер-министра и на дома нескольких известных людей. Среди жертв оказались два бывших премьер-министра, а сам премьер-министр чудом избежал смерти[69]. Лидеры переворота, молодые офицеры, выпустили манифест, выдержанный в довольно туманных, расплывчатых выражениях. В нем заявлялось, что все было предпринято из чувства долга перед императором.

И с этого момента мятежники стали вести себя пассивно. Казалось, они выжидали, когда влиятельные генералы из фракции Коде возьмут на себя ведение государственных дел. Правительство тоже поначалу было странно пассивным. И лишь поздним вечером 26 февраля оно выпустило заявление, подписанное министром обороны. В нем ничего не говорилось о «повстанцах» или даже «мятежниках», но лишь о «молодых офицерах регулярных войск». На следующий день встречей нескольких генералов и молодых мятежных офицеров начались переговоры с повстанцами. Одновременно, пока они продолжались, к столице были подтянуты верные правительству войска, матросы Первого флота окружили город, танки двинулись по заснеженным улицам, и армейские посты окружили цитадель повстанцев — часть из этих постов была укомплектована матросами-новобранцами. Через два дня, 29 февраля, офицеры-мятежники и рядовые капитулировали без единого выстрела.

Зорге был захвачен этим удивительным, потерпевшим неудачу дворцовым переворотом. В течение всех четырех дней он пытался увидеть все, что можно, собственными глазами и велел членам своей группы исследовать истинную природу и последствия этого дела. «Наша шпионская группа, — сказал Зорге, — рассматривала изучение этого инцидента как одну из своих главных обязанностей».

В своем «признании» он пишет:

«Инцидент этот носил типично японский характер, и потому его мотивы требовали особого изучения. Пристальное изучение его и в особенности изучение точек напряжения в обществе и внутреннего кризиса, который он обнажил, было намного более ценным в понимании внутренней структуры японского общества, чем просто данные о силе войск или сбор секретных документов».

Анализу инцидента 26 февраля Зорге посвятил, по крайней мере, три разных отчета: один для германского МИДа, другой — для Управления в Москве и третий — для публикации в качестве статьи в журнале Хаусхофера «Zeitschrift for Geopolitik».

Доклад в Берлин был написан под настойчивые уговоры его друзей в германском посольстве. Как это произошло, лучше всего передают слова самого Зорге:

«В разговорах с Дирксеном, Оттом и Веннекером я снова и снова подчеркивал социальный аспект событий 26 февраля, говоря, что мне понятны те социальные проблемы, с которыми столкнулась Япония. В итоге персонал посольства обратил свое внимание на эту сторону инцидента и попытался собрать о нем всю доступную информацию, какую можно. Сам Отт имел особый канал, через который он мог получать статьи и листовки.

Моя шпионская группа, конечно, накопила огромное количество материала об этом событии. В действительности я много узнал о событии с разных сторон, потому мое мнение легко повлияло на позицию, занятую посольством, и в результате и Дирксен, и Огг старались привлечь меня к работе. Вот почему они попросили меня написать для Берлина отчет об инциденте».

Зорге утверждал, что, начиная с 1936 года, его мнение имело значительный вес в германском посольстве, и можно было не сомневаться, что его репутацию еще более укрепило верное истолкование февральского мятежа, которое могло бы оказаться поверхностным и незначительным, если бы не помощь Одзаки и Мияги.

Военное положение, объявленное в Токио после начала Февральского мятежа, оставалось в силе в течение многих недель, что никак не облегчило задачу для иностранных дипломатов и журналистов, желающих узнать истинную подоплеку этого инцидента. Легко предположить, что никто из них не мог полагаться на советы японских знакомых в такой степени, в какой мог полагаться на своих помощников Зорге. Мияги, например, собирал информацию о мятеже в течение двух месяцев после его окончания.

Конечно, первой заботой Зорге было подготовить отчет для Москвы. Советский интерес к февральскому мятежу можно было выразить серией вопросов. Например, до какой степени этот взрыв отразил то глубокое недовольство, что было характерно для страны в целом? Каковы были цели, экономические и политические, молодых офицеров? Не приведет ли мятеж к ослаблению власти и снижению престижа японской армии? Какое влияние окажет это событие на направление японской внешней политики? Обострит ли оно или умерит антисоветские настроения в Японии?

И Зорге дал Москве ответы на эти вопросы. В документальный отчет о происшедшем он включил некоторую информацию, взятую из своей статьи в «Геополитике». Полицейское досье на Зорге сообщает нам, что он передал в Москву информацию «об окружении мятежников соединениями военных моряков в районе Министерства иностранных дел». В «Геополитике» Зорге был осторожнее, не пойдя дальше утверждения, что военно-морские силы «сурово осудили» мятеж и что это «внесло большой вклад в предотвращение распространения повстанческого движения», поскольку японские власти прилагали все усилия к тому, чтобы скрьггь от иностранцев ту злобу, что существовала в отношениях между армией и флотом. Одним из самых строго охраняемых секретов была истинная роль, сыгранная в те дни моряками, поддержавшими твердую реакцию императора на мятеж. И если бы Зорге столь же определенно высказался и в своей статье в прессе, как высказался он в отчете, отправленном в Москву, он рисковал быть высланным из Японии.