Дело Рихарда Зорге - Ф. Дикин

Как писал Зорге, простейшими способами вести шпионскую работу внутри германского посольства были «обсуждения, консультации и изучение, а также обмен второстепенной информации на информацию первостепенной важности — другими словами, использовать шпроту, чтобы поймать макрель».

Во время пребывания Зорге в Москве там собрался Седьмой конгресс Коминтерна, на котором Зорге очень хотел побывать, однако ему категорически запретили это делать. И запрет этот имел смысл, поскольку его вполне могли опознать какие-нибудь иностранные делегаты или наблюдатели, присутствующие на конгрессе, и факт этот мог просочиться в Германию или Японию.

В Москве Зорге жил на Садовой улице в комнате, которую ранее занимал один из его друзей. И здесь, на короткое время пребывания в столице Зорге возобновил относительно уединенную домашнюю жизнь со своей русской «женой» Екатериной. После возвращения Зорге в Японию короткие послания от Екатерины время от времени включались в сообщения, отправляемые ему по радио 4-м Управлением. Он же, в свою очередь, сообщал об отправке писем и одежды для нее из Японии по обычным почтовым каналам[66].

Куусинен и Смолянский пригласили Зорге к себе, а Мануильский, возможно, занятый на Конгрессе, лишь позвонил ему по телефону, отчасти для того, чтобы сообщить, что Зорге ни в коем случае не должен появляться на каких-либо заседаниях Конгресса. Пятницкий был болен и жил за городом. Общественная жизнь была тогда, по словам Зорге, «очень ограниченной». Единственный человек, с которым он часто встречался, был его бывший радист в Китае, немецкий техник Макс Клаузен, поскольку Максу уже было велено готовиться к тому, чтобы присоединиться к группе Зорге в Японии. А потому этим двоим было о чем поговорить.

Клаузена вызвали в Россию в августе 1933 года. А до этого он около восьми месяцев провел в Мукдене, где под присмотром японцев, оккупировавших город, проводил на верхнем этаже своего дома тайные радиосеансы, посылая на советскую территорию редкие сигналы, содержавшие данные разведки, собранные местной группой 4-го Управления, работавшей под общим руководством офицера, обосновавшегося в Харбине. «Крышей» Макса Клаузена в Мукдене был бизнес — магазин по продаже мотоциклов, велосипедов и автомобильных принадлежностей. Капиталом, необходимым для открытия своего дела, — двумя тысячами долларов США — Клаузена снабдило 4-е Управление.

Макс и Анна, которую все считали его женой, были хорошо известны в европейской общине, а Макс даже стал секретарем немецкого клуба где-то через шесть месяцев после приезда в Мукден. В соответствии со своим прошлым моряка с севера Германии, он был компанейским здоровяком, антиподом интеллектуалов, резким, грубым, но, по-видимому, щедрым, по-своему преданным своей сожительнице Анне. Его, должно быть, забавляло, что примерно в то же время другой его коллега по шпионской группе в Мукдене, тоже немец, стал казначеем клуба.

Однако деятельность Макса Клаузена в Мукдене, как легальную, так и всю прочую, нельзя было назвать успешной. За год он передал не более пятнадцати сообщений, а качество информации было далеко не лучшим. Что до торговли мотоциклами, то следует признать, что Клаузену не удалось вернуть ни цента вложенных денег. Позднее Макс подведет итог в оправдательном объяснении: «Наше рискованное предприятие в Маньчжурии в целом потерпело неудачу». И неудивительно, что ему довольно резко было велено передать дела кому-то другому, а самому возвращаться в Москву.

Возвращались Макс с Анной по транссибирской железнодорожной магистрали с билетами, купленными до Берлина, — частично потому, что это, по мнению Макса, поможет им выбраться из Маньчжурии с меньшими хлопотами, а частично для того, чтобы успокоить Анну, которую страшила сама мысль вновь оказаться на советской территории. Она была стойкой антикоммунисткой, и сомнительно, сознавала ли она даже тогда, что Макс работает на советский аппарат.

Было бы преувеличением сказать, что Макс оказался в немилости, когда по возвращении в Москву его вызвали в 4-е Управление. Но, конечно же, тучи над ним сгустились и положение усугубилось, когда ему пришлось доложить, что в ночь их прибытия у них с Анной в московском отеле было украдено все до копейки. Сама Анна впоследствии утверждала, что ее одурманили и таким образом сумели выкрасть паспорт.

Однако в Управлении Максу лишь посоветовали немедленно уехать вместе с Анной в Одессу, чтобы немного отдохнуть и восстановить силы. Правда, они еще десять дней оттягивали этот отпуск, поскольку Макс по вполне естественным причинам не торопился уехать до тех пор — пока не получит свой багаж, который он не смог сразу получить на железной дороге и привезти в отель «Москва». Очевидно, что багаж забрали в 4-е Управление и уже оттуда передали Клаузену, что дает основания полагать, что Берзин и его офицеры хотели неспешно проверить личные вещи этой пары.

За эти несколько дней задержки Макса приняли на работу в радиошколу Управления, располагавшуюся в южном пригороде Москвы, и ему было также велено представить письменный рапорт о работе в Китае и Маньчжурии, который занял у Макса меньше четырех машинописных страничек и мог рассматриваться его начальством как совершенно незначительный.

В Одессе Макс и Анна поселились на загородной вилле, принадлежавшей 4-му Управлению и расположенной на берегу Черного моря примерно в часе езды на трамвае от центра города. Вилла состояла из десяти комнат и могла, таким образом, по советским условиям вместить пятьдесят-шестьдесят человек, Макс каждый день ходил на рыбалку, но один, без Анны, которая большую часть времени бездельничала или, скорее всего, мрачно бродила по берегу моря. Но раз или два они ездили вместе в Одессу слушать оперу. Макс обнаружил, что Вейнгартен тоже живет на вилле, и они часто выпивали вдвоем в городе, поскольку на вилле по приказу Берзина был установлен строгий «сухой» закон.

Отпуск продолжался шесть недель, после чего Макс, вернувшись в Москву, получил назначение в радиошколу, где его главной работой была помощь в создании портативных радиостанций, способных одновременно и передавать, и принимать сообщения. Макс был весьма знающим специалистом, и можно себе представить, насколько полезным было его присутствие в школе во всех отношениях. Вместе с другими он действительно добился успеха в конструировании новой станции — хотя сам впоследствии и не пользовался этим типом радиопередатчика в Японии, «поскольку он был очень сложным и потому трудным в починке». Когда этот проект был закончен, он занялся дальнейшей практической подготовкой к передаче и получению радиосообщений. Все это происходило на четвертом этаже радиошколы. Здесь Макс работал вместе с Вейнгар-теном и офицером Красного Военно-Морского флота. Они обменивались посланиями с секретными радистами в Польше, Румынии и Турции, а также с советскими радио-постами вдоль всей балканской границы. И, кроме того, Макс читал курс по радиотехнике для молодых солдат — курсантов школы.

И вдруг совершенно неожиданно в начале 1934 года Макс получает приказ выехать из Москвы в Поволжскую немецкую республику. Ему были выданы проездные документы на имя Ротмана — его собственный паспорт остался в 4-м Управлении — и сказано, что он будет работать ремонтником на машинно-тракторной станции.

Позднее Макс утверждал, что его выгнали в наказание за неудовлетворительную работу в Маньчжурии. Однако более вероятным предположением является то, что таким образом его наказали за сожительство с Анной. И действительно, еще до возвращения из Маньчжурии он вызвал неудовольствие начальства, отвергнув предложение ехать в Россию одному.

На Волгу Макс ехал, полный злобы на 4-е Управление, и поначалу им с Анной пришлось пережить тяжелые времена, ибо зарплаты ремонтника на машинно-тракторной станции им далеко не хватало для нормальной жизни. Но очень скоро обстоятельства изменились — когда начальство на станции распознало способности Макса к технике и поручило ему работу по установке радиостанций на фермах и тракторах для организации двусторонней связи «ферма-трактор». Макса также попросили прочитать курс по радиосвязи для работников фермы, и на какое-то время он даже преуспел в качестве политического пропагандиста, старательно «восхваляя существующий советский режим». А это означало значительную прибавку к зарплате, и перспективы показались еще более радужными, когда чиновник из Энгельса, столицы Поволжской немецкой республики, предложил ему тысячу рублей в месяц за такую же работу, какой он занимался на станции. Однако это предложение заставило забеспокоиться нынешнее начальство Макса, хотя оно могло предложить ему значительно меньше того, что предлагали в Энгельсе — не более шестисот рублей в месяц.

И потому, когда весной 1935 года Макс получил телеграмму из 4-го Управления с указанием вернуться в Москву, он ее просто проигнорировал. Не тронула его и вторая телеграмма в его адрес — более повелительная по содержанию.