Дело Рихарда Зорге - Ф. Дикин

Естественно, Зорге обсуждал с Одзаки и Мияги общественное и идеологическое значение мятежа и с их помощью уяснил для себя суть запрещенной книги «Nihon Kaizo Hoan Taiko» («Очерк по реконструкции Японии»), ставшей библией молодых офицеров. Незадолго до своего ареста Каваи Текичи достал экземпляр этой книги для Мияги. Ее автор, Кита Икки, активно участвовал в февральском мятеже и теперь должен был быть казнен вместе с другими зачинщиками за взятую на себя роль подстрекателя. Империализм, базирующийся на обожествлении императора и государственного социализма, составлял главный элемент Евангелия от Киты. Его идеи при всей его преданности императору и императорской армии несли в себе явные признаки влияния марксизма — вот почему книга в своей первоначальной форме была запрещена в течение нескольких лет.

Поэтому не удивительно, что Зорге, верил он в это на самом деле или нет, сказал своему другу Ураху, что японские коммунисты, возможно, имели какие-то связи с восставшими и что не исключена возможность появления коммунистической Японии, по-прежнему управляемой императором. Через несколько лет, в ходе последнего этапа войны на Тихом океане принц Коноэ во время частной аудиенции во дворце сказал императору, что он пришел к выводу, что радикальные молодые офицеры тридцатых годов сознательно или нет, но оказались инструментом в руках международного коммунизма.

Именно Одзаки разъяснил Зорге связь между мятежом и экономическими трудностями, переживаемыми сельскими районами Японии. Однако лишь майор Шолль, недавно прибывший помощник военного атташе в германском посольстве, сумел ознакомить Зорге с немецким переводом засекреченной статьи о жалобах, написанных двумя уволенными из армии офицерами, ставшими впоследствии зачинщиками мятежа[70]. Шолль, произведенный в полковники после своего прибытия в Токио в январе 1936 года, очень скоро стал одним из близких друзей Зорге, поскольку Зорге узнал, что Шолль служил на Западном фронте рядовым, причем в тех же войсках, что и сам Зорге.

Статья, предоставленная Шоллем, дополнила то, что уже знал Зорге благодаря Одзаки и Мияги о подоплеке фракционного соперничества между Кодо-ха и Тосеи-ха, кульминацией которого и стал февральский мятеж.

Отт, очевидно, считал, что в результате мятежа ослабнет власть японской армии, поскольку он бьи убежден, что за этим последует сокращение военного бюджета. Однако вывод Мияги оказался куда вернее. Допуская, что политические партии вернут себе некоторое влияние на положение дел в стране, Мияги, тем не менее, сделал вывод, что несмотря на то что «народ в массе своей ненавидит политические партии, февральский мятеж станет поворотной точкой, ведущей к решительной переориентации японской политической жизни, когда армия превратится в ведущую силу в стране». Именно это и произошло. Японские военные лидеры использовали в своих интересах сильный страх перед возможными новыми мятежами, чтобы навязать свою волю правительству. Генерал Тераучи, выразитель общего мнения ныне празднующего победу течения Тосеи-ха и министр обороны в новой администрации, фактически продиктовал не только состав кабинета Хироты, но также и основы его политики в области образования и финансов, не говоря уже о национальной обороне и внешней политике.

Одзаки считал, что отныне японская внешняя политика станет более антироссийской. Мияги же предсказывал несколько другое. Он утверждал, что в отношении зарубежных стран Япония будет придерживаться политики примирения. Это означало, что скорее следует ожидать нападения на Китай, нежели на Россию.

В своем отчете в Москву Зорге склонялся к мнению Мияги. Суть этого документа так была изложена Зорге:

«Существовало два пути, по которым могло следовать японское правительство после событий 26 февраля. Оно могло либо взять курс на социальные реформы, одновременно ужесточая дисциплину в армии, либо же принять политику перманентной экспансии.

Это выражение, «перманентная экспансия», мое собственное изобретение. Она пришла мне в голову от фразы Троцкого «перманентная революция».

Япония выбрала второе. А вот каково направление этой перманентной экспансии — Китай или Россия, это был вопрос величайшей важности для Советского Союза.

Я помню, что докладывал в Москву, что целью станет Китай. Поскольку помнил о японской экспансионистской традиции, берущей начало со времен правления императрицы Дзингу».

Анализ был глубок и верен. Не следует забывать, что Зорге никогда не был обыкновенным «почтовым ящиком». В его «признании» содержится откровенный пассаж:

«Моим личным желанием и радостью было узнавать что-то новое о тех местах, где я пребывал, — факт особенно верный в отношении Японии и Китая. Я никогда не рассматривал подобное изучение лишь как средство для выполнения своей миссии; живи я в мирных условиях и в обстановке мирного политического развития, я, вероятно, стал бы ученым — но уж никак не шпионом».

Наблюдатель, сведущий в древней японской истории, писал Зорге, смог бы понять современную японскую внешнюю политику, и случайный мимолетный эпизод, разыгранный на политической сцене Японии, мог бы сказать ему больше, чем подозревала полиция.

«Я взял на себя труд следить, чтобы наша информация просеивалась как можно тщательнее, и лишь то, что я считал существенным и абсолютно достоверным, я отправлял в Москву… Эта способность отбирать материал и давать общую оценку или давать общую картину происходящего — необходимое условие для получения истинно ценных разведданных, и достигнуть этого можно лишь с помощью серьезного и тщательного изучения.

Повторяю, никто не должен думать, что наша работа заканчивалась сразу же, как только отчет передан по радио. Подобные послания составляли лишь одну из многих фаз нашей разведдеятельности, и уж, конечно, не главную. Я отсылал в Москву огромное количество почты с нерегулярными интервалами, которая включала в себя не только документы и другие материалы, но также отчеты, написанные мною… И отчеты эти представляли собой серьезные и тщательные попытки составить на основе обильной информации и исследований точную и объективную картину нового развития событий и общей ситуации в течение нескольких прошедших месяцев. Такие утомительные, трудоемкие отчеты никогда нельзя было бы составить без всестороннего изучения страны и исчерпывающих знаний. В отличие от Берлина или Вашингтона — Москва слишком хорошо знала Китай и Японию, чтобы ее можно было легко провести. Советский уровень знаний дальневосточных дел был много выше, чем у американского и германского правительств, и Москва требовала, чтобы я посылал систематизированные, всесторонне обоснованные и тщательно спланированные отчеты с интервалом в несколько месяцев».

Зорге не стал передавать сразу же по горячим следам отчеты о февральском мятеже по радио. Поскольку, хотя станция Макса Клаузена и установила контакт с Сибирью, ее возможности были пока не полностью проверены, и потому отчет Зорге о февральских событиях был отправлен в апреле в виде микрофильма в Шанхай, и Клаузен в данном случае выступал в качестве курьера.

Зорге признал, что для этого отчета он сфотографировал все документы германского посольства, использованные им в подготовке отчета в Берлин. И с этого времени он начал фотографировать бумаги непосредственно в посольстве, пользуясь фотоаппаратом «робот».

И, вероятно, именно тогда ему показали, по крайней мере, несколько депеш Дирксена, подготовленных к отправке германскому правительству, поскольку Зорге заявил следователям: «Московский Центр интересовало «не столько то, достоверными или нет были депеши посольства о событиях 26 февраля, сколько отношение высокопоставленных немцев к этому инциденту».

«В дальнейшем я докладывал московскому Центру не только о взглядах Дирксена на февральский мятеж, но также и его оценку того, как японское правительство преодолевает кризис. Я также отправил в Москву отчет Отта Дирксену о реакции японской армии на февральский инцидент».

По словам Зорге, оценка, данная Дирксеном февральскому мятежу, была поверхностной. «Он считал инцидент всего лишь отражением армейского невежества. Доклад Огга был несколько глубже». От Веннекера, военно-морского атташе, Зорге узнал, что «трения между армией и флотом крайне обострились вследствие февральского инцидента». «Информацию об этом, крайне важную для московского Центра, я передал в Советский Союз».

Статья «Армейский мятеж в Токио», подписанная «Р. 3.» и датированная мартом 1936 года, появилась в «Геополитке» в мае того же года и до сих пор неплохо читается. Ни само повествование, ни выводы его не требуют каких-либо существенных исправлений в свете последних знаний. Легко понять, почему статья привлекла интерес к себе и в то время. Это, вероятно, был лучший из опубликованных в Европе репортажей о февральском мятеже.