Эр-Три - Адель Гельт

нюх давно не лакавшего алкоголя псоглавца!) - не взяла ничего, ну, или почти ничего ценного — не считать же за таковую ценность несколько мелких ирландских монет, вместе не стоивших и еврофунта!

На своих местах остались достаточно ценные вещи: новенький счетник, буквально накануне выданный мне для возможной сверхурочной работы, несколько украшений — колец и браслетов, которые я не надевал, отправляясь трудиться, и даже настоящие исландские документы, оставленные на самом видном месте.

Этот момент — нетронутые документы — до крайности удивил народного ополченца, одетого в униформу.

- Скажите, профессор, - полицейский обратился ко мне через посредство девушки Анны Стоговой. - Это действительный паспорт гражданина Исландии?

- Надо проверить. Его уже можно брать в руки? - уточнил, на всякий случай, я.

- Можно. Его даже не трогали, на обложке нет ни отпечатков пальцев, ни эфирного следа прямого воздействия, хотя, - полицейский произвел легкий пасс карандашным жезлом, - вот тут видно, что злоумышленник довольно долго и пристально смотрел именно на эту поверхность.

В виду, конечно, имелась поверхность тумбы, на которой я оставил свой паспорт этим утром — или, возможно, накануне. Сейчас непогашенная еще координатная сетка дополнилась значком, изображающим небольшой и примитивно нарисованный, но вполне узнаваемый, человеческий глаз.

Полицейский подал буквально пару эфирных единиц: слева от значка появилась поясняющая надпись, цифра «три» и советская буква, очень похожая на заглавную М, только, почему-то, в нижнем регистре. Я предположил, что в виду имеются минуты: о том, что в советском языке применяется иногда совершенно латинские термины, мне стало известно в первые же дни моего пребывания в Союзе.

Паспорт оказался у меня в руке очень быстро и самым логичным образом: я просто поднял его с тумбы.

- Смотрите, - я старался, чтобы действия и слова мои были как можно более далеки от переполняющего меня злого ехидства, но получалось, видимо, не очень хорошо: полицейский заметно напрягся. - Смотрите, - повторил я для пущей внятности, - вот это — обложка. Внутри нее — паспорт.

Я раскрыл книжечку документа в первом попавшемся месте, и местом этим, крайне удачно, оказался разворот с фотографией моей морды: значительно более юной, чем в оригинале, но все еще вполне узнаваемой.

- Вот. Фотография, все положенные надписи, голограмма. - Я закрыл паспорт и протянул его эксперту. - Можете убедиться сами.

Брать в руки мой паспорт полицейский отказался.

- Не имею права, - задумчиво и как-то даже грустно протянул он. - Мнению Вашему верю, в протокол вношу: гражданин Амлетссон утверждает, что найденный при осмотре документ — его личный паспорт гражданина Исландии.

Из дальнейших объяснений, сделавшихся, отчего-то, сбивчивыми и невнятными, следовало, что настоящие капиталистические документы — лакомый кусочек для разного рода криминального элемента, не до конца еще изжитого в Советской России, и похищения моего паспорта следовало ожидать от неизвестного в первую очередь.

В общем, мне следовало радоваться, я и обрадовался, но не до конца, поскольку во всей моей квартире не нашлось предмета всего одного, но достаточно для меня важного. Я не досчитался информационного кристалла, в тонких твердотельных схемах которого хранился мой личный архив.

Такой архив — штука сентиментальная и старомодная. Сейчас, в наш век электричества и эфирных хранилищ, мало кто держит семейные фотографии, личную переписку и видеозаписи особенно важных моментов жизни при себе постоянно: все это прекрасно размещается на гигантских служебниках информаториев, где и находится в безопасности куда большей, чем на носимом кристалле. Кристалл можно сломать или с легкостью потерять, что я, видимо, немногим ранее и проделал. Не принимать же всерьез версию того, что мой личный архив, даже мне самому, как правило, не очень нужный, понадобился кому-то еще?

Архив же куда более важный, рабочий и научный, пребывал ровно там, где ему и положено: внутри маленького сейфа, тоже, кстати, избежавшего вскрытия.

Полицейские удалились по своим важным делам, следом за ними ушла и девушка Анна Стогова: отправилась общаться с местным повелителем всего, что не приколочено, или приколочено, но не до конца.

По-советски эта должность называлась глуховатым словом zavkhoz, означала нечто вроде местного суперинтенданта, но с налетом героическим или прямо божественным: в прямые обязанности этого полезного человека входило буквально всё! Всё — в том числе, и установка новой двери взамен практически уничтоженной.

Ожидаемый легендарный герой, традиционного для советских вида дворф, явился неожиданно скоро: не прошло и получаса.

При себе дворф имел ящик с инструментами, заплетенную в толстую косу рыжую бороду и двоих помощников, со стонами и кряхтением тащивших новую дверь: стальную и в полном сборе, включая даже дверной косяк, ощетинившийся толстыми ригелями замка. Видимо, к поступившему запросу ответственный служащий отнесся со всем вниманием и добросовестностью: повторного взлома можно было не ожидать. Разве что, взлома всей стены, или, например, потолка.

- Guten Abend, - видимо, ради разнообразия, со мной поздоровались на хохдойче, почти сразу, впрочем, перейдя на британский и протянув для пожатия крепкую ладонь. - Суперинтендант Лызин. - И, ожидая, видимо, какой-то особенной, непонятной мне реакции, степенно поспешили уточнить: - не родственник!

Я, надо сказать, заметил: стоит советскому человеку вам представиться по фамилии, как немедленно оказывается, что точно такую же фамилию носил или носит кто-то знаменитый, печально или нет, и, значит, нужно немедленно уточнить, что он, представившийся, никакого отношения к тому, очень известному, не имеет.

Мне сложно это понять: что в моих родных краях, что в любых других странах, называемых на местный манер капиталистическими, никому бы и в голову не пришло, что убийца знаменитого ирландского барда Марк Чепмен имеет хоть какое-то отношение к основательнице компании Саузерн Юнион, и они оба — ко второй известной жертве Джека Потрошителя!

В общем, я сделал вид, что все понял, но не считаю этого Лызина родственником Лызина того, кем бы они оба ни являлись.

Мне, в итоге, было предложено пойти и где-нибудь погулять минут так двести: я так и поступил, решив, наконец, добраться до небольшого магазина, расположенного на территории Проекта. Отсутствие в личном распоряжении элофона начало приносить заметные неудобства, и неудобства эти я принялся устранять: деятельно, пусть и несколько запоздало.

Кристалл же с личным архивом я действительно потерял совершенно сам, там же, где на другой день и нашел: в ящике лабораторного стола.

Глава 19. Сны и сны.

Этот сон запомнить не получилось. Одно только сохранилось в памяти: сон был тревожный, почти кошмар, я куда-то бежал, кого-то ловил (или, возможно, убегал от кого-то сам).