Эр-Три - Адель Гельт

купил в тот же, полный событий, вчерашний день. Чехол превратился сейчас в небольшой плоский мешочек: именно такая форма показалась наиболее актуальной псевдодемону, обосновавшемуся где-то внутри плотной черной ткани.

- Вы, профессор, крайне везучий индивид, знаете ли, - зримо обрадовался беспристрастный до того совсем-уже-точно-не-фомор. - Я ведь правильно понимаю, Вы приобрели вот это, - старший майор указал на полный деталей мешочек, - за несколько минут до, назовем его так, Инцидента?

Это именно так и было, и я поспешил согласиться.

- Этот футляр — в недавнем прошлом, кофр защищенный малый, полиморфный, «Tschelkunchick»! - обрадовал меня полицейский. - Их сняли с обеспечения organov и выпустили в свободную продажу меньше месяца назад. Программа конверсии, знаете ли…

Оказалось, что черный то ли чехол, то ли футляр, то ли — сейчас — мешок, был разработан в далеком одна тысяча девятьсот восемьдесят первом, буквально в год моего рождения, в целях материального обеспечения сотрудников народного ополчения.

Мешок этот, за счет специального материала и внедренного в структуру малого демона, умел и до сих пор умеет принимать любую форму, а главное — гасить энергию удара, распределяя ее, в зависимости от настроек, или по максимально доступной площади, или собирая энергию эту внутри себя.

Второй режим был предназначен для оперативного уничтожения секретных документов, и, на мое счастье, именно он оказался включен в моем случае.

Клянусь, именно так мне и было сказано, и я подумал, что такой чудовищный канцелярит требует и вовсе уже запредельного уровня владения северным языком.

- Иначе, товарищ профессор, - уже чуть более по-человечески закончил старший майор, - пуля попала бы Вам в организм и наделала внутри него дел, да.

Чтобы вы себе понимали: собаки, вообще-то, не потеют. Антропокиноидов это касается в той же степени, что и наших младших братьев, даже организм мы охлаждаем, на максимальную длину высунув язык. Конечно, жировые железы у нас есть, и псоглавцы, в отличие от здоровых собак, пахнут, и очень сильно, не только шерстью, но это все равно не пот в том смысле, как у хомо сапиенс менее мохнатых видов.

Однако, прямо сейчас я, натурально, взмок.

- Вам снова нехорошо? - в этот раз я действительно уловил некое изменение оттенка залитых красным глаз собеседника, и даже успел подумать, что скоро начну совсем хорошо разбираться в выражениях лиц представителей этой невиданной доселе породы человека разумного.

- Мне — нормально, - сообщил я полицейскому. - Только страшно, стало, очень. - Привычки изъясняться отдельными словами я за собой до того не замечал, и от осознания новой особенности речи мне стало окончательно не по себе.

- Не стоит стесняться своего страха, - умудренно сообщил мне опытный полицейский. - Страх — источник и основа рефлексов самосохранения. Не боится только идиот, причем идиот в смысле медицинском.

Меня неожиданно отпустило. Возможно, собеседник воздействовал на меня своей странной магией: жезла в его руках я так и не увидел, струны же эфирные звучали мелодично и успокаивающе, будто кто-то маленький и ловкий играл на крохотной арфе Маленькую Прелюдию композитора Сьюзан Макдоналд.

- Я не боюсь за свою жизнь, товарищ старший майор, - несколько более решительно, чем следовало, возразил я. - Просто терпеть не могу оставлять за спиной незавершенные дела.

Глава 17. Обычный выходной

Положительно, с субботами нужно было что-то решать.

Каждый раз, как на Проекте наступал законный выходной день (первый из еженедельных двух), со мной происходило нечто. Нечто это не всегда можно было назвать происшествием, и даже значимым оно становилось, примерно, через раз, но sidet’, kak na zharenykh gvozdiakh (это выражение означает не всегда приятное и всегда стрессогенное ожидание) немного надоело даже мне.

Уже совершенно всерьез казалось, будто жизнь моя вошла в некую нормальную колею. Работа шла и спорилась, отношения с коллегами (включая и так напугавшего меня синелицего старшего майора) нормализовались и приобрели даже некоторый теплый оттенок, но, ввиду отсутствия внешних раздражителей, я немедленно изобрел раздражитель внутренний.

Вы, наверное, знаете: мы, псоглавцы, отличаемся от многих других хомо сапиенс не только элегантной формой морды и растущей на ней, морде, шерстью. Шерсть растет у нас и на противоположной, так сказать, пятой, точке: то ли по причине повышенной мохнатости указанной части тела, то ли по живости характера, мы, антропокиноиды, вечно изыскиваем на эту точку приключения.

В этот раз я понял: мне положительно надоело вызывать раздраженное недоумение временных своих коллег неумением моим понять советского языка и необходимостью в общении со мной переходить на язык иностранный. Далеко не все коллеги владели знакомыми и понятными наречиями в достаточной степени, и даже эслектронные переводчики ситуацию исправляли отнюдь не всегда.

В общем, я как следует подумал, и решил выучить советский язык.

Уверенность появилась и укрепилась однозначная: наука, что мировая, что советская, что-то да придумала на этот случай. Учить советский тем же способом, что британский (а именно — механически заучивая слова и правила нового языка, мучительно потом пытаясь применить их на практике) мне не придется: иные времена, иные возможности.

Искать возможности эти можно было несколькими путями, и я воспользовался самым простым: полез в советский информаторий прямо со служебного своего счетника, применив встроенный переводчик инфостраниц. Спустя всего час поисков искомое было найдено.

Вариантов было несколько: конкретно, два.

Первый найденный метод был быстр, но недолговечен: специальный паразит, живущий около двух месяцев и подсаженный в ментальную сферу человека, как бы перехватывал и графические, и акустические потоки — таким образом, он преобразовывал довольно сложный советский язык в родную речь реципиента. При речи и письме подселенец срабатывал в обратную сторону: говорящий и пишущий иностранец не превращался, конечно, в советскоязычного Цицерона, но речь его становилась хоть и скудна, однако, полностью понятна окружающим.

Сразу после того, как паразит — совершенно самостоятельно — рассеивался, бывший его носитель забывал советский язык начисто. Книги же, прочитанные на этом языке, в памяти оставались, но становились полностью непонятными: их было некому переводить.

Мало того, что первый метод представлялся не очень надежным, исключительно неудобным и применяться повторно мог только через три-четыре месяца отдыха: сама идея того, чтобы в ментальной сфере хозяйничал неизвестный конструкт-интерпретатор, профессору Амлетссону претила.

Второй метод… Язык требовалось просто выучить, и советская медицина очень даже могла в этом помочь. Два раза, кстати, ха-ха: первый раз — по поводу «просто», и второй раз — тоже и про запас.