Мы одной крови — ты и я! - Ариадна Громова

Так или иначе, и Володя и я в день демонстрации опытов чувствовали себя до крайности неуверенно и тревожно. А этого одного было достаточно, чтобы поставить под сомнение успех всей затеи…

Глава шестнадцатая

Глендаур:

Я духов вызывать могу из бездны!

Перси Готспер:

И я могу, и каждый это может.Вопрос лишь в том, появятся ль они.

Шекспир. «Генрих IV»

Кто не попадает в первую пуговичную петлю, тому уже не застегнуться.

Гете

Писать мне, я замечаю, становится все труднее. И это не от лени, а потому, что самое для меня важное я уже, собственно говоря, записал: что произошло, как это оценили разные люди, что я сам думал и чувствовал. Вот, например, наш долгий вечерний разговор вшестером, не считая Барса, — он для меня важен, и я уже сколько раз добром поминал Славку, что он записал все это на магнитофон.

Дело тут опять же не в эгоизме, не в том, что я пишу для собственного удовольствия. Как раз наоборот! Если эти мои записки и вправду будут опубликованы (а Виктор говорит, что он уже подготовил почву для этого), то мне хочется, чтобы читатели, а в первую очередь ученые — или будущие ученые обратили внимание на главное.

А главное — то, что это уже случилось. То есть уже сделаны первые шаги, чтобы установить контакт с нашими соседями по планете. Стало ясно, что в принципе это возможно. Неизвестны пока границы этих возможностей. Трудно предугадать все последствия такого контакта во всепланетном масштабе. Тем более, что осуществить его во всепланетном масштабе можно будет лишь при дальнейших серьезных достижениях человечества в области социологии, биологии, химии. Но путь намечен. Вот он, здесь начинается. Узенькая тропка петляет, вьется среди непроходимых болот, то и дело скрываясь из глаз. Выглядит она ненадежно и даже зловеще — уж очень почва-то опасная, того и гляди, увязнешь. И все же это — начало длинного пути, уходящего в будущее. А опасности что ж, опасности есть на любом пути в будущее, туда нет путей легких и безопасных, все их надо прокладывать по бездорожью, через горы и пропасти, через океаны и пустыни, каждый шаг надо рассчитывать и взвешивать, от этого никуда не денешься.

Мы поторопились — и вот провал за провалом на первых же шагах. Но никакие частные ошибки и провалы не означают, что путь ложен, что он ведет в тупик. Что бы ни говорили по этому поводу некоторые твердолобые деятели, наперебой хватая безразмерные и неизносимые фразы из Арсенала Готовых Мнений.

Ну ладно. Сколько ни разводи философии, а надо описать хотя бы вкратце, что произошло в день несчастливого нашего выступления перед ученой аудиторией.

Сейчас-то я отчетливо понимаю, что при таких обстоятельствах у нас с Володей почти не было шансов даже на частичный успех. Конечно, я зря не послушался в то утра Ивана Ивановича: он советовал отказаться от демонстрации, сославшись на болезнь. Да я и вправду чувствовал себя прескверно.

Думаю, что добил меня разговор с Володей — об этих его опытах со стимуляторами. Такое на меня когда угодно подействовало бы: дружба дружбой, выходит, а табачок врозь? Да еще в такое время, когда нам просто необходимо держаться вместе! А вдобавок состоялся этот разговор после всей истории с Геркой и Мурчиком. Слушал-то я Володю более или менее спокойно. И не притворялся даже, а в самом деле был спокойным. Но вернее — вялым и усталым: уж очень меня вымотал предыдущий день. Да и ночью мне не спалось: то вспомню, как Мурчик пляшет, помахивая платком, то бабка эта проклятая лезет в голову, то Геркино прозрачно-бледное лицо, измазанное зеленкой. Совсем было заснул и вдруг вскочил, облившись холодным потом: приснилось, что Мурчик умирает. Впрочем, это был даже не сон, а телепатема. Мурчику и вправду было плохо и очень тоскливо, и он звал меня. Счастье, что я догадался взять ключ у Ксении Павловны, а то пришлось бы мне будить Соколовых среди ночи.

Мурчик лежал на кухне; ему там устроили удобную постель. Он нечаянно опрокинул мисочку с водой — ведь двигался он пока еле-еле, тяжело и неловко, постель намокла, кот лежал в стороне, на полу, ему было холодно, больно, хотелось пить. Я напоил его, дал капли, прописанные врачом. Мурчик послушно открыл рот и с отвращением их проглотил. Потом я вытер пол, зажег газ, повесил подстилку сушиться, принес свои лыжные брюки и старый мамин халат из голубой фланели, соорудил Мурчику новую постель, уложил его, укрыл. Посидел немного, подождал, пока начнет действовать лекарство. Чувствую — стало Мурчику лучше, но не очень: болят лапы, спина ноет, и вообще невесело. Я тогда решил сделать ему коктейль — валерьянка, вино, вода поровну. У нас в семье такой коктейль котам давали в случае всяких несчастий, да и собакам, — только им без валерьянки, а вино почти неразбавленное. Портвейн у меня был, валерьянка тоже. Я смешал все с теплой водой и влил Мурчику две чайные ложки в послушно разинутый темно-розовый с черной каемкой рот.

— Ну до чего же ты умный и послушный кот! — сказал я, осторожно погладив Мурчика. — Скоро ты у нас выздоровеешь, все пройдет, все будет хорошо!

Я не только произносил это вслух, полушепотом — я и представлял себе, как Мурчик ходит, прыгает, с аппетитом ест. Мурчик раскрыл свои громадные, все еще затуманенные болью глаза и одобрительно мурлыкнул: ему эти живые картинки явно понравились. Вообще он успокоился, и боль начала утихать.

— Так я пойду, дружок, — сказал я, оглядев его израненные лапы и смазав их стрептоцидовой эмульсией. — А то светать начинает, выспаться бы надо.

Тут я вдруг подумал: а как там бедняга Герка в больнице? Мурчик тоже через меня — «увидел» Герку и вдобавок понял, что я хочу уйти. Вот ведь какая сложная связь получилась у нас с ним: я представляю себе что-то, он это воспринимает, а я чувствую, что он это воспринимает. Но я уже не ловлю свое представление, будто отраженное в зеркале его психики, а только по его эмоциям догадываюсь, что он реагирует на это мое представление, а значит, воспринял его. Может, и он опять чувствует, хоть и совсем смутно, что я воспринял его реакцию? Не знаю. Надо бы, вообще-то говоря, это проверить. Вот буду дома отлеживаться, тогда поработаю с Мурчиком всерьез, без спешки и нервотрепки. Только — как с Барсом быть?..

Да, Барс — это тоже задача не из легких. Я в ту ночь чувствовал себя между двумя котами, как мольеровский Дон-Жуан между двумя женщинами: с обеих сторон требуют внимания и никого нельзя обидеть. Мурчик, поняв, что я хочу уходить, жалобно, глухо мяукнул и даже попробовал уцепиться за меня несчастными своими когтями, стесанными до крови, до самых подушечек. У меня прямо-таки сердце сжалось. Начал я ему внушать: «Мурчик, ты умный, ты хороший, спи, тебе надо много-много спать, тогда ты будешь здоровый, сильный! Спать, спать, Мурчик!» Он, конечно, и без внушения заснул бы: вино и валерьянка только в первые минуты действуют возбуждающе, а потом усыпляют. Я уж просто механически, от растерянности внушал.

Мурчик сладко зевнул, осторожно шевельнулся и улегся поудобнее. Я понял, что он засыпает, и ушел. А дома мне Барс устроил форменную сцену ревности: и пахнет от меня чужим котом, и думаю я об этом чужом черном коте, и по ночам к нему бегаю — что ж это такое?! Барс убежал от меня в кухню и начал кричать так жалобно, что я всполошился: думал, он тоже заболел. Но Барс вырывался у меня из рук, укоризненно и гневно мяукая, даже баки никак не разрешал чесать и вообще не хотел иметь со мной, изменником, никакого дела. Мне и жалко его было, и смешно все же, и устал я до смерти от этой кошачьей канители.

— Эгоист! — осуждающе сказал я Барсу. — Мелкий собственник! Гм… Ну, допустим, я для тебя крупная собственность. Тогда — капиталист, империалист и тому подобное! Кого я воспитал!

Барс не ввязался в терминологическую дискуссию. Он молча выслушал меня и отправился в другую комнату драть когтями кресло и изливать свое негодование.

— Хулиган кошачий! — смущенно пробормотал я, пошел туда, изловил Барса и отнес на тахту.

Потом я улегся рядом с ним и начал внушать: «Я тебя люблю, ты хороший кот, ты красивый, мы друзья, не сердись, нельзя сердиться! Я тебя очень люблю. Спать надо, спать, спать!» Барс охотно помирился со мной: ткнулся носом в щеку и, блаженно всхлипнув, обнял меня за шею. После чего уютно улегся в углу тахты и заснул. Самому себе внушать «Спи!» не требовалось: я совсем вымотался за этот час и даже не помню, как лег, — наверное, на ходу заснул.

А выспаться мне все же не удалось: мало того, что лег поздно и среди ночи вставал, — так еще с утра трезвонить начали. Часов в семь какой-то тип хрипло заорал мне в ухо:

— Высылай машину! Машину, говорю, высылай!..

Он потом снова звонил и допытывался:

— Это база? Это Гаврилюк?