Снег - Орхан Памук

Но он ни на кого не донес. В одной камере юноша с лицом, залитым кровью, стал умолять Ка:

– Господин офицер, не надо сообщать матери!

Очень возможно, что этих юношей в горячке первого порыва восстания избили кулаками и сапогами, не используя специальных приспособлений. В последней камере Ка тоже не увидел человека, похожего на убийцу директора педагогического института. Он успокоился оттого, что и здесь Неджипа не нашел.

Наверху он понял, что круглолицый человек и те, кто отдают ему приказы, твердо решили как можно скорее найти убийцу директора педагогического института и представить это жителям Карса как первый успех переворота, а может быть, и сразу повесить его. В кабинете сейчас был еще один отставной майор. Он нашел возможность каким-то образом прийти в Управление безопасности, несмотря на запрет выходить на улицу, и просил отпустить своего задержанного племянника. Он умолял, чтобы его молодого родственника, по крайней мере, не пытали, «ведь он тогда озлобится на общество», и рассказывал, что живущая в нужде мать парня, поверив в ложь, что государство бесплатно раздает шерстяные пальто и пиджаки всем государственным студентам, записала своего сына в училище имамов-хатибов, но на самом деле все они – сторонники республики и Ататюрка. Круглолицый человек перебил отставного майора.

– Господин майор, здесь ни с кем плохо не обращаются, – сказал он и отвел Ка в сторону: убийца директора и подручные Ладживерта (Ка почувствовал, что тот предполагает, что это одни и те же люди), возможно, есть среди задержанных на ветеринарном факультете.

Ка вновь посадили в тот же военный грузовик вместе с клювоносым человеком, забиравшим Ка из отеля. В дороге Ка почувствовал, что счастлив от красоты пустых улиц, оттого, что в конце концов смог выйти из Управления безопасности, и от удовольствия, которое доставляла ему сигарета. Часть его разума говорила ему, что он втайне рад военному перевороту и тому, что власть не оказалась в руках сторонников религиозных порядков. Он поклялся, чтобы таким образом успокоить свою совесть, не сотрудничать с военными и полицейскими. В следующий момент ему в голову пришло новое стихотворение, с такой силой и такой странной надеждой на лучшее, что он спросил у носатого сотрудника НРУ:

– Можно остановиться в какой-нибудь чайной и выпить чая?

Бо́льшая часть встречавшихся в городе на каждом шагу чайных для безработных была закрыта, но на Канальной улице они увидели одну работающую чайную, рядом с которой можно было оставить военный грузовик, не привлекая внимания. Внутри, кроме мальчика-официанта, ожидавшего окончания запрета выходить на улицу, было трое молодых людей, сидевшие в углу. Они напряглись, увидев, что вошли два человека, на одном из которых была офицерская фуражка, а другой был в штатском.

Человек с птичьим носом сразу же достал из кармана пальто пистолет и с профессионализмом, вызвавшим у Ка уважение, приставил молодых людей к стене, на которой висела огромная картина со швейцарским пейзажем, обыскал и взял у них удостоверения личности. Ка, решивший не воспринимать происходящее всерьез, сел за стол, стоявший рядом с потухшей печью, и спокойно записал стихотворение, возникшее в его голове.

Главной темой этого стихотворения, которое Ка впоследствии назовет «Улицы мечты», были заснеженные улицы Карса, но в его тридцати шести строчках много говорилось и о старых улицах Стамбула, об армянском городе-призраке Ани[45], о пустых, страшных и удивительных городах, которые Ка видел в своих снах.

Закончив писать, Ка увидел, что по черно-белому телевизору вместо утреннего исполнителя народных песен показывают восстание в Национальном театре. Вратарь Вурал вновь начал рассказывать о своих любовных историях и пропущенных голах, и Ка сообразил, что через двадцать минут сможет увидеть себя по телевизору читающим стихи. Ка хотел вспомнить то стихотворение, которое не смог записать в тетрадь и забыл.

Через заднюю дверь в чайную вошли еще четыре человека; клювоносый сотрудник НРУ, вытащив пистолет, выстроил у стенки и их. Владелец чайной, курд, рассказывал сотруднику НРУ, называя его «командиром», что эти люди не могли нарушить запрет выходить на улицу и поэтому пришли с заднего двора, пройдя через сад.

Сотрудник НРУ на всякий случай решил проверить правдивость этих слов, да и у одного из этих людей не было при себе удостоверения личности, и он дрожал от страха. Сотрудник НРУ сказал ему, чтобы он тем же путем отвел его к себе домой. С молодыми парнями у стены он оставил водителя, которого вызвал из машины. Ка, положив тетрадь со стихами в карман, отправился следом за ними; через заднюю дверь чайной они вышли во двор, покрытый снегом и льдом, затем, перебравшись через низкий забор, поднялись по трем обледенелым ступенькам и, сопровождаемые лаем собаки, сидевшей на цепи, спустились в подвал неокрашенного и осыпавшегося, как большинство домов в Карсе, бетонного здания. Здесь стоял тяжелый воздух, пахло углем и несвежими телами. Человек, идущий впереди, зашел в угол, отгороженный пустыми картонными коробками и ящиками из-под овощей рядом с гудящим котлом парового отопления; Ка увидел там спящую на кое-как сколоченной кровати белолицую молодую женщину невероятной красоты и смущенно отвернулся. В это время человек без удостоверения личности дал носатому сотруднику НРУ паспорт. Из-за гула котла Ка не мог расслышать, о чем они говорят, но в полутьме увидел, что человек достал второй паспорт.

Это были супруги, приехавшие из Грузии в Турцию на заработки. Когда они вернулись в чайную и сотрудник НРУ отдал стоявшим у стенки молодым безработным их паспорта, те сразу же сообщили, что у женщины туберкулез, однако она занимается проституцией, спит с владельцами ферм, приезжавшими с гор в город, и с торговцами кожей. А ее муж, готовый работать за полцены, как и другие грузины, лишал турок работы, когда «раз в сорок лет» появлялось хоть что-то. Они были такими нищими и такими скупыми, что жили не в отеле, а в этой котельной, давая на лапу уборщику Управления водного хозяйства пять американских долларов в месяц. Они говорили, что, вернувшись в свою страну, собираются купить дом и не работать до конца жизни. В коробках были кожаные вещи, которые они купили здесь дешево, чтобы продать их в Тбилиси. Их несколько раз высылали, но им все же удавалось найти способ каждый раз возвращаться «домой», в котельную. Таких паразитов, которых никак не могли извести взяточники-полицейские, должна была уничтожить в Карсе военная власть.

Так, пока они пили чай, который владелец чайной был очень рад им предложить, эти нищие и безработные парни, робко севшие за их стол после подбадриваний сотрудника НРУ, рассказали, что ждали военного переворота, а потом посыпались просьбы, жалобы на прогнивших политиков, рассказы о слухах, похожие на донос: о незаконном забое скота, о случаях подделки продукции на складах государственной компании «Текель»[46], о том, как из Армении в грузовиках с мясом привозят нелегальных рабочих и селят их в бараках, что некоторые подрядчики платят рабочим меньше, а другие заставляют людей работать целый день и вовсе не платят… Эти молодые безработные словно совсем не заметили, что «военный переворот» был направлен против «сторонников религиозных порядков», которые должны были вот-вот выиграть выборы мэра, и против курдских националистов. Они вели себя так, будто все события, которые произошли в Карсе со вчерашнего вечера, должны были покончить с безнравственностью в городе и обеспечить их работой.

В военном грузовике Ка в какой-то момент заметил, что сотрудник НРУ с птичьим носом вытащил паспорт грузинки и смотрит на ее фотографию. От этого Ка странным образом заволновался и смутился.

Как только Ка вошел в здание, он понял, что положение на ветеринарном факультете гораздо хуже, чем в Управлении безопасности. Проходя по коридорам этого холодного, как ледник, здания, он сразу же понял, что здесь ни у кого нет времени кому-либо сочувствовать. Сюда привезли курдских националистов и задержанных левых террористов, которые время от времени в разных местах бросали бомбы и оставляли листовки, и других людей (их было больше), которые по бумагам НРУ проходили как их сторонники. Полицейские, военные и прокуроры устраивали строгие допросы тем, кто принимал участие в действиях этих двух групп, тем, кто помогал курдским партизанам проникнуть в город, и разным другим подозреваемым, с использованием более жестоких и безжалостных методов, нежели те, которые они применяли против исламистов.

Высокий, крупный полицейский взял Ка под руку, словно бы заботливо помогая старику, которому трудно идти, и провел его по трем аудиториям, где творились ужасные дела. Я постараюсь не рассказывать много о том, что видел мой друг в тех комнатах, как не сделал этого и он, когда впоследствии стал вести дневник.