Творчество; Воспоминания; Библиографические разыскания - Уильям Теккерей

Спек

ПИСЬМО ДЭВИДУ МЭССОНУ {48} (1851)

Дорогой сэр, я получил "Северо-Британское обозрение" {49} и с радостью узнал имя критика, столь благосклонно обо мне отозвавшегося. Не может ли мне быть знаком ваш почерк - не вами ли была написана записка, уведомлявшая меня об одобрительном отзыве на "Ярмарку тщеславия", в ту пору мало кому известную и мало кем любимую и лишь боровшуюся за место под солнцем? Если вы и есть автор вышеупомянутой рецензии {50}, примите мою сердечную признательность и за нее, я вспоминаю ее с тем же благодарным чувством, с каким ребенок помнит подаренные ему в школе соверены, где они были для него и редкостью и величайшей ценностью. Не знаю, что сказать вам относительно сопоставления, которое вы проводите в своей последней публикации {51} - и из-за трудности самого предмета, и из-за того, что мнения всегда разнятся. Я нахожу, что мистер Диккенс во многих отношениях отмечен, так сказать, божественным талантом, и некоторые звуки его песен столь восхитительны и бесподобны, что я бы никогда не взялся подражать ему, а только молча восторгаюсь. Но я со многим не согласен в его творчестве, которое, на мой взгляд, не отражает должным образом природу. Так, например, Микобер, по-моему, гипербола, а не живой характер, который он напоминает так же мало, как и его прозвание - человеческое имя. Конечно, он неотразим и невозможно не смеяться, когда о нем читаешь, но он не более реален, чем мой приятель мистер "Панч", и в этом смысле я его не принимаю, как и высказывание Гете, которое цитируете вы - мой рецензент, ибо считаю, что искусство романиста в том и состоит, чтобы изображать природу и воплощать с возможно большей силой ощущение жизни; в трагедии, в поэме или в высокой драме писатель хочет пробудить иные чувства, там и поступки, и слова действующих лиц должны быть героическими, тогда как в бытовой драме сюртук - всего только сюртук, а кочерга не более, чем кочерга и, по моим понятиям, ничем другим им быть не следует: ни затканной узорами туникой, ни грозным, раскаленным жезлом, из тех, что служат в пантомимах средством устрашения. Впрочем, какие бы просчеты ни усмотрели вы (или, вернее, я) в воззрениях Диккенса, в его писательской манере, вне всякого сомнения, есть замечательное свойство: она обворожительна, и этим все оправдано. Иные авторы владеют самым совершенным слогом, великим остроумием, ученостью и прочим, но сомневаюсь, чтобы кому-нибудь еще из романистов было присуще то, что Диккенсу, - такая же чудесная мягкость и свежесть письма. Однако я сверх всякой меры растянул свою ответную записку. Остаюсь, дорогой сэр, искренне преданный вам

Уильям Мейкпис Теккерей

Кенсингтон, мая 6-го (?) 1851 года

МИЛОСЕРДИЕ И ЮМОР {52} (1852)

...Разве наши писатели-юмористы, веселые и добрые проповедники по будням, сделав полнее нашу меру счастья, беззлобного смеха и веселья, острее - наше презрение ко лжи и фальши, священную ненависть к ханжеству, глубже проникновение в истину, любовь к честности, знание жизни и разумную осмотрительность в окружающем мире, не поддержали от души святое дело, собравшее сегодня всех вас в этом зале, дело любви и милосердия, которому и вы сочувствуете, дело защиты бедных, слабых и несчастных, благую миссию любви и милости, мира и доброй воли к ближним? То же, в чем вас красноречиво убеждают почтенные наставники, которым вы благосклонно внемлете по воскресеньям, внушает вам на свой лад и в меру своего таланта, писатель-юморист, свидетель повседневной жизни и обычаев.

Поскольку вас сюда призвало милосердие и вы оставили у входа лепту, чтобы помочь достойным людям, в ней нуждающимся, мне хочется надеяться, что представители моей профессии способствовали милостивым целям и добрым словом или хотя бы добрым помыслом содействовали счастью и добру. Коль скоро юмористы называют себя проповедниками по будням, прибавилось ли блага в мире от их проповедей, стали ли люди счастливее, лучше, участливее к ближним, склонились ли к делам добра, к любви, терпению, прощению и жалости, прочитав Аддисона, Стила, Филдинга, Голдсмита, Гуда и Диккенса? Я очень в это верю, так же, как и в то, что юмористы пишут, движимые милосердием, чтобы попущенными свыше средствами приблизить цель, объединившую сегодня всех присутствующих.

Любовь к себе подобным - добродетель весьма неясная, расплывчатая и нетрудная, нимало не стесняющая своего обладателя, который блистает ею в книгах, загорается в статьях, но дома, после трудов праведных, как говорится, ничем не превосходит остальных людей. Тартюф и Джозеф Серфес, Стиггинс и Чэдбенд, всегда взывающие к лучшим чувствам, ничуть не добродетельнее тех, кого они изобличают и обманывают, они поистине достойные мишени для смеха и суда сатирика, но и само их ханжество - лишь дань, которую, по старой поговорке, порок платит добродетели, и тем оно и хорошо, что познается по плодам его, ибо и тот, кто плохо следует добру, может учить хорошему: на золото, положенное фарисеем на тарелку для пожертвования из похвальбы или из лицемерия, вдов и сирот накормят точно так же, как на деньги человека праведного. И мяснику, и булочнику приходится считаться не с намерениями, а отдавать свои товары в обмен на плату.

Не усмотрите тут намека на то, что литераторы напоминают мне Тартюфа или Стиггинса, хоть среди нашего сословия, как среди прочих, встречаются и им подобные.

Писатель юмористического склада, пожалуй, от природы склонен к состраданию: он наделен великой чуткостью, мгновенно отзывается на боль и радость, легко угадывает свойства окружающих людей, сочувствует их смеху и любви, слезам и развлечениям. Участие и человеколюбие так же для него естественны, как для иных вспыльчивый нрав, рыжие волосы или высокий рост. И посему приверженность добру, которая порою отличает литераторов, я не вменяю им в особую заслугу. Милость, проявленная на бумаге, не требует самоотверженности, и самые щедрые излияния прекрасных и высоких чувств не разорят нас ни на пенни. Сколько я знаю, писатели ничуть не лучше остальных людей, и те, что пишут книги, не лучше тех, что вносят цифры в гроссбух или занимаются каким-нибудь иным делом. Однако воздадим им должное за то добро, орудием которого они являются, как мы воздали бы владельцу миллиона за сотню золотых, пожертвованных им церкви после проповеди о милосердии. Он никогда не ощутит нехватки этих денег, нажитых в удачной сделке за минуту, и знает, отдавая их, что банковский счет, почти неисчерпаемый, всегда к его услугам. Однако радуясь благому делу, следует воздать и благодетелю, и нужно выказать сердечность и благожелательность талантливым писателям, столь щедро наделенным и щедро расточающим для нас сокровища ума, и возблагодарить за те бессчетные дары, вручать которые доверило им провидение.

Я как-то сказал, - возможно, не слишком точно, ибо определения всегда страдают неполнотой, - что юмор сочетает остроумие с любовью; в одном, по крайней мере, я уверен: чем лучше юмор, тем в нем больше человечности, тем больше он проникнут участием и добротой. Любовь эта из тех, что не нуждается в словах и внешнем выражении; так добрый отец семейства, беседуя с женой или детьми, не заключает их в объятия поминутно, не гладит по волосам и не ласкает, как и влюбленный, не пожимает то и дело ручку своей дамы - по крайней мере, так мне думается - и не нашептывает на ушко: "Боготворю тебя, любимая!" Любовь видна в его поступках, в его верности, в неизбывном желании видеть свою избранницу счастливой; главу семьи такое чувство на целый день усаживает бодро за работу, скрашивая постылый труд и тягостные странствия, торопит домой в счастливом нетерпении обнять жену и деток. Такой любви не свойственна порывистость, это сама жизнь. Конечно, и она в положенное время нежит и голубит, но преданное сердце излучает ее каждое мгновенье, даже когда жены нет рядом и малыши не прижимаются к коленям. Так же и с милосердным юмором: по-моему, в том мягком дружелюбии, которым проникнуты и строки, и душа отзывчивого, чуткого писателя, заключено условие его существования и выражается присущий ему взгляд на мир. Пусть на странице вам не встретится ни одного смешного или трогательного слова, пусть вам не доведется смехом и слезами приветствовать талант писателя, юмор его вы все равно узнаете. Та сшибка мыслей, что вызывает смех и слезы, должна рождаться изредка. Она похожа на объятия, которые я вспоминал недавно: хотя отец порою прижимает детей к сердцу, он вряд ли станет осыпать их то и дело поцелуями. Равно и в книге не должно быть слишком много шуток, тонких чувств, кипения страстей и бурного веселья. Читать такую книгу, в которой что ни фраза то острота или в которой сентиментальный автор чуть ли не каждую страницу орошает своими слезами или склоняет к ним читателя, бывает очень трудно. Избыток слез и смеха подозрителен, их подлинность не вызывает доверия; как все в жизни мужчины, они должны быть искренни и мужественны, и если он смеется или плачет не к месту или слишком часто, страдает его чувство собственного достоинства...