Творчество; Воспоминания; Библиографические разыскания - Уильям Теккерей

Он признается, что огромные листы бумаги внушили ему отвращение, которое еще усилилось от мыслей, навеянных ее размерами. Ее здесь за день тратят столько, что хватило бы на целый толстый том. Философ отдал бы десятилетие подобному труду. Печатать ежедневно по такому тому грешно по отношению к философам, которые не пользуются спросом, грешно по отношению к читателям, которых приучают потреблять (и, хуже того, смаковать) поспешные, сиюминутные суждения и легковесные, призрачные новости, вместо того, чтоб просвещать и насыщать пищей попроще и поосновательней.

А сколько раз мы слышали подобные протесты знатоков: публика тратит досадно много времени на книги-однодневки, писатели, которые могли бы посвятить себя шедеврам, размениваются на миллионы беглых зарисовок. Даже добрый, мудрый, славный доктор Арнольд {14} скорбит о пагубном пристрастии, которым воспылали его питомцы к "Запискам Пиквикского клуба" - в Итоне {15} и впрямь читают "Панч" не реже, чем латинскую грамматику.

Отстаивая свободу совести против любого, самого непогрешимого авторитета, против самого доктора Арнольда, который представляется мне величайшим, мудрейшим и лучшим из людей, родившихся за восемнадцать последних столетий, давайте выскажемся откровенно: "Почему каждому дню не иметь свою литературу? Почему писателям не делать легких зарисовок? Почему читателям не наслаждаться каждый божий день или хотя бы зачастую приятным литературным вымыслом?" Разумно и справедливо, если с этим не согласен доктор Арнольд. Его душе, возвышенной и чистой, должно внимать неблагосклонно побасенкам о Джингле и Тапмене, присловьям и причудам Сэма Уэллера {16}. Банальности и вольности не подобают его обществу, и безобидному балагуру лучше, смешавшись, удалиться, как он бы смолк и присмирел в соборе. Увы, не все похожи на бесплотных ангелов. С горних высот своей добродетели доктор Арнольд только и мог, что созерцать, печалясь, несовершенства маленьких людишек где-то там внизу. Я не шутя хочу сказать, что обладатель столь возвышенных и благородных чувств не в силах был судить о нас и наших прегрешениях по справедливости. Порою нездоровый человек испытывает дурноту и слабость, нюхая цветок, однако же виной тому отнюдь не скверный или ядовитый запах, и вопреки всем докторам на свете, я нахожу, что в смехе, как и в добрых, честных романах нет ничего предосудительного.

Смех, разумеется, не высший человеческий удел, и дар писать смешно не высшая способность гения. Не в большей степени, чем чистка башмаков. Но те, кому положено, не требуя наград и привилегий для своей профессии (если это порядочные и достойные чистильщики), честно и хорошо делают свое дело и, не считая его высшим проявлением гениальности, по собственному разумению, выбирают себе святого покровителя - Мартина или Уоррена {17}, празднуют его день, ваксят что есть мочи башмаки, обслуживают клиентов и в поте лица зарабатывают свой хлеб.

Я выбрал это неизящное сравнение совсем не для того, чтобы принизить труд писателей, а только потому, что ремесло чистильщиков не хуже остальных годится для примера. Так или иначе, все люди повседневно трудятся, чтобы добыть свой хлеб и кров. Не будь необходимости, никто бы не работал или работал, может быть, но очень мало. Порою вместе с выгодой вы пожинаете признание, но заработок остается главным побуждением. Не стоит закрывать на то глаза или воображать, будто журналисты пишут для почестей и славы и устремляются вперед под действием необоримых порывов гениальности. Если бы за перо брались одни лишь гении, - чего не дай нам бог - много ли книг было бы написано? И многие ли могут оценить творения гения? Чего стоят суждения о поэзии... Юма {18}? Ничуть не больше, чем оценки миллионов смертных, населяющих эту честную и глупую империю, которые имеют точно такое право получать книги для чтения, как и самые утонченные и образованные критики. Писатели зарабатывают на жизнь, производя товары, нужные читателям. Один печатает полицейский отчет, другой - разоблачение, третий, с позиции редактора, ругает сэра Роберта Пиля и превозносит лорда Джона Рассела {19} или наоборот, взывая к тем кругам читателей, которые близки к нему по взглядам или небезразличны к его теме. Давайте верить или хотя бы исходить из того, что все они пишут совершенно честно, но нечего и думать, что они стали бы работать постоянно без вознаграждения. Ну, а бессмертие не входит в правила игры. Разумно ли на него рассчитывать или разыгрывать комедию, будто мы движимы желанием стяжать его? Многие ли из всей пишущей братии вытянули этот непомерный выигрыш? И честно ли просить его для многих? Из уважения к нашим бедным потомкам и грядущим литераторам порадуемся лучше, что номерок этот так редко выпадает. Иначе людям бы не доставало времени - они были бы так погружены в давнишние шедевры, что до новых у них не доходили руки, и будущие литераторы остались бы без пропитания.

Честно делать свое дело, увеселять и просвещать нынешних читателей, в свой час сойти в могилу с чувством хорошо исполненного долга - да будет это нашим общим жребием, по Божьей воле. Будем же довольны своей участью мастеровых литературы, которые выкладывают правду как повелевает совесть, не применяют недозволенных приемов, не опускаются до раболепных славословий и выполняют роль не столь возвышенную, но мужественную и почтенную. Никто не говорит, что доктор Лококк понапрасну тратит время, когда он каждый божий день катается в карете или гостит у своих сановных и богатых пациентов, вместо того, чтоб предаваться в кабинете отвлеченным рассуждениям о медицине. Никто не укоряет сэра Фицроя Келли в том, что он пренебрегает гениальным даром, когда, приняв в суде очередное дело, он выступает по нему за деньги, тогда как мог бы, уединившись в своей конторе, отдаться изучению природы и истории и исправлению законов. Вне всякого сомнения, каждый из этих замечательных людей способен был бы путем глубоких штудий расширить круг научных знаний в своей области, но между тем, дела житейские не терпят отлагательств: все новые иски поступают к рассмотрению, все новые женщины рожают, и кто-то должен отправлять эти обязанности. Услуги адвоката и врача весьма необходимы обществу, которое вознаграждает их с немалой щедростью, и точно так же ему с каждым днем нужней рукомесло писателей, и тем, кто в нем искусен, все больше платят и выказывают больше уважения. Очень возможно, сто лет спустя в литературном труде так увеличится потребность, так разрастется книжная торговля, что гонорары станут вдвое или втрое больше, подымется престиж писателей, они стяжают так называемые "почести" и будут умирать в кругу благовоспитанных людей. Над нашим ремеслом смеются только потому, что за него так мало платят. У общества нет лучшего мерила респектабельности. Скажите мне, во имя всего святого, что заставляет публику подумывать о памятнике сэру Уильяму Фоллету? Что он такого совершил? Составил 300.000 фунтов. А что такого совершил Георг IV {20}, чтоб удостоиться отлитых в бронзу памятников это был образчик человека без величия, без достоинств, без чувства долга, охочего до роскоши, сверкающих мундиров, ковров, кабриолетов, черепахового супа, жирандолей, буланых скакунов, изысканного мараскина, он воплощал и представлял собой все эти блага, и, почитая их превыше прочих, общество воздвигло монументы "первому джентльмену Европы". Как только литераторы разбогатеют, они получат свою долю славы, и завтрашнему автору нашего журнала, возможно, станут платить десять гиней за то, за что сегодня платят лишь одну, и вышлют приглашение на бал в Букингемский дворец, тогда как вам и вашему покорному слуге, падре Франческо, отрадно посидеть за трубкой в уютной маленькой Д... с ее усыпанным песком полом. Однако счастливчик homme de lettres {литератор (фр.).} грядущего, который, как мне грезится, танцует фанданго или что-нибудь такое в паре с герцогиней при дворе у внуков Ее Величества, на деле, будет не лучше, не честнее и не более достоин славы, чем нынешний писатель с его сомнительным престижем и скудными доходами. Слава, эта награда величайших, приходит независимо от Баркли-сквер {21}, она республиканское установление. Окиньте взором современных сочинителей и, не называя ничьих имен (ибо они одиозны), сочтите по пальцам, на кого бы вы поставили в соревновании на бессмертие. Сколько пальцев осталось у вас незагнутыми? Нескромный вопрос. Увы, дорогой А., дорогой Б., считавшие, что ваше будущее обеспечено, вас ждет загробный мир, забвение и темнота, любезные друзья! "Cras ingens uterabimus aequor" {"Завтра вновь в беспредельное море", Гораций, 1,7,32 - "К Мунацию Планку" (пер. Г. Церетели).} нет толку отрицать или чураться этого, туда нам надлежит отбыть, чтобы сокрыться навсегда.

И что такое, в конце концов, это самое Признание - словцо нашей профессии, заветная цель, к которой якобы стремится с притворной скромностью каждый неумелый борзописец? Зачем к нему стремиться? И почему нельзя прожить и без него? Нам только кажется, что мы о нем мечтаем. "Он пренебрег своим талантом, он разменял на однодневки свой талант и время, которые, возможно, породили бы шедевры" - вот суть того биографического очерка, который написал сэр Бульвер Литтон {22} о нашем дорогом друге и коллеге Лэмене Блэнчерде, скончавшемся при грустных обстоятельствах год тому назад.