Собрание сочинений: В 6 т. Т. 6. Расмус-бродяга [Авт. сборник] - Астрид Линдгрен

Мы надели на Черстин самое нарядное платье, потому что другого Улле не нашел. Платье было очень красивое, с маленькими складками и оборочками.

— Береги это платье, — велела я ей, хотя она не понимает, что ей говорят.

— Ай, ай! — ответила она и тут же, подбежав к плите, посадила на платье большое пятно сажи.

Мы отчистили пятно как умели, хотя оно не совсем сошло. А Черстин решила, что мы с ней играем.

— Уже двенадцать часов, — вдруг сказала Анна. — Пора кормить Черстин.

И мы поспешили подогреть шпинат в кастрюльке, стоявшей на плите. Я взяла Черстин на руки, а Анна стала кормить ее. Черстин ела так хорошо и так широко разевала ротик, что Анна сказала:

— Все-таки она очень хорошая малышка.

Тут Черстин сказала «ай, ай!» и поддала рукой ложку. Весь шпинат залепил мне глаза.

Анна захохотала и уронила тарелку. А я немножко рассердилась на нее. Черстин тоже смеялась, хотя и не понимала, над чем Анна смеется. Наверно, Черстин думала, что залепить человеку глаза шпинатом — ничего особенного.

Потом она вдруг расхотела есть. Сжала губы и каждый раз отталкивала ложку, так что половина шпината оказалась на платье. Мы стали поить ее соком из чашки, и половина сока пролилась на платье. И платье стало не белое, а зеленое с красным, белого осталось только чуть-чуть в разных местах. Там, где ей не удалось заляпать его шпинатом и залить соком.

— Меня только одно радует, — сказала Анна, — что эта девчонка сейчас ляжет спать.

— Да, я тоже этому рада, — согласилась я.

Мы с трудом снова стащили с нее одежду и напялили на нее ночную сорочку. Мы ужасно устали, пока наконец справились с этим.

— Если кому-то нужен сейчас мертвый час, так это нам, — сказала я Анне.

Мы уложили Черстин в постель в комнате рядом с кухней, вышли и закрыли дверь. И тут Черстин завопила, как сумасшедшая. Мы попробовали делать вид, что не слышим, но она ревела все громче и громче. Под конец Анна сунула голову в комнату и сказала:

— Замолчи, противная малявка!

Понятно, с маленькими детьми нужно говорить ласково и приветливо. Но иногда это никак не получается. Хотя в газете и было написано, что дети будут упрямыми и злыми, если на них рычат. Вот и с Черстин так получилось. Она орала пуще прежнего. Мы обе вошли к ней. Она обрадовалась, встала в кроватке, стала не переставая прыгать и кричать «ай, ай!». Она просунула между перекладинами кровати свою маленькую ручку, похлопала меня и приложила свою щечку к моей щеке.

— Какая она все-таки славненькая, — сказала я.

Тут Черстин укусила меня за щеку. Да так, что у меня два дня была царапина.

Мы уложили ее в постель и укрыли хорошенько одеялом. Но она в одну секунду начала сучить ногами и сбросила его. Она сбрасывала одеяло раз десять. И мы перестали ее укрывать, а просто сказали: «Закрывай глазки и спи, Черстин», и ушли. А Черстин снова подняла вой.

— Нет уж, хватит с нас, — сказала Анна. — Пусть себе ревет!

Мы уселись за кухонным столом и попробовали разговаривать, но никак не смогли. Черстин ревела всё громче и громче. Мы даже вспотели от ее рева. Иногда она на несколько секунд замолкала. Но, видно, только для того, чтобы набрать воздуха и реветь еще громче. И вдруг она все-таки замолчала.

— Вот хорошо! — воскликнула я. — Наконец-то она уснула.

Мы с Анной взяли фишки и сели играть в лото. Нам было очень даже весело.

— Малявки должны всё время лежать в кровати, — сказала Анна. — Тогда, по крайней мере, знаешь, где они есть.

И тут из комнаты, где лежала Черстин, послышались какие-то странные звуки. Так бормочет маленький ребенок, когда он занят чем-то интересным.

— Нет, это уже слишком! — рассердилась я. — Неужели эта девчонка еще не спит?

Мы тихонько подкрались к двери и поглядели в замочную скважину. Мы увидели кроватку Черстин. Но Черстин там не было. Кровать была пуста. Мы ворвались в комнату. Догадайтесь, где была Черстин? Она сидела в только что выбеленном и нарядном открытом очаге с баночкой сапожного крема в руках. Очаг этот был белым до того, как Черстин в него забралась. Девочка была с ног до головы измазана сапожным кремом. Только кое-где на ней белели пятна мела. Этим гуталином у нее были выпачканы волосы, рубашка, и пальцы ног были черны, как у негритенка. Крем был размазан и по всему очагу. Видно, дядя Нильс стоял возле очага и чистил ботинки перед тем, как поехать в гости, и забыл закрыть крышкой баночку с кремом.

— Ай, ай! — крикнула Черстин, увидев нас.

— А что в газете было написано, можно ли драть маленьких детей? — спросила я.

— Ничего я не помню, — ответила Анна. — У меня голова кругом идет.

Черстин встала на ноги, вылезла из очага и хотела похлопать Анну, но та со злостью заорала на нее изо всех сил:

— Стой там, где стоишь, противная малявка!

Но стоять Черстин не пожелала. Не послушав, она помчалась к Анне и похлопала ее, измазав ей все лицо гуталином. Тут я засмеялась так же весело, как Анна смеялась, когда Черстин залепила мне глаза шпинатом.

— Тетя Лиса подумает, что мы обменяли Черстин на негритенка, — сказала я, когда перестала смеяться.

Мы не знали, как нам смыть сапожный крем, и решили посоветоваться с Бриттой. Анна была уже всё равно измазана и потому осталась и держала Черстин возле очага. А я побежала к Бритте.

Когда я рассказала ей о том, что сделала Черстин, Бритта ответила:

— Барахло вы, а не няньки!

Потом она высморкалась, повернулась к стенке и сказала, что больна и понятия не имеет, чем смывают сапожный крем.

В это время пришел из хлева Улле. Он просто озверел при виде Черстин.

— Вы что, спятили? — заорал он. — Никак вы выкрасили ее в черный цвет?

Я пыталась объяснить ему, что мы не виноваты. Но Улле страшно разозлился. Он сказал, что закон должен запрещать таким, как мы, нянчить детей. Что мы уж, во всяком случае, можем искать себе другого ребенка для тренировки.

Мы все трое согрели воду в котле, вынесли его во двор на траву и вывели туда Черстин. Она оставила на полу маленькие хорошенькие черные следы. Мы запихали ее в котел и хорошенько отскоблили с нее всю грязь. Голову мы ей тоже вымыли. Немножко мыла попало ей в глаза. Тут она завизжала на всю Буллербю. Прибежали Буссе и Лассе узнать, не режем ли мы поросят.

— Нет, — ответил Улле. — Это просто две замечательные няньки упражняются. Это у них тренировка по уходу за детьми.

Весь сапожный крем нам все-таки смыть не удалось. Когда мы кончили надраивать Черстин губкой и вытерли ее, тело у нее стало какого-то странного серого цвета. И все-таки она повеселела. Черстин бегала по траве голенькая и кричала «ай, ай!», и хохотала так, что видны были все похожие на рисинки зубы. А Улле сказал:

— Какая хорошенькая эта малявка!

Мы решили, что серая краска с нее понемногу сойдет и под ней снова покажется розовая кожица.

— Пожалуй, где-нибудь к Рождеству, — сказал Лассе.

Потом Улле уложил Черстин в постель. И она вовсе не противилась, а засунула большой палец в рот и сразу же уснула.

— Вот как надо обращаться с детьми, — сказал Улле и пошел кормить поросят.

А мы с Анной сели на кухонной лесенке отдохнуть.

— Бедная тетя Лиса, ведь у нее такая жизнь каждый день, — вздохнула я.

— Знаешь, что я думаю, — сказала Анна. — Я думаю, что в газете всё наврали. Какая разница, как говорить с маленькими детьми. Хоть ласково и приветливо говори с ними, хоть рычи на них, всё равно они делают всё, что хотят.

Мы немного помолчали.

— Анна, а ты будешь няней, когда вырастешь? — спросила я под конец.

— Может быть, — ответила Анна задумчиво.

И, глядя куда-то поверх крыши хлева, она добавила:

— А вообще-то, я даже не знаю…

Мы ловим раков

В глубине леса есть озеро, которое называется Ноккен. Купаться в нем нельзя, потому что на дне его много ила. Но там можно ловить раков. Ой, до чего же там много раков! Лассе говорит, что во всей Швеции нет другого такого озера, где было бы полным-полно раков.

Иногда Анна говорит мне:

— Ха-ха! Норргорденское озеро только мое! А у тебя, бедняжка, озера нет!

А я отвечаю ей:

— А вот и есть! Разве Ноккен не озеро?

— Ха-ха! Это вовсе не твое озеро, а всех, кто живет в Буллербю. Оно такое же твое, как и мое. Ха-ха! Значит, у меня есть целых два озера!

Тогда я сержусь на нее и в этот день больше с ней не играю. Но на другой день мы миримся и решаем, что это вовсе не важно. Ведь мы всё равно купаемся в Норргорденском озере и ловим раков в Ноккене. Никому, кроме нас, кто живет в Буллербю, ловить раков там не разрешается. По-моему, это хорошо.

Ловить раков мы начинаем в августе. День, когда мы начинаем ловлю, почти такой же замечательный, как Рождественский вечер. Потому что в этот день все дети из Буллербю, понятно, кроме Черстин, отправляются к Ноккену вместе с папой, дядей Нильсом и дядей Эриком. Вечером мы ставим ловушки и строим шалаши в лесу. Ночь спим в шалашах, а утром встаем рано-рано и проверяем ловушки. Самое интересное — это ночевать в лесу. Ноккен находится далеко от Буллербю, и дорога туда плохая. И папа говорит, что возвращаться домой, чтобы поспать час-другой, не стоит. Как хорошо, что Ноккен так далеко от нас в глухом лесу! А иначе мама обязательно велела бы нам вернуться домой и спать в своих постелях.