В тени побед. Немецкий хирург на Восточном фронте. 1941–1943 - Ханс Киллиан

– Как ответственный консультирующий хирург армии я, напротив, вынужден просить вас, господин подполковник, никогда больше не применять этот метод и не заставлять это делать других, по крайней мере, пока не будет соответствующего разрешения от инспекции медико-санитарной службы.

Вспыхнув, он возмущенно заявляет:

– Я не согласен, господин капитан. Я буду продвигать этот метод.

– Я так и думал, господин подполковник, но мы посмотрим.

– Вы воображаете, что имеете право критиковать меня только потому, что профессор? – нападает он на меня.

Я не сразу отвечаю. Кажется, бессмысленно продолжать разговор. Все же я пытаюсь вразумить его еще раз, уже другим тоном:

– Позвольте мне, как врачу и, пожалуй, как ученому и вашему коллеге, сказать вам одну вещь. Каждый из нас, случается, бывает одержим какой-то идеей, безумно увлечен ею и переоценивает ее возможности. А спустя некоторое время вдруг сам замечаешь, насколько сильно ты ошибался и заблуждался. Сделайте паузу, пусть пройдет какое-то время, потому что вы совершаете серьезную ошибку.

Кажется, он вообще не слышит меня. Я понимаю, что говорить с ним совершенно бесполезно.

– Большое спасибо за добрые советы, – раздается в ответ шипение. – Вы для меня ничего не значите. Не понимаете моего метода – ваше дело. В любом случае я не потерплю, если вы попробуете вмешаться.

Сразу после этого я спешно и корректно прощаюсь и направляюсь к своей машине.

Нужно ехать дальше, – до нас дошли ужасные новости о тысячах обмороженных. Последний разговор и поведение этого дивизионного врача глубоко возмутили меня. В таком состоянии я продолжаю путь. Густель украдкой поглядывает на меня, он, конечно, заметил, что творится что-то неладное.

Говорят, потери армии настолько огромны, что фронт уже начинает распадаться. Повсюду царит беспокойство. И совсем не Иваны, нет, а зима, ледяная стужа ставят нас на колени. Русские сразу же заметили, в каком трудном положении оказались германцы, и вводят в бой свою 42-ю армию. Яростные нападения русских теснят линию фронта. Приходится жертвовать последними людьми, приносить последние жертвы. Мы несемся прямо в эпицентр катастрофы.

Бесконечной полосой тянется дорога на север. Снова и снова путь преграждают снежные заносы. Машине приходится преодолевать снежные сугробы, колеса буксуют и теряют сцепление – несмотря на шипованные шины. Иногда мне приходится выходить из автомобиля и подталкивать сзади, но вскоре мне становится дурно, больше я не могу этого выносить. Снова мы страшно мерзнем. Ноги становятся ледяными и бесчувственными. Стекла покрываются изморозью прямо на глазах. Нам удается проехать лишь несколько километров, затем приходится останавливаться и соскребать лед со стекол, чтобы Густель мог снова хоть как-то видеть дорогу. Никакого средства для растапливания льда у нас, естественно, нет. Мешки с солью не особо помогают, мороз слишком крепок. Время от времени Густель посматривает на меня, чтобы понять, нужно ли ему снова останавливаться. Теперь он понимает мое состояние. И все же будто какая-то сила тянет меня вперед. Что мы там обнаружим?

После многочасовой поездки наконец-то добираемся до Чудова, важнейшей базы медицинской службы на всем северном фронте. Над городом полыхает пожар. Темные клубы дыма застилают сумрачное небо. Автомобиль медленно въезжает на территорию этого населенного пункта. Перед госпиталем собралась угрожающая толпа. Мы не можем проехать, все дороги в ближайшем окружении запружены. Пожар вспыхнул в соседнем госпитале, который только-только обустроился. Просто невосполнимая потеря при таком морозе. По крайней мере, удалось вынести раненых, только сейчас они лежат и стоят прямо на улице.

И это еще не все. Перед крыльцом лазарета теснится бессчетное количество саней. На них лежат солдаты, плотно закутанные в одеяла, они не могут идти. Едва ли среди них есть раненые, все обморожены. Между санями стараются протиснуться мужчины с туго перевязанными руками. Повязки пропитаны грязью. Люди обморозили себе руки, они уже не могут себе помочь. Для них ищут места в соседних домах, но прежде чем их разместят там, придется подождать. С трудом я проталкиваюсь через эту толпу и вламываюсь в ворота. Повсюду лежат раненые и люди с обмороженными ногами. Мне приходится перешагивать через них, чтобы попасть в бревенчатую избу. Приоткрывается дверь, ведущая в темный коридор. Распахнуть ее невозможно – перед ней лежат и стоят люди. Начальник с трудом протискивается в коридор через щель. Он обескураженно смотрит на меня и, узнав, взволнованно кричит:

– Поглядите, профессор! Сплошные обморожения за последние две ночи. В лазарете у нас до семидесяти – восьмидесяти процентов обмороженных. Просто невообразимо, что здесь творится.

– Передайте как можно скорее своему дивизионному врачу, – кричу я ему в ответ, – пусть в Чудово немедленно выезжают другие подразделения медицинской службы. Где ваша приемная?

– Там!

– Я останусь здесь, – кричу я ему вслед, – хочу осмотреть больных.

Сквозь массу безмолвных или глухо стонущих людей я пробираюсь к двери, ведущей в приемную. Легкие раны перевязывают прямо здесь, и пациенты отправляются дальше, тяжелые случаи отделяют и оставляют. Помещение переполнено, но оно хотя бы очень большое – настоящий зал. Здесь находятся все врачи лазарета, они помогают осматривать и перевязывать раненых. В данный момент никто не оперирует. Я прошу выдать мне белый халат. Какой-то санитар помогает осматривать одного человека за другим. Разве кто-нибудь в мирное время сталкивался с такими тяжелыми обморожениями? Никто! Да, конечно, иногда холод причинял некоторый вред. Как правило, повреждения были незначительными, и никто особо не беспокоился. Но сейчас – сейчас приходится задуматься.

Санитары снимают с пациентов повязки. Их просто разрезают. Многие пациенты лежат на носилках, поскольку количество случаев обморожения ног намного превышает обморожения рук или вообще таких частей тела, как уши, щеки, нос. Я всех осматриваю. Мне надо учиться, учиться, учиться.

Передо мной лежит солдат. Очевидно, он испытывает мучительную боль. Лицо перекосилось, но он не жалуется.

– Что с тобой, приятель? – спрашиваю я его. – Расскажи-ка, как все произошло? Разве ты не чувствовал, что у тебя постепенно немеют пальцы и стопы?

– Нет, господин капитан, – отвечает он, – то, что ноги похолодели, мы, конечно, заметили, но затем это ощущение совсем пропало. Никто из нас не почувствовал, что обморозился. Ведь всю ночь напролет наступали русские, шли массами. Мы пролежали в снежных окопах до следующего дня. Продовольствие не подъезжало. Только прошлой ночью мы добрались до какого-то двора и сумели немного отогреться. Своих ног я совсем не ощущал. В тепле они начали болеть все сильнее и сильнее и отекать. Я попробовал разуться, но не смог, настолько отекли ноги. Товарищам пришлось разрезать сапоги.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});