Колымские тетради - Варлам Шаламов

Рублев[76]

Когда-то самый лучшийРоссийский богомаз,Что попадать наученНе в бровь, а прямо в глаз,

Знакомых сельских модниц,Ведя на небеса,Одел под богородиц —Иконы написал.

Конечно, он язычникБез всяких выкрутас,И явно неприличенЕго иконостас.

Но клобуки и митрыЗнакомых мужиковСошли с такой палитры,Исполненной стихов,

Что самый строгий схимник,Прижизненный святой,Смущен, как именинник,Подарка красотой.

И Бог их не осудитХотя бы потому,Что их не судят люди,Любезные ему.

И Петр, узнав АндреяПод ангельским венцом,Закрестится скорееИ ниц падет лицом.

……В картинной галерее,Где вовсе не собор,О тех же эмпиреяхЗаходит разговор.

Стоят немея людиИ думают одно:Заоблачное чудоНа землю сведено.

Все нам покажет сразу,Загадочно легка,Невежды богомазаНаивная рука.

Я пришел на ржавый берег[77]

Я пришел на ржавый берегПеремятых рыжих скал,Где когда-то Витус БерингАдмиралом умирал.

Где, весенней силой полны,Силой солнца и воды,Напряженно и безмолвноВыгибали спину льды.

Океан упрятал телоПод саженный теплый лед,Заворочался в постели.Потянулся и встает.

Ледяное одеялоРазрывает в лоскутки,Грозным гневом обуялыйТычет в небо кулаки.

И взволнованные воды,Сотрясая якоря,Подбивают пароходыНа прогулки по морям.

Океан затем разбужен,Что весною кораблиПлыть готовы хоть по лужам,Только б дальше от земли.

Он затем весной разбужен,Что пролеживать бокаКруглый год совсем не нужноМорякам и рыбакам.

Океан затем разбуженОт трехмесячного сна,Что уже слабеет стужаИ командует весна.

Если б люди без флотилийПроводили свою жизнь —Океана б не будили,Без него бы обошлись…

Я устаю от суеты[78]

Я устаю от суетыИ ухожу сбирать цветы.

Я нахожу в любом цветкеСопротивление тоске.

И я завидую ему —Немому другу моему.

Цветок не вовсе даже нем,Но этих специальных тем

Касаться нынче не хочу.Цветы сбираю — и молчу.

Пегас[79]

Остановит лошадь конный,Дрогнет ветхое крыльцо,Исказит стекло балконаОтраженное лицо

И протянет всадник рукиПрямо к ржавому замку,Конь шарахнется в испуге,Брошен повод на луку.

Вслед за солнцем незакатнымОн поскачет все вперед,Он по мостикам накатнымПерейдет водоворот.

Ради жизни, ради слова,Ради рыб, зверей, людей,Ради кровью налитогоГлаза лошади своей.

Не в пролитом море чернил[80]

Не в пролитом море чернилМы ищем залоги успеха, —Мы ищем, что мир схоронил,Себе схоронил на потеху.

Что он от других уберег,Таких же строителей жадных,Умеющих кайлами строкВрубаться в словарь беспощадно.

Но золото скрыто на дно,И эту тяжелую тайнуЗаписывать нам сужденоВоистину только случайно.

Случайно руда найдена,Хотя полноценна и щедра,И будто до самого днаЗемли открываются недра.

И можно порвать черновикИ легкой походкою зверяУйти от могущества книг,В могущество леса поверя.

Ощутил в душе и теле[81]

Ощутил в душе и телеПервый раз за много летТишину после метели,Равномерный звездный свет.

Если б пожелали магиДо конца творить добро,Принесли бы мне бумаги.Спички. Свечку. И перо.

Кама тридцатого года[82]

По камским берегам каемкоюЗвероподобные коряги —Сюжеты скульптора Конёнкова,Заполонившие овраги.

По камским берегам острогамиСеленья врезаны ЕрмачьиИ солеварни те, что СтрогановУстраивал в краях казачьих.

По камским берегам — строения,Навек пропитанные солью,И бархатные наслоенияЗеленой плесени Усолья.

Посад Орел, откуда начатоЗавоевание Сибири,Где гений воинства казачьегоСтоял когда-то на квартире…

Но бревна солеварен сломаныНе топором, а динамитом,И берега в рабочем гомонеТоропят новые событья.

Ты, Кама, рыжая красавица,Ты заплетаешь струи в косы,Чтоб настоящему понравиться,Бежишь рекой звонкоголосой.

Детский страх в тот миг короткий[83]

Детский страх в тот миг короткий,Расширяющий зрачки,Принимает парус лодкиЗа акульи плавники.

Я бегу от этой сказкиНадвигающейся мглыК материнской грубой ласкеВ безопасные углы.

На печурку, на полатиПрячусь, все еще живой,В потолок моей кроватиУпираюсь головой.

Поэзии[84]

Если сил не растрачу,Если что-нибудь значу,Это сила и воля — твоя.

В этом — песни значенье,В этом — слов обличенье,Немудреный секрет бытия.

Ты ведешь мою душуЧерез море и сушу,Средь растений, и птиц, и зверей.

Ты отводишь от пули,Ты приводишь июлиВместо вечных моих декабрей.

Ищешь верного броду,Тащишь свежую водуК моему пересохшему рту.

И с тобой обрученный,И тобой облученный,Не боясь, я иду в темноту.

И на небе — зарницы,Точно перья жар-птицыНеизвестных еще островов.

Это — мира границы,Это — счастья крупицы,Это — залежь сияющих слов.

Хлебнувши сонного зелья,Давно улеглись в гамакиИ крепко в уснувшем ущельеКрестовые спят пауки.

Журча, изменил выраженьеРучья ослабевший басок,И бабочки в изнеможеньеЛожатся плашмя на песок.

И с ними в одной же компаньи,Бледнея от банной жары,Теряя остатки сознанья,Прижались к земле комары.

И съежились желтенькой астрыТряпичные лепестки.Но льдины — куски алебастра,Нетающие куски…

А я по таежной привычкеСмородинный корень курюИ чиркаю, чиркаю спичкиИ сам с собой говорю…

40º[85]

Хлебнувшие сонного зелья,Давно улеглись в гамакиИ крепко в уснувшем ущельеКрестовые спят пауки.

Журча, изменил выраженьеРучья ослабевший басок,И бабочки в изнеможеньеЛожатся плашмя на песок.

И с ними в одной же компаньи,Балдея от банной жары,Теряя остатки сознанья,Прижались к земле комары.

И съёжились жёлтенькой астрыТряпичные лепестки.Но льдины — куски алебастра,Нетающие куски…

А я по таёжной привычкеСмородинный корень курюИ чиркаю, чиркаю спичкиИ сам с собой говорю…

Цыганский романс[86]