Генетик - Анатолий Маев

На следующий день препарат был введен. Ганьский предупредил, что, если процесс лечения затянется, Велику придется остаться в школе на второй год. Но председатель готов был нанять репетиторов, как только состояние ребенка позволит это сделать.

– Друг вы мой любезный, – покачал головой ученый, – на этот раз мы успели, и я могу гарантировать благоприятный результат. Но не факт, что всегда будем успевать, и я окажусь бессилен чем-либо помочь. Вам тогда останется один путь – обратиться к корифею болтовни на медицинские темы господину Зайцевскому, мозг которого, похоже, расплавился и незаметно для хозяина перетек частично в щеки, частично в живот. Имел удовольствие недавно лицезреть – впечатлен.

Вараниев засмеялся, а потом обратился к Ганьскому:

– Аполлон Юрьевич, я хочу вот что спросить: смотрите, со дня последнего укола прошло примерно восемь месяцев, а болезнь вернулась три недели назад. Так нельзя ли делать уколы реже? Очень они утомительны и для меня, и для Велика.

– Ненавижу слово «укол». Мы же не на турнире по фехтованию! Кстати, почему именно «Велик» а не Веля хотя бы? «Велик» отдает чем-то… транспортным. Н-нда… Так вот, уточняю: синдром никуда не уходил. Следовательно, и вернуться не мог. Разговор идет о возвращении симптоматики по причине отсутствия подавляющего ее лечения, то есть инъекций препарата. И вернулись проявления болезни гораздо раньше, просто видимыми стали сейчас. Итак, очередная инъекция через три месяца. Но видеть вас я хочу через три недели – необходимо посмотреть динамику.

* * *

Испытывать судьбу еще раз председатель желания не имел ни малейшего, и ровно через три недели Ганьский осмотрел Велика. Отметил, что не совсем исчезло патологическое удлинение носа, а других проявлений болезни не выявил.

Мальчик вернулся в класс через две недели после окончания каникул. Желание учиться отсутствовало у него полностью. Разительно ухудшилось поведение, что и послужило поводом для очередного приглашения Вараниева в школу.

– Хочу вам пожаловаться, – обратилась к нему Ольга Ивановна. – Ваш сын совершает такие поступки, которые недопустимы в школе.

– И вне школьных стен тоже, – подхватила завуч.

– Директор школы сделал мальчику замечание за то, что тот бегал на перемене, и Велимир обозвал его нехорошими словами, – продолжила Ольга Ивановна. – Вчера на уроке чтения выпустил трех мышей в классе и сорвал урок. Сегодня весь день плевался в товарищей пшеном из трубочки.

– Я поговорю с мальчиком. Больше этого не будет, прошу за него прощения, – виновато произнес председатель. – А как он по предметам?

– Все по-старому: в целом успевает. Однако по чтению проблемка есть. Велик ведь звук «д» искажает.

– Я уже нашел логопеда и надеюсь на хороший результат, – сообщил Вараниев. – Хотя доктор назвал проблему наследственной.

– Наследственная или нет – роли не играет, а вот то, что он «г» вместо «д» произносит, очень сильно мешает нормальному проведению уроков. С мальчиком надо много работать: приучать его не пользоваться некоторыми словами.

– Он что, выражается нецензурно? Про секс говорит? – нервно спросил Виктор Валентинович.

Лицо Ольги Ивановны стало красным, руки потянулись к незастегнутой верхней пуговице блузки, затряслись губы. Вараниеву показалось, что женщина вот-вот без сознания рухнет на пол.

– Еще не хватало! – возмущенно воскликнула она. – Просто мальчик не должен говорить слова, произношение которых ему не под силу.

– Какие именно?

– Например, слово «давно», – ответила Ольга Ивановна.

Дома Виктор Валентинович разбирался с Великом.

– Скажи мне, как ты обозвал директора?

– Не скажу.

– Ты должен мне это сказать! Наказывать не буду.

– Не должен.

– Если не скажешь – на санках всю неделю кататься не будешь.

– Буду.

– Нет, не будешь!

– Я Женьков подговорю и буду.

– Евгения Ивановна, Евгений Иванович! – позвал председатель.

В комнату вошли воспитатели, и Вараниев обратился к ним:

– Я вам запрещаю всю следующую неделю катать Велика на санках.

Мальчик расплакался и согласился все рассказать. В присутствии Ромашкиных ребенок сообщил, что обозвал директора «рабкрином».

Недоумение застыло на лицах взрослых.

– А где ты мышей взял? – продолжал Виктор Валентинович.

– Где, где… Мне их Васька дал.

– Какой Васька?

– С третьего этажа, – уточнил Велик.

Ромашкины пояснили:

– Друг у него в доме есть, на пару годков постарше. Гуляют во дворе вместе. Того родители балуют: дома змеи живут, ящерицы. И он хвалился, что живых мышей им скармливает.

– Ну, а из трубочки в ребят зачем плевался? – продолжал разбираться председатель.

– Я не по всем.

– Какая разница, по всем или не по всем?

– Большая разница! – убежденно заявил Велик. – Я в тех плевался, кто меня на уроке передразнивал, когда я стихотворение читал.

Вараниеву стало ясно: у ребенка трудности с произношением и его дразнят, а он страдает. Поэтому мышей именно на чтении выпустил. Поэтому плевался – в тех, которые его передразнивали.

– Ладно, ничего страшного, – смягчил тон Виктор Валентинович. – Но зачем ты директора «рабкрином» обозвал? Где вообще ты такое слово услышал?

– Я слова не ищу – сами липнут.

Председатель обратился к Ромашкиным:

– А вы не знаете, откуда это слово раздобыл?

– Может, по телевизору услышал, – предположила Евгения Ивановна. Но ее супруг оказался более конкретен:

– Я на днях читал Велику, для правильного развития, статью «Как нам переделать Рабкрин».

– Евгений Иванович, рано ему такие вещи слушать. Он ведь еще не способен их правильно понять! Когда вы мальчику что-либо читаете, следите, чтобы он понимал значение слов, и объясняйте, какие можно говорить, а какие нельзя. Иначе он такого наговорит в школе…

Первый класс ребенок закончил круглым троечником. Вараниева еще только однажды вызвали в школу. Поводом послужили слезы соседки по парте Анечки Глуховой, отца которой, владельца небольшого, но успешного цеха по производству копченых морепродуктов, Велик пообещал повесить на суку, а всю рыбу из цеха забрать и раздать народу.

Ольга Ивановна отметила склонность ребенка к рисованию, но выразила некоторую озабоченность тематикой рисунков:

– Мальчик не злой, а рисует страшные картины: виселицы с повешенными, расстрелы, истощенных людей в рваной одежде. Причем пользуется только черным, коричневым и красным карандашами.

На лето Ромашкины с Великом выехали на дачу Вараниева.

Глава пятнадцатая

В середине апреля Макрицын без телефонного звонка, и к тому же вечером (такого не случалось никогда за все годы знакомства), пришел к Ганьскому. Ясновидящий был явно чем-то расстроен и сильно возбужден. Его взгляд отличался решительностью и бескомпромиссностью.

– Мне прямо сейчас поговорить надо, – с порога и без приветствия обратился он к Аполлону Юрьевичу.

– Хорошо, – ответил ученый. – А тебя не смутит, что я не один?

– При Марине говорить не хочу!

– Я имел в виду моего друга, доцента Кемберлихина, – уточнил Аполлон Юрьевич. – А Марины дома нет.

– Кемберлихин пусть остается. Я не против его присутствия.

– Чем обязан столь неожиданному визиту? Неужели важное сообщение из Космоса экспресс-почтой через чакры получил? – шутливо спросил Ганьский.

Они прошли в комнату. В любимом старом кресле Аполлона Юрьевича комфортно восседал Кемберлихин. Макрицын обменялся с ним рукопожатием.

– Вы, Федор Федорович, сидите. Вы мне не мешаете.

– Глубоко тронут твоим великодушием и любезностью, Еврухерий.

– Вот, при Федоре Федоровиче говорю тебе, Аполлон, что ты подлым образом использовал меня, – заявил Макрицын.

Кемберлихин от неожиданности застыл с чаем в руке. Ганьский же остался абсолютно спокоен и повернулся к Еврухерию:

– Только самые невоспитанные люди могут прямо с порога дома… прошу заметить – чужого дома… безапелляционным тоном обвинить человека в неких грехах. Как ты себя чувствуешь после операции? Голова перестала болеть?

– Пусть тебя не беспокоит моя голова! – недобро произнес гость.

– Не представляю, кого может беспокоить чужая голова, кроме ее владельца… – пожал плечами Аполлон Юрьевич, глядя на Еврухерия. – Как твое самочувствие?

– Нормально.

– Ну и хорошо. Значит, я говорю со здоровым человеком, отдающим себе отчет в словах и поступках. Не затруднит ли тебя прокомментировать предъявленное в мой адрес обвинение?

– Да какие тут комментарии? Все ясно! Ты использовал меня в своих целях, я это сегодня видел, – эмоционально ответил Макрицын.

– Можно полюбопытствовать, что ты видел? В деталях, пожалуйста.

– Ты Велика сделал, чтобы опыты ставить! – решительно заявил Макрицын.

Ганьский прошелся вокруг стола, остановился у кресла и облокотился на его спинку.

– Так в чем же, позволь уточнить, суть предъявленных мне обвинений? Не понимаю твое утверждение, что я тебя использовал.