Несущая свет. Том 1 - Донна Гиллеспи

— Друзья! — произнес Бальдемар, и при звуке этого повелительного голоса моментально воцарилась тишина. — Каждый из нас потерял во время последнего набега неприятеля своих матерей и отцов, своих дочерей и сыновей. Как же могло выйти, что один Видо не потерял ничего и никого? — Бальдемар сделал продолжительную паузу, инстинктивно используя приемы ораторского искусства — нетерпение слушавших его воинов быстро нарастало, и когда напряжение достигло своего апогея, он громогласно ответил на свой вопрос: — Это случилось оттого, что за день до набега он спрятал в безопасное место и свое богатство, и своих домочадцев!

Грозные слова упали, словно лезвие топора на шею спящего, ни о чем не подозревающего преступника. Мертвая тишина, полная ужаса и трепета, воцарилась вокруг. Когда толпа, наконец, понемногу начала приходить в себя и зашевелилась, послышались негромкие возгласы изумления, и ропот пробежал по ней, словно рябь по поверхности воды. Тайный сговор с врагом, это было уже слишком даже для дерзкого, попирающего многие законы Видо. Это было предательство! Но всем присутствующим было ясно и то, что Бальдемар не мог бросаться такими обвинениями без всяких на то доказательств.

Лицемерный Видо прекрасно умел скрывать свои истинные чувства. Он откинул голову назад и с наигранной беззаботностью рассмеялся отрывистым, похожим на лай, смехом. Но воины, стоявшие вблизи Одберта, сразу же заметили, как у того задрожали руки, вцепившиеся в поводья, а Ульрик опустил глаза в землю и не смел их поднять, как будто он решил, что таким образом укроется от взглядов окружающих.

— Конечно, я знал, что он будет говорить что-нибудь в подобном роде! — воскликнул Видо, энергично размахивая руками в такт своим словам. — Ничто не может обрадовать его больше, чем моя гибель! — Витгерн помимо своей воли залюбовался хладнокровным спокойствием Видо. — Но кто будет слушать лживые речи ожесточенного, сломленного горем старика, уязвленного тем, что военное счастье отвернулось от него, и завидующего мне черной завистью, потому что даже его собственные соратники бросили его, — поступив в данном случае мудро, — чтобы влиться в ряды моего войска! Знаешь, Бальдемар, если бы я был той самкой, которая произвела тебя на свет, я бы тоже добровольно бросился в огонь, только чтобы не видеть твоего жалкого конца!

Видо снова засмеялся, но на этот раз его лающий смех прозвучал в полной тишине, как будто одинокий камушек упал в пустой глиняный горшок. Напряженные хмурые лица молча вглядывались в лицо Видо, а затем все взгляды снова обратились к Бальдемару, в ожидании его ответных слов.

Однако дерзкий Видо решил не выпускать инициативу из своих рук. — Он утверждает, что я прибрал свой скот, свои богатства. Нет, это он прибрал мою собственность, он — вор! — воскликнул Видо, указывая рукой на Бальдемара. — Куда ты подевал двенадцать моих лучших кобыл, ты, жеребец? Ты же взял их у меня на время, как я думал, и собирался вернуть назад! Где они?

Презрительный взгляд Бальдемара ясно говорил о том, что это обвинение слишком смехотворно, чтобы имело смысл отрицать его и ломать по этому поводу копья.

Затем Бальдемар продолжал спокойным размеренным голосом, как будто Видо ничего и не говорил.

— Видо, пред лицом Священных Жриц и бессмертных богов я обвиняю тебя в том, что ты заранее знал о вражеском набеге на наши земли. Я обвиняю тебя также в том, что ты намеренно задержал меня здесь в лагере, навязав спор о разделе добычи, чтобы оставить мою семью беззащитной перед угрозой вражеского нападения!

Душераздирающий рев, похожий на многоголосый стон ужаса и боли, вырвался из сотен глоток. Такой безумный жуткий стон мог издать только человек, который не хочет видеть и понимать то, что он уже увидел и понял, человек, наткнувшийся посреди залитой лунным светом поляны на побелевшие кости человеческого скелета и вмиг осознавший, что перед ним — его без вести пропавший сородич.

Бальдемар не оставил Видо выбора, тот должен был вызвать его на поединок. Если Видо не сделает этого, слова Бальдемара навечно останутся в его душе, как отравленные медленнодействующим ядом наконечники стрел, так что он постепенно начнет хиреть, чахнуть, пока не умрет.

Глаза Видо горели жарким огнем, словно раскаленные угли.

— Мало того, что твоя жизнь погублена, мало того, что сам ты стал бесполезным, словно черепки от разбитого горшка, ты к тому же теряешь свой рассудок, Бальдемар, ты сходишь с ума, становишься таким же полоумным, как какой-нибудь последний деревенский дурачок! — голос Видо уже звучал на высоких нотах, он почти визжал. — Мой клинок давно уже жаждет твоей крови. Я молю богов дать мне возможность перерезать твою лживую глотку!

Тут же раздались резкие громкие крики соратников Видо:

— Пусть поединок рассудит их!

Этот возглас моментально был подхвачен всеми, кто склонялся на сторону Видо. Многие их них только недавно прибыли в лагерь и никогда не видели Бальдемара в бою, поэтому они опрометчиво полагали, что Видо, как более молодой по возрасту воин, будет иметь преимущество в поединке.

Шум и гам продолжались до тех пор, пока Гейзар, Верховный Жрец Водана, и Зигреда, всегда следовавшая за ним по пятам, не вышли торопливым шагом в середину этого сборища и не подняли высоко вверх свои священные жезлы, призывая всех к тишине. Гейзар, стоявший рядом с Зигредой, походил на умирающий старый дуб, в тени развесистой кроны которого растет молодое деревце в первом цвету. На лице старого жреца застыло выражение ярости, припадок которой, казалось, давно уже миновал, но окаменевшая гримаса осталась навечно. Кособокое изможденное тело Гейзара выдавало его преклонный возраст, шея была сильно искривлена, и голова выступала почти горизонтально вперед, клочковатые белые волосы торчали в разные стороны, словно спутанная грива. У него были мутноватые белесые глаза навыкате, которых пугались дети, левый глаз сильно косил в сторону, как будто он постоянно высматривал нарушителей законов и традиций племени, чтобы незаметно подкрасться и неожиданно схватить их. Зигреда была молода и имела иссиня-черные волосы, нежный овал лица, гладкую блестящую, словно наливное яблочко, кожу, резко очерченный жесткий рот. Ее глаза были всегда полуприкрыты длинными ресницами, словно занавесями, скрывавшими какую-то тайну. Гейзар пользовался большим авторитетом среди воинов, потому что был очень стар, что само по себе внушало благоговейное почтение, а Зигреда славилась тем, что когда-то была ученицей самой Рамис — правда, люди предпочитали не вспоминать то обстоятельство, что через год Рамис прогнала ее, как оказавшуюся непригодной для миссии жрицы. Витгерн доверял Зигреде не больше, чем Гейзару.