Дочери без матерей. Как пережить утрату - Хоуп Эдельман

умирать. Но мой отец… это совсем другая история. Страх его ухода, символического и реального, зародился в детстве, когда он резко выходил из дома после споров с мамой. Страх достиг высшей точки, когда я училась на втором курсе университета. В тот вечер мне позвонила сестра. Она плакала и умоляла сделать что-нибудь, потому что папа устал от обязательств отца-одиночки и решил уйти из дома.

В тот вечер он никуда не ушел, но мы с братом и сестрой быстро научились ходить по этому минному полю. Старались не поднимать темы, которые могли вывести отца из себя. Моя подруга, потерявшая маму в восемь лет, сравнивает такое поведение с танцем между угрозой отказа и отрицанием себя. Попытки решить любую болезненную проблему с ее отцом, особенно если проблема была связана с матерью, могли привести к уходу отца из дома. Но притворяться, что этих тем не существует, – значит отрицать реальность. Мы с братом и сестрой были слишком юными и запуганными, чтобы позволить себе рисковать полным одиночеством. Вот почему мы сделали выбор в пользу молчания. Когда отец проявлял эмоции и показывал нам свою боль, мы сознательно возвращали его в безопасное состояние подавления. Когда он нервно расплакался на бар-мицве моего брата, я резко толкнула его локтем и зашипела. Для меня его слезы означали первый этап возможного срыва, который мог лишить меня единственной защиты. Отец никогда не позволял мне выражать свои чувства, и я платила ему той же монетой. Лишь спустя многие годы я позволила ему проявить свои эмоции.

Мой отец умер в возрасте 74 лет в окружении детей и внуков. Но у него не было супруги или близких друзей. Он так и не женился повторно. Насколько мне известно, даже ни с кем не встречался. Отец жил один в маленькой опрятной квартире, стены которой украшали десятки фотографий его детей и внуков. Через 24 года после смерти мамы простое упоминание ее имени доводило его до слез. Он отказывался говорить о ее последних днях, и судьба заставила его прожить их. Главной причиной смерти мамы была печеночная недостаточность. Отец же умер от рака печени. Последние 72 часа его жизни, пока печень постепенно прекращала работать, с абсолютной точностью отражали последние три дня маминой жизни. Если до того момента я не верила в карму, то поверила в нее перед смертью отца.

Эксперты по переживанию горя считают важным поддерживать отношения с умершим. По их мнению, внутренний диалог продолжается долгое время после ухода близкого человека. Теперь, когда я пытаюсь обнаружить отца внутри себя, я нахожу лишь тишину, но она не кажется некомфортной или незнакомой. Долгие паузы и уловимые многоточия наполняли наше общение, пока отец был жив. Иногда я пытаюсь поговорить с ним, но даже теперь не знаю, о чем говорить. Последние 20 лет его жизни мы редко говорили о чем-то более важном, чем прогноз погоды. Это заставляет меня задуматься: мы вообще общались иначе?

Чтобы понять, с чего все началось, нужно вернуться в прошлое.

Я почти не знаю, как жил отец до моего рождения. Он вырос в семье с обоими родителями и старшим братом в Нью-Йорке во время Великой депрессии. Его бабушка и дедушка управляли газетным киоском. По субботам отец ходил на двойной сеанс в кинотеатр за четвертак и покупал три конфеты за 10 центов. Истории о детстве, которыми он делился со мной, были короткими и продуманными уроками-притчами, с помощью которых он хотел чему-то меня научить. Когда я попросила выделять больше карманных денег, отец рассказал, как однажды попросил у мамы пятак, чтобы купить рожок мороженого, а она не смогла найти мелкие монетки. Когда директор школы предложил перевести меня из детского сада прямиком в первый класс, он настоял, чтобы я осталась с ровесниками. Сам он пропустил два класса начальной школы и в итоге был несчастен: всегда слишком мал, чтобы завести настоящих друзей.

Я могу рассказать вам многое о семье моей мамы, о ее родителях, бабушке и дедушке, которые уехали из России и Польши, о восьми дядях и тетях, двух младших сестрах. Я знала всех. А семья отца всегда была для меня загадкой. Она небольшая – сейчас живы лишь его брат и дети брата. Отец всегда хранил в тайне свое прошлое. Однажды я нашла в его комнате маленькую черно-белую фотографию отца – темного серьезного мужчины, так похожего на него. С тех пор я нередко пробиралась на цыпочках в комнату отца и смотрела на фотографию, пытаясь понять, кем был мой дедушка. Однажды мама рассказала, что дедушка, умерший сразу после знакомства родителей, пережил сердечный приступ в 52 года. «Вот почему я всегда прошу твоего папу не пить, не курить и следить за своим весом», – пояснила она. Когда несколько лет назад я сказала об этом отцу, он очень удивился. «Но мой отец умер от рака, когда ему было 57 лет», – заявил он и больше не сказал ни слова.

Слова писательницы Виктории Секунды идеально описывают мою семью, которую я знала первые 17 лет своей жизни: «Матери отражают день, отцы отражают ночь – и выходные, праздники, ужины». Мама всегда была рядом. Отец был опрятным мужчиной с усталым лицом. Каждое утро он уходил на работу до того, как я просыпалась, и всегда возвращался к ужину. Его сферой влияния оставалось все быстрое и конструктивное. Он научил меня играть в футбол и косить траву. Проверял мои уравнения по математике и формулы по физике. Показал мне, как ставить палатку. Он был строгим командиром моего детства, далеким, но важным человеком, который задавал правила в доме. Он выдавал карманные деньги и отчитывал нас. Когда мы ездили куда-то вместе, за рулем всегда был отец.

Мама будила меня каждое утро, следила за тем, чтобы я выпивала стакан свежевыжатого апельсинового сока на завтрак, и всегда кричала на прощание: «Хорошего дня!» – пока я брела на автобусную остановку. Она была дома, когда я возвращалась из школы. Покупала мне одежду, ездила со мной на школьные экскурсии и читала сказки перед сном. Мама научила меня играть на фортепиано, готовить обед из трех блюд и вязать простенькие шарфы. Уроки, требовавшие терпения и повторения, я выполняла под ее надзором. В результате большую часть времени я проводила с мамой.

В то утро, когда мама умерла, отец собрал нас, троих детей, на кухне. Он поднял голову и растерянно моргнул, будто спрашивая: «Мы встречались раньше?» В тот момент я впервые поняла, что у меня