Сын города - Том Поллок

– Ого, – вырвалось у Фила.

Сквозь деревья просочился какой-то звук: волнение, уничтожающее тишину. Бет различила крики и хруст веток под бегущими ногами. Над головой завихрился воздух, взбиваемый тяжелыми каменными крыльями.

Фил упал на корточки, утягивая за собой Бет. Мгновение Бет была уверена, что их застукали, и ее накрыла горячая волна смущения, мгновенно остуженная осознанием, что, скорее всего, их атаковали. Она подняла голову и, напрягая свои новые, обостренные чувства, прислушалась, ища врага.

А потом сквозь удары крыльев услышала голос Иезекииля, звенящий снова и снова с евангельской радостью:

– Это Кошки! Филиус, выходи быстрее, это Флотилиях Кошки здесь!

Фил перестал шарить по подлеску в поисках одежды и обернулся к Бет, застенчиво разводя руками, но она перебила его прежде, чем он заговорил:

– Потом, – сказала она, подрагивая от смеси облегчения и ноющего разочарования и предвкушения, от которого коленки казались развязавшимися узлами. – Я знаю.

Четыре гибких кошачьих силуэта брели по траве, прокладывая извилистую и таинственную, как все кошачьи тропы, дорожку. Тротуарные Монахи, Ламповый народ и Каменники в восхищении отступили назад, пока четвероногие легенды протискивались сквозь их ряды, властно подергивая хвостами.

Над разношерстной армией прокатились вышептываемые имена, как ветерок через камыши, имена из никогда не позабытых историй:

Кранбурн, Герольд.

Вандл, Ведущий в мечту.

Тайберн[8], — испуганно шептали они, – Палач. – Черный Кот, проходя мимо, оскалился.

Флотилия…

Флотилия!

Время от времени одна из Кошек останавливалась, потягивалась и терлась о чьи-нибудь ноги; счастливчик тут же впадал в религиозный экстаз.

Фил двинулся через беспорядочную толпу на поляну, где кружили Кошки. Долю секунды спустя, Бет помчалась вслед за ним, натягивая толстовку через голову и обнаруживая, что перепутала зад и перед. Отодвинув капюшон с глаз, она увидела, как Фил опускается на колени.

Облезлая полосатая кошка, стоящая во главе группы, вскочила к нему на руки.

– Флотилия, – прошептал он. – Флотилия – дорогая Темза, как же ты нам нужна! Полосатая замурлыкала в ответ, громко, как мотоцикл.

Другие Кошки, черная, черная с белым и серая персидская с порванным ухом, катались по траве, гоняя солнечных зайчиков, сыплющихся с кожи Белосветных. Перс сел, заложил заднюю лапу за голову и начисто вылизался размашистыми движениями ярко-розового языка.

– Гм, Фил, – пробормотала Бет, наблюдая за странноватым кошачьим воинством с нарастающим беспокойством, – разве это не просто, ну, ты знаешь… кошки?

Парень не ответил, но возмущенный голос из бронзового летчика-истребителя Второй мировой выкрикнул:

– Богохульство!

Бет проигнорировала его, следя за пристальным взглядом Фила. Он смотрел мимо Флотилии, мимо нетерпеливых солдат, силясь разглядеть что-то в темноте. Бет знала, что он высматривал: мерцание обширных юбок речной воды, улыбку зубов – церковных шпилей, руки, что были колыбелью легендарного Великого пожара. Он искал признак присутствия той, кого четвероногие телохранители должны защищать.

Но сколько бы они не всматривались в сгущающиеся над парком Баттерси сумерки, в ответ глядела лишь темнота.

Глава 34

Пол Брэдли стоял на неиспользуемой дороге и таращился на стены заброшенного туннеля. Рот его был суше кирпичной пыли, витающей в воздухе. Он бегал от картины к картине, улица за улицей, прочесывая стены, телефонные будки, доски объявлений – все, что Бет могла использовать в качестве импровизированных холстов. Зная стиль дочери, он мог мгновенно определить, ей ли принадлежит граффити.

Он следовал за бегущим страусом здесь, за танцором фламенко в черной шляпе там – их были сотни, всегда наполовину спрятавшихся, кокетливо торчащих из-за кустов или посаженных за решетки сливов. Число рисунков потрясало.

Пол удивился уколу наполнившей его ревности: сколько времени его дочь, должно быть, потратила, рисуя эти картины, а потом посмеялся над собой: «А что? Разве ты в то время требовал ее внимания?»

Выдохшийся и обессиленный, он вошел в состояние, подобное диссоциативной фуге, вывернутой наизнанку: обращал внимание на крышки каждого люка, на тонкие тени, отбрасываемые голыми ветвями каждого дерева. Картины Бет прятались в случайном нагромождении множества граффити, которыми пестрело Хакни, как кодовые слова, зашифрованные в тексте, но теперь он знал, как расшифровать ее. Были места, где рисунков было больше, места, где мистер Брэдли чувствовал ее присутствие более остро, и он следовал за этими ощущениями, как пилигрим.

В конце концов след оборвался у огороженной заброшенной железной дороги. Он вплел пальцы в проволочные петли и тупо уставился на рельсы, исчезающие в туннеле под шоссе, когда заметил, что на одном из камней между шпал нарисован крошечный черный кролик, ныряющий в норку.

Пол улыбнулся, втиснул мысок ботинка в забор и начал подниматься.

В туннеле он нашел рабочий фонарик. Включив его и увидев картины, он покачнулся – сколько фрагментов памяти Бет, – но ни один из них ничего для него не значил. В эти мгновения паники между ними словно бы раскинулось невообразимое расстояние…

Он вспомнил, как переживал, что дочь поздно научилась говорить, лежа без сна и представляя, что она выросла, но по-прежнему лепечет, как младенец, пытаясь понять, как быть, если он не сможет даже поговорить с нею. Мэриэнн посмеялась над ним, но страх казался таким осязаемым.

А теперь здесь, на стенах этого странного пустого туннеля, было изображено столько насилия, как будто Бет выплеснула весь гнев на кирпичи. Тут был атакующий черный бык, там – змея, обвившаяся вокруг кларнета, скелеты, звезды и бабочки, танцующие средь горных хребтов, и…

Мэриэнн.

Пол тяжело выдохнул, как будто его ударили. Мэриэнн, его жена, мать Бет, появлялась снова и снова, размытая и бледная, словно призрак.

Остальные граффити были садом ярких неоновых фантазий, и затесавшиеся среди них белые меловые линии, возрождающие Мэриэнн к жизни, были настолько невзрачными, что он едва не проглядел ее – он никогда бы не поверил в это, но он ее проглядел.

Мужчина снова посмотрел на сражающихся животных, летающие планеты, солдат и чудовищ, и на этот раз увидел битвы, в которых сражалась Бет, мир, в который она сбежала, и память, запечатленную в мелу, живущую в нем.

Он сунул руку в карман куртки, и пальцы коснулись бумаги, и он вытащил мятую книжку в мягкой обложке. Да, он понял.

Он тяжело выдохнул в туннельный холод.

– Бет, – начал он. – Мне так… – затем остановился, проглотил извинение и пообещал себе, что, когда будет просить прощения, сперва удостоверится, что дочь рядом.

Пол взглянул на один из меловых набросков Мэри-энн и сглотнул.

– Я найду ее, – пообещал он, и на сей раз голос его не дрогнул. Он знал, что был не первым, кто разговаривал с этим изображением матери Бет, и мужчину окутало тепло. Впервые, с тех пор, как она исчезла, он почувствовал, что немного понял девушку, снова и снова рисовавшую маму в этом темном, безопасном месте.

Он выключил фонарик и устремился к выходу из тоннеля. За ним следил пристальный меловой взгляд жены. Несмотря на усталость, осевшую, как ил, в его ногах, он обнаружил, что может, пусть и еле волочась, бежать. Ему предстоял долгий путь в поисках свежих следов краски.

Глава 35

– Достаточно ли сего знака Ее благосклонности, чтобы удовлетворить вас, Камнекрылый? – речь Гаттергласса была до странности формальной. – Наша Леди Виз отправила вызывающих наибольшее доверие воинов, чтобы возвестить о своем прибытии.

Они собрались за закрытыми ставнями киоска мороженого, стоящего посреди парка. Иезекииль упал на колени перед свои принцем, едва он приземлился, по каменному одеянию пошли трещины. Бет заключила, что жест уважения предназначался в равной степени и Принцу Улиц, и облезлой полосатой кошке, которую тот ласкал.

– Да. Безусловно, да, – Иезекииль никак не мог отвести глаз от Флотилии, его голос был хриплым от страха. – И я от всей души раскаиваюсь в своей дерзости, Высочество. Мое неверие – грех… – он заколебался, а потом снова склонил голову. – Я охотно – наиохотнейше – приму любую епитимью, каковую ваше высочество посчитает уместной…

«Его высочество» приподнял руку, призывая Тротуарного Монаха помолчать, искоса глянул на покачивающегося Гаттергласса, потом на Бет, пожавшую плечами. Парень выглядел жутко неуютно.

– Поднимись, – сказал он наконец.

Обсыпаясь каменной крошкой, Иезекииль, заскрипев, поднялся на ноги.

– Вон отсюда, – велел Фил.

Иезекииль было запротестовал, но парень его перебил: