Червь Уроборос - Эрик Эддисон

На пятый день, и на шестой, и на седьмой, они шли по южному берегу моря гравия, в котором не было ни капли воды, лишь песок и галька, но которое беспрестанно волновалось, вздымалось и опадало, как и обыкновенное море, никогда не успокаиваясь и не затихая. И пока они шли по пустыне, до них день и ночь доносился ужасный шум, словно бы производимый тамбуринами и трубами, однако места эти казались безлюдными, и кроме их двигавшегося на восток отряда там не оказалось ни одной живой души.

На восьмой день они покинули берега этого безводного моря и по растрескавшемуся скалистому склону спустились в открытую всем ветрам обширную и бесплодную долину, по дну которой пролегало широкое каменистое русло мелкой речонки. Глядя оттуда на восток, они увидели в ярких лучах садящегося солнца замок из красного камня, высившийся на горном уступе на другой стороне долины. Юсс сказал:

— Мы можем добраться туда до наступления ночи и там остановиться на ночлег.

Когда солнце уже село, а луна еще не взошла, они заметили, что на валуне, лежавшем на их пути приблизительно в фарлонге[67] от замка, кто-то сидит и словно бы смотрит на них, ожидая их прихода. Но, приблизившись к валуну, они никого там не обнаружили. Они прошли мимо и продолжили путь к замку, однако, обернувшись назад, вновь увидели сидящего на валуне человека, который держал свою голову в своих руках — странное зрелище, способное любого заставить содрогнуться.

Ворота замка были распахнуты настежь. Они вошли и, пройдя по внутреннему дворику, попали в огромный зал, где стоял накрытый для пиршества стол, а в неподвижном воздухе горели яркие факелы и сотни свечей. Однако во всем замке не было видно ни одной живой души, не слышно ни одного голоса. Брандох Даэй произнес:

— В этой стране хотя бы час без чудес — уже величайшее чудо. Перекусим же и отойдем ко сну.

Они сели к столу, и ели, и пили сладкое как мед вино, пока все мысли о сражениях, невзгодах, подстерегающих в пустыне невообразимых опасностях и враждебной армии Корунда не покинули их, и дремота не окутала их усталые тела.

В воздухе поплыла тихая, тревожная в своей безумной и сладостной чувственности музыка, и они увидели, как на помост восходит леди, казавшаяся прекраснее любой из смертных женщин. В ее темных волосах они увидели подобие рогатого полумесяца, украшенного медовыми хризобериллами, в каждом из которых был заключен прямой луч света, что мерцал и трепетал подобно солнечным лучам в прозрачных глубинах летнего моря. Она была облачена в облегающее котарди[68] из тонкого малинового шелка, которое очень ей шло; ее же собственная красота делала ее одеяния еще великолепнее.

— Господа мои, гости Ишнаин Немартры, — промолвила она, — Пуховые ложа и батистовые простыни приготовлены для вас, что устали с дороги. Но знайте, что в восточной башне на насесте сидит мой ястреб-перепелятник, и к тому, кто в одиночку сумеет за всю эту ночь не дать ему уснуть, приду я наутро и дарую любое из мирских благ, о котором он попросит, — с этими словами она исчезла, словно видение.

— Бросим жребий, кому из нас попытать счастья, — сказал Брандох Даэй.

Но Юсс воспротивился этому.

— Здесь наверняка какой-то подвох, — сказал он. — В этой проклятой земле ничто не должно отвратить наши умы от избранной нами цели. Негоже было бы нам отправиться за шерстью, а вернуться острижеными.

Брандох Даэй и Спитфайр посмеялись над ним и бросили жребий между собой. И выпало лорду Брандоху Даэй.

— Не запрещай мне этого, — сказал он лорду Юссу, — иначе никогда ты не дождешься моей поддержки.

— Я никогда не мог тебе ничего запретить, — ответил Юсс. — Разве мы с тобою не пальцы одной руки? Однако, что бы ни случилось, не забывай, зачем мы пришли сюда.

— Разве мы с тобою не пальцы одной руки? — сказал Брандох Даэй. — Не бойся ничего, о друг моего сердца, я не забуду.

И вот, пока остальные спали, Брандох Даэй всю ночь не давал уснуть ястребу в восточных покоях. Хотя склон холма за стенами замка промерз и покрылся инеем, в этих покоях воздух был теплым и спертым, и от него очень сильно клонило ко сну. Однако он не смежил век, а все наблюдал за ястребом, рассказывая ему истории и дергая его за хвост, когда тот начинал дремать. И ястреб коротко и резко вскрикивал в ответ, злобно поглядывая на него.

С первыми золотыми лучами зари в сумрачном дверном проеме показалась леди. Как только она вошла, ястреб встрепенулся, словно в гневе, затем быстро засунул голову под крыло и уснул. А прекрасная леди заговорила, глядя на лорда Брандоха Даэй:

— Проси же у меня, господин мой Брандох Даэй, любое из мирских благ, какого пожелаешь.

Но он, словно ослепленный, поднялся на ноги и проговорил:

— О госпожа, разве красота твоя на заре дня не то самое лучезарное сияние, что способно разогнать все туманы ада? Очарование твое пленило мое сердце, и лишь видеть тебя оно жаждет. Потому желаю я лишь твоего тела, и никакого из других мирских благ мне не нужно.

— Глупец! — воскликнула она, — Не ведаешь ты, о чем просишь. Мог ты выбрать любое из мирских благ, я же миру сему не принадлежу.

Он ответил:

— Ничего другого мне не нужно.

— Тогда подвергнешься ты великой опасности, — сказала она, — а также утратишь удачу свою и друзей своих.

Но, видя, что ее лицо вдруг стало подобно только что распустившейся розе на заре, а глаза расширились и потемнели от вожделения, Брандох Даэй подошел к ней и начал целовать и обнимать ее. Так прошло некоторое время; он же не замечал ничего вокруг, кроме сводящего с ума прикосновения ее волос, их аромата, вкуса ее поцелуя и движения вздымающейся и опадающей груди, что прижималась к его. Она нежно прошептала ему на ухо:

— Вижу я, что ты слишком своеволен. Вижу я, что тебе нельзя воспретить чего-либо, если к этому лежит твое сердце. Пойдем.

И, миновав тяжелые портьеры, они прошли во внутренние покои, где воздух благоухал миррой, нардом и амброй — ароматом дремлющей красоты. Здесь, в полумраке, среди богатых занавесей и слабых золотых отблесков располагалось широкое ложе с пуховыми подушками, освещенное теплым сиянием ламп под абажурами. И долгое время они предавались здесь любовным утехам.

Но всему на свете приходит конец, и вот он промолвил:

— О госпожа моя и повелительница сердец, ради твоей любви я мог бы остаться здесь навеки, позабыв обо всем прочем. Но мои спутники ждут меня внизу, в твоих залах, и великие дела предстоят мне. Позволь еще раз поцеловать твои божественные уста и прощай.

Теплая, белокожая, она лежала у него на груди, словно уснув, и ее гладкое и изящное горло белело на фоне пряной темной массы распущенных волос. Один пышный и роскошный локон, словно питон, свернулся между белой рукой и грудью. Стремительно, словно змея, она повернулась и страстно прижалась к нему, жадно впившись в его губы своими сладкими и пылкими устами, моля его остаться с ней навечно в опьянении совершенной любви и неги.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});