Ромейская история - Олег Игоревич Яковлев

видать, яко ушей своих! – Разрезая взмахом руки воздух, он заключил: – Соберём дружину, воев, пойдём на греков! Злато, сребро, славу ратную добудем! Вон как Олег, пращур наш, щит прибил ко вратам Царьграда!

Бояре громко загудели, заспорили. Многим из них по душе был этот полный задора, как боевой петух, молодой князь, но большинству старых опытных советников Ярослава его запальчивая речь пришлась совсем не по нраву.

– Тихо! – оборвал властным голосом великий князь перебранку и, дождавшись, когда установится в палате тишина, продолжил: – Долгие годы жили мы с ромеями в мире и согласии. Не стану я из-за одной нелепой драки войну начинать!

– Вот ты сидишь тут, отец, а дружина твоя изнемогла от безделья! – выкрикнул Владимир. – Вопроси любого! Старшого аль кого из молодших. Отмолвят: истосковались! Надоело на чудь тамо да на ляхов хаживать! Испокон веков кормилась дружина ратями да походами! А ныне… Окружил ты ся монахами да попами! Али ратники добрые уже тебе не надобны?!

– Ты меня монахами и иереями не кори. Повоевал я побольше тебя, – сердито перебил его отец. – И думаю, не время Руси рушить мир с Ромеей. Ромеи нам не враги. Не печенеги они и не ляхи.

– Да они подлее ляхов. Исподтишка творят делишки тёмные, – проворчал светлоусый воевода Вышата.

– Надобно посла ромейского выслушать. Что он скажет, – веско промолвил боярин Никифор, статный муж лет около сорока с окладистой чёрной бородой.

– Верно, – поддержал его Ярослав. – Сведаем, какие вести привёз он нам.

В покой медленным шагом ступил облачённый в долгую хламиду зелёного аксамита вестарх Василий Педиадит. Безбородое гладкое лицо его, очень тёмное от загара, казалось бесстрастным, только в карих глазах читалась едва скрываемая хитрость.

Высокий, но худощавый, в отличие от обычно расплывшихся от жира евнухов, Василий заговорил тонким писклявым голосом:

– О сиятельный архонт! Автократор Ромеи Константин Мономах, да пребудет с ним Всевышний, шлёт тебе хрисовул с золотой печатью и желает пребывать с тобой в дружбе и союзе.

Приняв из рук служки серебряный ларец, он достал из него грамоту на красном пергаменте и с глубоким поклоном передал её в руки Ярославу, после чего продолжил:

– Неспокойно стало в нашей державе. Сотрясают империю смуты. Особо опасный мятеж поднял бывший наместник Сицилии, патриций Георгий Маниак. Светлый базилевс снял его с должности, но этот нечестивец впал в лютый гнев, набил навозом рот и уши посланнику автократора и затем приказал его убить. Во главе преданных ему мятежников Маниак двинулся на Диррахий, а оттуда в Македонию. Это страшный человек, архонт! Огромного роста, на две головы выше всех, свирепый как видом своим, так и делами. Многие города вынуждены были признать его власть. У Маниака сильное войско, и оно движется на Новый Рим. И наш сиятельный базилевс просит тебя, о архонт, оказать ему помощь, прислать на подмогу воинов. Он знает, сколь крепки в бою доблестные русские дружинники. Только такие, как они, смогут справиться с этим исчадьем ада, исполненным страшной силы, каким является Маниак. И пусть архонт не сомневается, их ратный труд будет щедро оплачен.

Василий Педиадит говорил по-русски довольно чисто, почти не искажая слов. Высшая школа Магнавры неплохо готовила своих выпускников к трудным миссиям.

– Сколько воинов просит базилевс Константин? – спросил Ярослав.

– Пять – семь друнгов, о высокочтимый.

– Это около двадцати тысяч. Немало.

– А оплата? – спросил светлоусый нурман свирепого вида, с глубоким сабельным шрамом на щеке.

Это был швед Ингвар, двоюродный племянник супруги Ярослава, княгини Ингигерды, возглавляющий находящуюся на русской службе нурманскую дружину.

– Три литры золота на каждого воина, – ответил вестарх.

Ингвар одобрительно кивнул.

– Мы подумаем над предложением базилевса, – промолвил князь Ярослав. – Мешкать не станем, заутре же дадим ответ.

Церемонно поклонившись, Педиадит скрылся в дверях палаты.

Бояре дружно, наперебой заговорили:

– Поплывём к Царьграду!

– Князь Ольг вон сколь сребра оттудова привёз!

– Ты, отец, как хошь, а я с новогородцами и со Вышатою ныне же иду в поход! Разобьём сего Маниака, честь и славу добудем. Да и твоей киевской дружине, отец, потешить ся надоть! – вскричал Владимир.

Ярослав молчал, кусая губы. Что мог он сейчас сказать непокорному своему чаду и галдящему сонму бояр? Он понимал: сын говорит правду, его дружинники жаждут богатства, их влекут в неведомый Царьград легенды и сказания дедов, и ещё вожделение, и ещё они полны молодой кипучей энергии, которую не в силах удержать опыт и мудрость стариков. Хорошо, что хоть о купце убитом на константинопольском рынке более не упоминают.

Ярослав тяжело поднялся.

– Сын мой Владимир! И вы, бояре! Полагаю, принять надобно предложенье императора ромейского! Ступайте в Царьград. Поведёшь воинство ты, сын мой Владимир. Но помните: греки хоть и единоверцы наши, но лукавы они и коварны. Недолюбливают их на Руси. С мятежом помогите управиться, а там… Чем скорее на Русь воротитесь, тем оно лучше будет.

Понимал всё Ярослав, но отчего-то тревога снедала его душу. Будь помоложе, сам бы повёл ратников на Маниака. Но теперь для такого похода был он уже стар, ходил, и то с трудом. От рождения больная нога всё сильнее давала о себе знать, колено полностью не разгибалось, и передвигался Ярослав теперь даже по терему своему только при помощи посоха.

– Отец, да чего нам ромеев бояться! – возразил ему разгорячённый Владимир. – Али не побьём мы, что ль, Маниака сего! Да и слабы ноне ромеи, не посмеют никоего лиха нам сотворить. А мы, аще[120] что, весь Запад супротив их подымем!

– Что ты за глупость тут болтаешь?! – взорвался Ярослав.

– А чего ради ты тогда Лизавету за Гаральда отдал? И Анастасию за угорца? И сестру свою Доброгневу за Казимира Польского? И брата нашего Изяслава на сестре Казимировой оженить хощешь? Родичи топерь, как-никак. Помогут, коли надобно будет.

– Безлепицу баишь. Гордыня тобою владеет. – Ярослав говорил спокойным голосом, с едва заметным возбуждением. – Не так уж глупы ляхи или угры там. Воевать они будут тогда только, когда выгодно это им. А на Царьград они с тобой никогда не пойдут, не дураки, чай. Ну, довольно. Как я порешил, тако тому и быть. Ступайте.

Он проводил выходящих из покоя бояр хмурым взглядом и, когда остался с сыном наедине, устало вздохнул и сокрушённо махнул рукой.

Владимир тем временем взволнованно говорил ему:

– Двадцать тыщ наберу, думаю. Дружину новогородскую, нурманов Ингваревых, воев[121] оборужу. Боярин Вышата пойдёт, иные. Мыслил, и ты с киянами поможешь.

– А Киев боронить кто будет, аще что? – прищурившись, недовольно спросил его отец. – Провиденье Божье?! Нет, Владимир. Дам я тебе ратников, но немного.